Сибирской дальней стороной. Дневник охранника БАМа, 1935-1936 - Иван Чистяков

Камушкин старается восстановить наши взаимоотношения, спросив:

— Ну как, вы посадили пьяных портных, и оправдались мои предположения?

Я сухо ответил:

— Да.

Еще не легче: около театра я сел на завалинку, а Камушкин с женой уставились напротив, ведя разговор с Лавровым. Да еще он замечает вслух:

— Ну, он долго не выдержит.

Это по моему адресу. Посмотрим.

А с 11-й бегут, и никто из начальства кроме разговоров ничего не делает, не обращает внимание. Неофициальная сторона дела такова. Жинка помполита проговорилась:

— Мы с мужем к 7 ноября в Москве должны быть.

Вот она, правда, а явь какова? Хренков: за ударные темпы! Хренков: за все мероприятия лагеря. Это, иначе говоря, волк в овечьей шкуре.

Только очень устаешь, а то скрыться бы от начальства в разъездах на ф-ги. Эх, покой, покой! Каким раем ты кажешься!!!

23 [июня]

Еду на 11-ю, по 44-й протащил до Буреи. В оперпосту обласкали. С 6-й драпанули девять человек [со статьями] 56/17–59/31. Все вверх дном. 3-я часть, опергруппа, мы все в разные стороны, вот положение. Выбирай две ямы. Одна сроком называется, другая могилой (стреляйся).

Полуторатонка по проселку. Кидает так, что кроме как лежать нельзя принять ни одного положения. Жара убийственная, пыль набивается под белье. Перемешанная с потом, толстым слоем лежит на лице, стягивая кожу. Забрались наверх сопок. Крутимся во все стороны, дико. Пить хочется до тошноты, но негде. Ручей приносит облегчение. Ссадили двух опер., Касумова и второго, не знаю фамилии. Родионовка.

Едим хлеб с молоком. Морозов обратно на машине. Два операт. в розыск, я тоже, но один.

Дикие обгорелые деревья. Заимка, 2-я, 3-я, 4-я, отошли два человека, но вернулись и сели. Подхожу. Оперативники. Дорога должна идти на Тюкан, но расходится в две стор., по какой идти?

Колхоз «Блюхер». Китайские фанзы, труба от печи идет под землей и в сухое дерево, обмазанное глиной на 10 метров от фанзы. В фанзе верх печки в половину помещения служит столом, кроватью и всем, чем хочешь. В левом углу яма с топкой для печи. Кружек нет. Вся посуда — универсальные миски.

Начинается дождь, а до Тюкана 12 километров, да плюс вечер, 10 часов. Мокрые насквозь, но идем сильно и поэтому жарко. Зло на все, если попадут, то шлепну. Вышли, но куда? Между Иркуном и Тюканом 6 километров + 45, а дождь такой, кажется, размочит кости. Тюкан. Семафор открыт. Эх, не опоздать бы на поезд — но встал бы, или хоть на ходу, но сесть. На платформе горит уголь, будут тушить. Слышу разговор в кустах, шепотом.

Значит наши. Пойти взять, разбегутся, не увидишь, темно, хоть глаз выколи. Ищу вагон. Есть. Открытый с углем. Забираюсь, прислушиваясь. Свисток. Лезет один, другой, третий. Молчу. Ну, теперь давай выше и наган наружу. Осветил внутри фонарем стрелок, вижу наши, не с 6-й ли?

Значит, ночь не спать. Ноги сводит, ноют. Вымазался в угле, чувствую, что угольная пыль врезается в поры. З/к спят похрапывая, а ты дежурь. Вылезаю в Завитой черный, как черт. Оперпост и туфта с фамилиями 6-й ф-ги. А время 4 утра. Это удовольствие из-за 3-й части. Получилось так.

Нач. ф-ги просит разрешения на переброску с 17-й на 6-й, дает список. Сотрудник стола дознания Торяев санкционирует, Епифанов утверждает. Ну и пошли бандиты на бесконвойную. Мы, 3-я часть, перевоспитала, а вот результат. Десять капнуло. Мне от этого не легче. А ведь я предупреждал накануне ком. д-на о контингенте. Что предпринял по этому? Ничего.

24–25 [июня]

Полдня на станции ждешь экспресс, что возит дрова и лес. На 11-ю. Иду, по пути снимая местность. У ф-ги встречается нач. отделения. Потом нач. отряда. Полдня ходим по баракам. Много болтологии. Много шуму и трескотни. Много блестящих идей и надежд. А з/к текут. Камушкин с уговором старается меня убедить. Доказывает, что я неправ, думая, что на меня все ополчились и восстали. Что я не должен смотреть на всех волком. И, уезжая, жмет крепко руку, выражая свое внимание, и добавляет: значит, по-хорошему.

Не высыпаешься. Сегодня нет ни одного побега. Даже не верится. Это хорошо, но покоя нет моей душе. Срывается рисование. С 11-й пешком да в проливной дождь.

26 [июня]

Ноет сердце, болит. Все говорят о конце строительства. В/н состав потихоньку увольняется. Как им не завидовать. Камушкин удивляется, откуда я знаю, что пусть лучше уйдут 20 ч. без конвоя, чем записать простой за счет ВОХР.

Ну и разговорчики у Торпана. Вспоминаем побеги и убийства.

Пошли мы в розыск по тайге, то тут, то там труп, кто убил? Когда убили, ничего неизвестно, что за люди? Разозлишься, ну и шлепнешь. Пусть валяется. Найдут — найдут, не найдут — душа из него вон. Вот примерчик:

— Пошел Бутаев в тайгу, приходит, ведет одного. Одного поймал, другого застрелил. А застреленный в грудь на вылет сам пришел за 35 км. Мы за ним не поехали, конечно, двенадцать дней гнил.

27 [июня]

Стрелки отпускают сами з/к, иногда говоря [неразборчиво] официально, что на общих работах я проживу лучше, заработаю больше. А начальство это никак не поймет или не может понять. У нас еще благодать в отряде, а в 12–13-й текут по 50–60 человек в день. Прочитаешь эти строки и скажешь: неужели в них вся прошедшая жизнь дня. Пожалуй, что да. Хорош закат, но он не для нас. Лишь только расстраивает. И красота его не на хорошие, а на плохие думы и размышления наводит. Хорошо, что боевой нач. одного со мной уровня и ему легче и мне. Иначе душа из нас вон.

28 [июня]

Чем отметить день? Разве этим великим событием — из камеры хранения переехал к начбою в комнату и странно, странно до боли в голове то, что я в комнате, в настоящей, где не течет, где есть уют. Никак не верится, что так можно жить.

Но на душе мерзко, и комната подчеркивает всю пакость службы и жизни в БАМе.

На улице дождь и грязь по колено. Глина липнет к сапогам, еле поднимаешь ноги. Вот прожит день, ну еще отметить, что не было ужина. А стрелки тоже поговаривают, что строительство кончится лет через 20. […] Камушкин сообщил через начбоя, что мне нашли комнату. Наверно очередная неподходящая.

1/VII

Кому выходной, а я — уполномоченный, топай на 11-ю. Трепись каждый раз одно и то же. Люди не слушают, огрызаются, замкнуты, да и я таков же, все осточертело. Везде моральное воздействие, а реальной помощи никакой. Одни и те же ошибки и недостатки повторяются из года в год и ничего с места не сдвинулось.

Болит сердце, ноет. Устаем до изнеможения, с начальством в штыки.

2/VII

Хотя бы погода разгулялась. Хмуро, как осенью, ночью холодно. Лето проходит незамеченное, так же как жизнь в БАМе. Дни пусты, работой заполнить пустоту, работой бамовской — нет, простите. Желать самому то, чего видеть и слышать не хочется, надо быть идиотом.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});