Мир, полный слез - Кит Маккарти

У Аддисон была прорва работы и уйма других дел: через несколько дней ей предстояло прочесть лекцию в Королевской коллегии, а через месяц она должна была сдать главу для учебника по судебной экспертизе. И все же дело Мойнигана действовало на нее гипнотически. Впрочем, пока она не получила результатов анализа ДНК, она даже не могла с уверенностью утверждать, что сгоревшего человека звали Мойниган. Но кем бы он ни был, вопрос об обстоятельствах его смерти оставался открытым.

На уцелевшей коже не было видно следов от ушибов или порезов, с обгоревшей кожей разобраться было сложнее, однако Аддисон была практически уверена в том, что и та не повреждена. Все внутренние органы в той или иной степени были повреждены огнем, но было очевидно, что погибший страдал от эмфиземы легких, коронарные сосуды были сужены вследствие развившейся атеромы (однако благодать в виде смерти от остановки сердца не снизошла на него), а почки покрыты многочисленными кистами, наполненными мочой. Все это было очень интересно, однако вряд ли могло привлечь мрачную особу с косой. Шея и голова обгорели настолько, что трудно было определить, дышала ли жертва в тот момент, когда начался пожар, а отсутствие крови не позволяло установить количество впитанного угарного газа.

И все это означало, что Аддисон по-прежнему не могла сказать, что произошло с этим беднягой в последние часы и минуты его жизни.

Она выполняла обязанности консультанта всего семь месяцев, а это означало, что ее неофициальный испытательный срок еще не истек. Ее назначение на эту должность не обошлось без проблем. Аддисон предпочли куда более опытному специалисту, и по крайней мере четверо ее коллег полагали, что это несправедливо. Поэтому теперь она не могла допустить ошибки.

Она знала, что бывают случаи, когда самые лучшие патологоанатомы не в состоянии определить причину смерти. Особенно незаметно в этом отношении действовали астма и эпилепсия, а огонь всегда уничтожал малейшие намеки на истину. Именно поэтому все сгоревшие трупы считались криминальными, пока не было доказано обратное.

И единственный плюс заключался в том, что сжечь тело целиком было чрезвычайно сложно – оно обгорало со всех сторон, но полностью его уничтожить было невозможно. В человеческом теле очень много жира – в одних телах больше, в других меньше, – и к тому же оно на семьдесят процентов состоит из воды; Аддисон, впервые услышавшей об этом в медицинской школе, это очень понравилось, особенно мысль о том, что человеческий организм обладает своей собственной противопожарной службой.

Поэтому даже намеренно сожженные тела могли рассказать о том, что с ними произошло; еще один пример того, как преступники могут потерпеть поражение из-за своей глупости, неосведомленности или невежества.

Или из-за того, другого и третьего вместе.

Однако в данном случае не было и намека на насильственную смерть – более того, все указывало на самоубийство. А согласно статистике, самоубийцы нередко выбирали такой способ сведения счетов с жизнью. Сколь бы чудовищным это ни представлялось Аддисон, она знала, что глубокая депрессия может заставить человека выбрать самую болезненную и невероятную смерть. Самосожжение в автомобиле было одним из подобных способов.

Надо принять какое-то решение.

Теоретически ничто не мешало ей написать, что причина смерти не установлена, однако тогда ее репутация могла непоправимо пострадать. Не исключено, что был бы привлечен другой патологоанатом, возможно, кто-нибудь из враждебно настроенных по отношению к ней коллег. А ни один врач в мире, приглашенный для подтверждения диагноза, не станет трусливо и малодушно прятаться за словом «не установлено». Смерть будет признана либо естественной – с предоставлением соответствующих подтверждений, – либо насильственной, что также будет должным образом обосновано. И это станет приговором ее профессионализму.

Поэтому она должна была принять решение.

И тянуть с этим было нельзя.

Дорога машине явно не нравилась. Когда они добрались до неглубокой долины, которая, если верить карте, называлась Западными угодьями, бачок стеклоомывате-ля был пуст, боковые окна покрыты коричневой жижей, а сама машина походила на самодвижущийся пирожок из грязи. По дороге их трижды чуть не засосало. Нервы у всех были натянуты до предела; у Фетр потому, что она не сомневалась в критическом отношении Беверли к ее вождению, у Беверли потому, что она действительно была недовольна Фетр. Сорвин же нервничал оттого, что догадывался: все вместе они выглядят не слишком достойно.

Он вышел из машины. Ноги его тут же утонули в высокой траве, и брючины чуть ли не до колен пропитались ледяной водой. На Беверли были кожаные ботинки, которые тоже наверняка намокли, но она ничем не показала этого; и лишь Фетр, облаченная в плотные джинсы и обутая в сапоги на толстой подошве, не пожалела о том, что выбрала в это утро именно такой наряд.

Грошонг в сопровождении невысокого жилистого мужчины брел по долине в нескольких сотнях метров от них. Они заметили, что при их появлении он бросил взгляд в сторону машины, но теперь он всем своим видом показывал, что не намерен торопиться.

– Готова поспорить, что минут пятнадцать назад он получил сообщение от своей секретарши, – спокойно заметила Беверли.

Нечего и говорить, что день выдался холодный, в долине же ветер дул особенно сильно и пронзительно, казалось, принося сюда стужу с сибирских ледников. К тому моменту, когда Грошонг закончил беседовать с егерем, трое полицейских уже готовы были окоченеть. Егерь направился к одному из «лендроверов» и, проходя мимо, окинул вновь прибывших подозрительным взглядом. Забравшись в старый и помятый «лендровер», он повернул ключ зажигания, машина выпустила облако серо-голубого дизельного дыма и неторопливо тронулась по грязной дороге.

Но и после этого Грошонг некоторое время что-то рассматривал в лесу, окаймлявшем долину, и только потом развернулся и медленно направился к ним.

Он натянуто улыбался с таким видом, словно принял стопку стрихнина для согрева.

– Мистер Грошонг, – бодро окликнул его Сорвин.

Крылья носа Грошонга слегка затрепетали, и он глубоко вздохнул. Но по крайней мере он остановился и перестал их игнорировать. Однако этим его готовность к сотрудничеству исчерпывалась.

– Не могли бы мы побеседовать?

– Зачем? – резонно заметил Грошонг.

Сорвин продолжал сохранять бодрое настроение, и лишь его родная мама могла бы заметить, с каким трудом ему это удается.

– Затем, что в машине сгорел человек, и, вполне возможно, это было убийство.

– Ну и что? Я не имею к этому никакого отношения.

– Вы так думаете? Вы не были знакомы с Мойниганом?

С мгновение Грошонг удивленно смотрел на них.

– С Уильямом Мойниганом?

– Вот именно.

– Да, – осторожно ответил Грошонг, не спуская глаз с Сорвина. – По крайней мере, когда-то мы были знакомы.

– Расскажите о нем поподробнее.

Ухмылка Грошонга приобрела более зловещий оттенок.

– А что, это так важно?

– Да. – Теперь напряжение Сорвина заметил бы и его папа.

Грошонг тяжело вздохнул; так обычно вздыхают дети, когда от них требуют, чтобы они не снимали ботинки, не развязав шнурков.

– Несколько лет тому назад он работал в поместье.

– Когда это было?

– Не помню. Лет шесть-семь назад.

– И что он здесь делал?

– Ничего особенного.

– А конкретнее? – нахмурился Сорвин.

– Он делал все, что я ему приказывал, – наклоняясь вперед, ответил Грошонг.

Сорвин замычал, не разжимая губ.

– Нам сказали, что он был вашим заместителем.

Грошонг рассмеялся, однако вряд ли записной комик оценил бы этот смех.

– Правда?

– Иными словами, это не соответствует действительности?

Грошонг несколько оживился и даже начал размахивать рукой.

– Его наняли для того, чтобы он помогал, и он делал то, что ему приказывали. Если я говорил ему, что надо рубить лес, он рубил лес. Если я говорил, что надо вычистить канаву, он чистил канаву.

Они вошли в привычное русло. Однако никто так и не узнал, что собирался сказать Сорвин, потому что в этот момент в разговор вмешалась Беверли:

– А из-за чего вы поссорились?

Грошонг повернулся к ней с непроницаемым видом.

– Прошу прощения?

Но прежде чем Беверли успела раскрыть рот, Сорвин перебил ее, даже не пытаясь скрыть своего раздражения:

– Между вами произошла ссора, и именно поэтому Мойниган покинул поместье. И я хочу знать, чем она была вызвана. – Говоря это Сорвин намеренно подчеркнул интонацией перволичное местоимение.

Грошонг вновь посмотрел на Сорвина, и по его взгляду было трудно определить, что он выражает – презрение или задумчивость.