Я знаю, кто убил Лору Палмер - София Баюн

старого портмоне и тюремной татуировки.

А еще была улыбка. Разорванная улыбка Веты, повторенная на лице Рады. Знак отличия, особая жестокость — Яр отрешенно думал, мог ли самый жестокий и самый безумный человек пожелать собственной дочери так улыбаться.

Мстил бывшей жене?

Граффити на стене, склонившейся над проспектом — женщина с разметавшимися в нарисованной воде волосами, пестрота окровавленных цветов, алый излом рта.

Рада. «Давай уедем».

Почему они не уехали?

Яр хотел бы сказать себе «не успели», но честным ответом было «никуда не торопились».

Рада боялась, но он представить не мог, что она боится не безликой опасности, стерегущей у мостов. Она сама вечно переносила поездку, сомневалась, ехать им или нет, переживала из-за его работы, хотя он сказал ей, что взял отпуск.

Почему не сказала ему?

«Я знаю, кто убил Лору Палмер», — Яна улыбалась ему нарисованным швом.

Ее пароль, позывной для тех, кто по ночам сторожит остывающую реку. Яр тогда подумал, что все знают, кто убил Лору Палмер, но только сейчас задумался над тем, кто на самом деле оказался убийцей. Вдруг Яне подсказали ее карты, руны, кофейная гуща и линии на чужих ладонях? Яр никогда в такое не верил.

Но сейчас был готов поверить в любую чушь, которую несла Яна.

— Я оставлю тебе номер, — наконец сказал он. — Позвони мне, если что-то еще вспомнишь, хорошо?

Леся кивнула. Запихала салфетку в карман и снова обхватила себя руками.

— Яр… — беспомощно пробормотала она. — А если ты узнаешь, что Рада, ну… знала что-то об этом… что она зачем-то этого мужика прикрывала…

Он хотел сказать, чтобы она замолчала, потому что и так узнал столько, что придется шататься по улицам с кастетом до самой весны — вот Нора будет счастлива, если в городе появится еще маньяк, подменяющий первого — но молчал.

— Ты что будешь делать?

— Найду того, кто ее убил, — сказал он. — И передам милиции, потому что это мой гражданский долг.

— Яр… — горько прошептала она.

— Что?

Но она больше ничего не сказала. Молча проводила его и заперла дверь. Яр постоял, зачем-то прислушиваясь, не раздадутся ли шаги, но было тихо, будто Леся была неписью, которая вечно стоит под дверью, в ожидании, пока ей зададут вопрос. Если постучать — она откроет и скажет, что простыла.

Конечно, Яр не стал этого делать. Вышел на по-зимнему сизое солнце, щурясь и морщась от неожиданно яркого света. Закурил, а потом достал диктофон из нагрудного кармана:

— Нора, на часах 19.08. Отличная погода, ясно и почти нет ветра. У дома растут просто потрясающие сосны. Только что говорил с подругой Рады, очень приятная девушка. Лучше бы допросил полено.

Он выключил запись и поднял глаза. Не помогла дурацкая шутка.

Солнце светило издевательски ярко, и скоро Яр видел только белый круг на белом небе, а в центре круга — голубой провал в какое-то чужое небо, лучшее небо, под которым живут люди, которые никогда не слышат того, что сегодня услышал он.

Глава 9. Спящие дома улицы Блюхера

За следующие два дня Яна протерла все полки в прокате, выбила ковры и перетряхнула занавески, вымела из-под стеллажей пепел благовоний и вымыла полы. Чтобы Нора не вернулась, не нашла дорогу назад. Чтобы никто не нашел ее прокат кроме тех, кто приходит за фильмами. Пусть приходят те, кто не тянет за собой медные следы и не оставляет ворох вопросов и тревог.

Вечером второго дня Яна помахала веником, представляя, что выметает вопросы и тревоги, но это, конечно, не помогло. Пришлось бросить под придверный коврик горсть пшеничных зерен, смешанных с крупной морской солью. Это тоже не помогло, и тогда Яна просто обложила матом дверь и Нору. Потом повесила табличку «закрыто» и ушла на набережную.

Она долго бродила вдоль реки, подернувшейся мутной пленкой льда, словно заживающая рана — коркой. Подставляла лицо желтому и красному свету развешенных на рыжих фонарях гирлянд и глотала поддельный, неправильный воздух, которым никак не могла надышаться.

Она была почти счастлива. Истаял медный след, ушла Нора, и теперь, вдалеке от своего оплаченного, пыльно-коврового ада, от дома, который давно перестал быть ее домом, от стены, с которой вечно скалились измятые серые лица и безжалостно впечатанные в серую бумагу имена, вдалеке от всех, кто знал ее и чего-то от нее ждал, Яна почувствовала себя свободной.

Поднесла похолодевшие руки к пылающим щекам. Провела по лицу, умываясь ледяным алым и золотым светом. Набережная была длинной, очень длинной, и полнилась светом огней — фонарей, гирлянд, вспышек фар, окон домов, нависающих над дорогой. Широкая, незаметенная снегом набережная, тянущаяся вдоль остывшей, уснувшей реки, где до весны не найдут больше мертвых женщин.

А может, и потом не найдут.

Лем перестанет пропадать и будет чаще оставаться у нее. Яр перестанет столько пить, и у него никогда больше не будут так страшно темнеть глаза.

Володя признается Лене, что влюблен, и они перестанут ходить к Яне. Когда-нибудь она сама зайдет к ним в гости.

Алиса перестанет вздрагивать по ночам от каждого шороха. Ее ждут длинные, темные и пустые ночи, в глухой черноте которых ничего не таится. Она напьется ими, и разгладятся оставленные бессонницей морщинки, распрямятся усталые плечи.

Почти все смогут найти покой в этот ноябрь, в предстоящую зиму. Только у Яны нет шанса. Она стояла под фонарем, подставив лицо омывающему набережную свету, и слезы размывали подводку и затекали под берет.

Той ночью Яна рассыпала по столу руны — темные вишневые косточки, острые выжженные знаки — и долго перекладывала их, переспрашивала и пыталась вывести другие ответы. Порыдала, выпила три рюмки сливочного ликера, запила водкой из морозилки, и ушла спать.

…

Нора пришла через несколько дней после интервью, и Яна совсем ей не удивилась. Она уже знала, как все будет. Знала, чем все кончится. И нужно было просто смириться, что от Норы теперь никуда не деться.

Она принесла