Мир, полный слез - Кит Маккарти

– Нет, сэр.

Мотт неторопливо кивнул, словно догадавшись о ходе ее мыслей. А потому его следующий вопрос показался Беверли жестокой насмешкой:

– Так что же вас так тревожит? Если обвинительный приговор был справедливым, волноваться не о чем. И даже если об этом узнает дочь пострадавших, ей будет не за что зацепиться.

Ну спасибо, сукин сын.

– Дело в том, что здесь открылся один неприятный момент.

– Правда? Какой?

Беверли глубоко вздохнула.

– Возможно, у Итон-Лэмберта был сообщник.

– Что-то я не помню улик, которые указывали бы на это.

– До сегодняшнего дня их не было.

– А-а.

– И это может быть использовано дочерью погибших для того, чтобы снова поднять шумиху.

– Понятно… – Мотт выглядел неуверенным, но в его манере поведения была еще какая-то странность. И его дальнейшие слова подтвердили подозрения Беверли. – Если бы я был циником, инспектор, я сказал бы, что вы городите полную чушь. Неужто вы считаете, что эти запонки стали – как бы это сказать? – тем самым живцом?

Ни один мускул не дрогнул на лице Беверли.

– Я вас не понимаю, суперинтендант, – негодующе ответила она. – Они были найдены у Джереми Итон-Лэмберта и стали последним звеном в целой цепочке улик. Он был наркоманом, постоянно ссорился с родителями, и, вдобавок ко всему, у него не было алиби.

Мотт позволил себе слабо улыбнуться.

– Конечно, Беверли, конечно.

От ее внимания не ускользнуло, что он назвал ее по имени.

– Но улик, указывавших на сообщника, не было, – продолжил Мотт. – Ни одной, насколько я помню. К тому же зачем бы этому сообщнику было держать в кармане уличавшие его вещи? И усугублять свою глупость хранением фотографии прежних владельцев?

Она не могла позволить себе отступить.

– Это нам и предстоит выяснить, сэр. Мне придется возобновить расследование, чтобы разобраться с вновь открывшимися обстоятельствами, только сделать это надо тихо.

Мотт некоторое время смотрел на столешницу перед собой, а потом откинулся на спинку дивана. Губы его искривились.

– Официально мы не сможем это сделать, – подняв голову, произнес он, обращаясь к круглому светильнику, висевшему прямо над ними. – Это будет выглядеть так, будто мы пытаемся что-то скрыть.

Беверли это не удивило, она лишь обрадовалась тому, что он оставляет перед ней открытую дверь.

– А неофициально? – спросила она.

Он выдержал еще одну паузу, разглядывая исключительно интересный осветительный прибор у себя над головой, а когда тот потерял для него привлекательность, перевел взгляд на Беверли.

– Неофициально… – Его улыбка была столь многозначной, что к ней можно было написать целые тома комментариев.

Вот оно, начинается. Она уже слышала то, что он должен был сейчас сказать, уже ощущала его прикосновения к своей груди, бедрам, промежности. Она ждала, стараясь не выдать себя лихорадочным дыханием. Неужто у меня нет другой валюты, которой можно было бы расплачиваться с ними?

– Неофициально, – повторил он, – я мог бы договориться о временном переводе. Я знаком с помощником главного констебля графства. Думаю, он с энтузиазмом отнесется к перспективе укрепления своих сил, особенно с помощью такого опытного детектива, как вы…

Беверли задумалась, пытаясь обнаружить в этой фразе скрытый смысл.

– А как Сорвин? Он не обидится? – спросил Мотт.

– Не знаю, – пожала плечами Беверли, вспоминая об их былых взаимоотношениях. Может, эти чувства все еще живы? Может, ими можно воспользоваться? – А что, это имеет какое-то значение?

Мотт не ответил.

– Какое дело вы сейчас ведете? – осведомился он.

– В настоящее время работы почти нет. После недавних арестов мой стол практически пуст.

– И все же мы не можем позволить себе расстаться с вами… – произнес Мотт, глядя на Беверли, и в его словах опять прозвучала какая-то двусмысленность. – Это создаст огромную брешь в наших рядах.

Давай уже, закругляйся, ублюдок!

– Вы очень трудолюбивы, Беверли.

Она улыбнулась; у нее было такое чувство, что она копается в гнойной ране, и тем не менее она продолжала улыбаться.

– Да, сэр, рвения мне не занимать.

– Мне тоже так кажется, – кивнул Мотт.

– Нелл не была готова к материнству. Я думаю, она вообще не была готова к взрослой жизни. – Айзенменгер различил в словах Терезы не только горечь, но и раздражение.

– А отец Тома?

– Что – отец Тома?

– Он никогда не пытался связаться с ней? Неужели Том ему совершенно безразличен?

На кухне было холодно, но вряд ли ледяной тон Терезы объяснялся этим:

– У Тома нет отца.

Простота этого утверждения явно противоречила запутанности ситуации, которую оно было призвано объяснить. Оно звучало как приговор, не подлежащий обжалованию.

– А мать у него есть? – Айзенменгер вряд ли смог бы объяснить, что заставило его произнести это. Однако каким бы дерзким не был этот вопрос, он напрашивался сам собой. Казалось, температура тела Терезы упала еще ниже и на месте ее глаз образовались ледяные кристаллы.

– Что вы имеете в виду?

Айзенменгер чувствовал, как неопределенность его положения придает ему отваги; возможно, это было безрассудным, но пока работало.

– Она держится так… отчужденно.

Простодушие, с которым это было сказано, заставило Терезу расслабиться.

– Конечно, вы правы, – облегченно выдохнув, ответила она.

Айзенменгер слушал не шевелясь, и она неторопливо продолжила:

– Когда Том родился, она долго его не принимала. После родов Нелл совершенно сломалась. – Сведения поступали по капле. – И по правде сказать, она так и не пришла в себя. Сначала она просто не могла заниматься Томом, а потом сама мысль об этом стала для нее невыносимой. Лишь совсем недавно она начала выходить из этого состояния.

– Наверное, все это было непросто, – осторожно откликнулся Айзенменгер.

Он был готов к тому, что Тереза вновь наденет на себя непроницаемую маску, но, к его удивлению, она кивнула и устало ответила:

– Она винила Тома за то, что он украл у нее детство. По словам Тристана, ее нежелание брать на себя ответственность за него означает, что она просто не готова повзрослеть.

– Но при чем тут Том? Разве виноват не его отец?

Тереза пожала плечами и вздохнула.

– Я мало что понимаю. Я просто радуюсь, что она постепенно выходит из этого состояния. – Айзенменгер промолчал, и Тереза продолжила: – Даже теперь она продолжает относиться к Тому как к младшему брату. Мы с Тристаном стараемся уделять ему как можно больше внимания, а Доминик взяла на себя решение всех бытовых проблем.

Айзенменгер подумал, что, несмотря на роскошь обстановки, у Тома очень несчастное детство, но на сей раз не стал произносить это вслух.

Беверли совершенно не хотелось ехать в Ньюфорд. Это было ужасное место, где никогда ничего не происходило, за исключением вещей, которые были недостойны упоминания или не могли обсуждаться в приличном обществе, как, например, некоторые вещи, связанные с родственниками и животными. Когда она вышла из машины, часы показывали начало девятого; самое оживленное время, однако вокруг было пусто, если не считать микроавтобуса, велосипедиста и, как водится, трактора. Центральная улица, изобиловавшая магазинами, изгибаясь, уходила в обе стороны. Неподалеку виднелись газетный киоск, аптека, круглосуточный магазин и риелторская контора. Вокруг не было ни одного заведения, которое Беверли могла бы счесть полезным, – ни гимнастического зала, ни ювелирного магазина; все вокруг было призвано обеспечивать размеренное течение обыденной жизни.

Она вздохнула. Беверли предполагала, что ее ждет именно это, но она была ответственным полицейским.

Особенно когда на карту была поставлена вся ее карьера.

Ночь она провела в маленькой гостинице на окраине Ньюфорда – если, конечно, это можно было назвать гостиницей! На взгляд Беверли, это больше напоминало «бед-энд-брекфаст» пятидесятилетней давности. В комнатах пахло сыростью и нафталином, а столовая провоняла потом и тушеной капустой. Кровать, естественно, рассчитанную на одного, можно было использовать в камере пыток; правда, простыни выглядели чистыми. Но, с другой стороны, и матрац выглядел удобным, а гостиница – милой и уютной.

И вот она стояла, так и не позавтракав и ощущая себя беззащитной чужестранкой среди враждебно настроенных аборигенов. Ей казалось, что ее выставили на всеобщее обозрение, да и нервы у нее были взвинчены до предела. В ближайший ч^с должно было выясниться, удастся ли ей преодолеть этот кризис.

Одежду она выбирала с особой тщательностью – ее наряд не должен был смотреться слишком вызывающе, но и выглядеть пуритански она тоже не хотела. Так или иначе, она была опытным бойцом, умевшим добровольно отказаться от своего самого мощного оружия, тем более что главная битва ждала ее впереди. Поэтому теперь на ней были облегающие брюки из черной кожи, белый свитер с высоким горлом и черный кожаный пиджак. Она производила сногсшибательное впечатление.