Год в Ботсване - Уилл Рэндалл

Увы, стало совершенно очевидно, что недуг юного Габамукуни столь простым методом не излечить. Габамукуни, стильный юноша, испытывавший явное пристрастие к американским спортивным костюмам, кроссовкам и довольно диковинным здесь банданам, которые он повязывал по самые глаза, в действительности являлся смотрителем школьной площадки и с началом следующей четверти должен был также переехать на новое место. С помощью Клевера Габамукуни уже привел в порядок лужайки и высадил на квадратных клумбах многолетние растения — на фоне окружающей дикой природы упорядоченная аккуратность его трудов выглядела еще более впечатляюще. Габамукуни был дружелюбным парнем, всегда готовым прийти на помощь, однако необычайно тихим, что поначалу я объяснял его стеснительностью. Вскоре, однако, у меня появились подозрения, что тут проблемы значительно серьезнее. Хотя ему было едва ли больше двадцати, он поразительно быстро уставал и часто спал после обеда, к которому практически не притрагивался. Когда я однажды застал Габамукуни во время приступа кашля, перепачкавшего густой темной кровью бандану, которую бедняга прижимал ко рту, мы с Клевером отвезли его в лечебницу, располагавшуюся в небольшом торговом комплексе в нескольких сотнях ярдов вниз по дороге. Вернувшись через пару дней, Габамукуни потряс передо мной флакончиком с таблетками, однако каких-либо дальнейших объяснений давать не захотел. Поскольку коллеги его проявляли безразличие, хотя и без признаков враждебности, я лишь некоторое время спустя понял, в чем же заключалось дело.

Порой по вечерам бригада приглашала меня выпить в местный бар, «Крутой кабак», располагавшийся в подвальчике как раз за углом, возле строительного магазина. Пили они, разумеется, отнюдь не лимонад, так что, увы, чаяниям Лондонского миссионерского общества не было суждено осуществиться. Никогда прежде я не видел такого количества пива, загружавшегося в бар с черного хода в бутылках и выносившегося через парадный в желудках. К счастью, чтобы добраться до дома Грэхема, мне надо было всего лишь перебраться через дорогу да ускользнуть от двух кровожадных псин, которых непонятно почему звали Бэмби и Леди.

За время моего проживания в доме наши отношения отнюдь не улучшились, хотя, когда до собак дошло, что ужин им поставляю именно я, они вроде стали проявлять большую терпимость и в дальнейшем уже не пытались прикончить и сожрать меня. Время от времени, дабы оказаться на чуть более безопасном расстоянии от этих монстров, я уходил в «Старый дом», где провел первый вечер с Грэхемом. Само здание когда-то относилось к шахте, теперь уже заброшенной, а затем его по камню перенесли на теперешнее место, на берегу реки. Заведение это отличалось тенистым садиком и довольно приличным меню.

Поскольку бар находился в непосредственной близости от домиков для сафари, посетители его были и? большей частью выходцами с Запада, нежели местными уроженцами. Одной общей отличительной чертой всех этих экспатриантов была их тревожная чуждость. Африкандеры, южноафриканские британцы, зимбабвийцы (или родезийцы, как некоторые из них до сих пор, что выглядело совершенно нелепо, предпочитали себя называть, — это после двадцати-то с лишним лет независимости страны), британцы, французы, немцы, голландцы, китайцы и индийцы — все эти выпивохи собирались здесь, дабы превзойти друг друга в необычайных байках о своих приключениях в Африке: показатель бреда был весьма высок, и редко какому проезжавшему туристу они не умудрялись вскружить голову, поражая его россказнями об отчаянной храбрости, более основанными на фантазии, нежели на реальных событиях. Многие могли отследить проживание своей семьи на юге Африки на протяжении нескольких поколений, однако все они, практически без исключения, появлялись на поверхности современной Ботсваны подобно тем маленьким осторожным насекомым, что шныряют по огромному пруду, стремясь разузнать, что же ценного лежит в глубинах вод, но при этом неизменно ужасаясь, а вдруг их затянет и утащит на дно. Большинство приходило поодиночке, но к концу вечера оказывалось все в той же самой компании. Хотя тсвана продолжали развлекаться, совершенно не обращая на них внимания, со стороны белого меньшинства сложилось четкое представление, что вместе им не сойтись никогда. Если же между местным и экспатриантом все-таки возникало какое-либо взаимодействие, чаще всего по завершении разговора голубые очи воздевались к небу, а затем понимающе устремлялись на соотечественника, словно говоря: «Да, я знаю, что мы правы — ты и я». Подобное неприятие, враждебность, мелочная и хамская изолированность омрачали некоторые мои дни, проведенные в Африке, и я никогда этого не забуду и никогда этого не приму.

Сам бар принадлежал супружеской паре: Оливеру, дружелюбному немцу, обожавшему Wurst[55], и его жене-китаянке Боан, умудрявшейся поддерживать некое подобие порядка даже глубокой ночью.

Многие экспатрианты собирались вместе, дабы поведать о своих ратных охотничьих подвигах — с полноприводными автомобилями да сверхмощными винтовками. Меня несколько раз приглашали в подобные компании, но когда я не выражал особого восторга относительно охоты на крупных животных, они махали на меня рукой и трепались уже только между собой.

— Да, то был величайший выстрел, когда я снял того жирафа. Помнишь? Наверное, с расстояния ярдов в тридцать, из двести семьдесят второго калибра. Зашел на выстрел сзади, и его чуть не разнесло. Вот это охота, мой bru[56]. — Огромный и пьяный, с тяжелыми веками, бородатый мужик отер ладонью воняющий пивом рот и простер длань в моем направлении. — Как тебя зовут, мой bru? — спросил он в третий раз.

— Уилл, — заерзал я, когда он хлопнул своей мокрой лапищей по моей нервно протянутой руке.

— Да, из него получится при-и-икрасный коврик, такой мягкий и красивый. Я даже не разрешу нашей горничной ходить по нему, он мне та-а-ак дорог. Дирк застрелил жирафа для меня, правда ведь, дорогой? — Ослепительно белокурая жена погладила рассказчика по бороде и животу и чмокнула его в волосатое ухо.

— Да, только для тебя, Карен, — ответил он, нежно поглаживая палец с ногтем, покрытым красным лаком. Ее второй подбородок затрясся от удовольствия.

— Ну, Уилл, ты ни за что не догадаешься.

— О чем? — спросил я с отвращением.

Она доверительно наклонилась ко мне.

— Наша горничная така-а-ая ленивая. Знаешь, она даже пол не вымоет, пока я не проснусь. — Поделившись со мной этим секретом, красотка принялась снова массировать рыхлые конечности своего мужа.

Чем дольше я смотрел на Дирка и его жену Карен, тем больше они меня ужасали — однако же, с сожалением должен признать, одновременно и очаровывали. Было в них нечто от grand guignol[57]. Их сыновья, Эдвин и Эрвин, были еще похлеще. Этих кровожадных курильщиков двадцати с небольшим лет чаще всего можно было видеть с банкой пива в одной руке и помповым дробовиком в другой. Хотя законодательство, касающееся дикой природы и охоты в Ботсване строгое, в нем подробно оговариваются продолжительность охотничьих сезонов и список охраняемых видов, это, судя по всему, совершенно не волновало заносчивую парочку, считавшую страну своим собственным парком развлечений (так, увы, полагают не только они одни).