Рейтинговые книги
Читем онлайн Сквозь слезы. Русская эмоциональная культура - Константин Анатольевич Богданов

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 30 31 32 33 34 35 36 37 38 ... 138
что и революционное движение, и рост рабочего класса писатель воспринимал только в контексте капитализма и «буржуазности», которые уравнивали в его глазах революцию и реакцию. Недоверие же Достоевского к материализму и науке было продиктовано тем, что на его глазах научный прогресс слишком часто ставился на службу дельцам, «Ротшильдам». Впечатляющий пример эквилибристики – обращение Ермилова к имени Ленина. Использование ленинских цитат было стандартным приемом советской публицистики, однако отыскать фразу Ленина с похвалой в адрес Достоевского представлялось невозможным. Ермилов вышел из положения, процитировав в отдельном абзаце статью Ленина «Л. Н. Толстой и его эпоха» (1911), никак, по существу, не связав ее с предметом собственной статьи. И все-таки дело было сделано: ленинские слова украсили текст о Достоевском. Если раньше, в соответствии с пафосом горьковских статей, позиция самого Достоевского сближалась до степени неразличимости с позицией его наиболее мрачных персонажей, то теперь всё оказывается наоборот – бунт у Ермилова ассоциируется уже не с лицемерной нигилистической позой, а с настоящей революцией, и эта революция становится для Достоевского не одним лишь жупелом, но приобретает черты вытесняемого желания:

Даже «христианнейший» Алеша шепчет: «расстрелять!» – в ответ на вопрос Ивана: что нужно сделать с помещиком, затравившим собаками крестьянского мальчика? С отвергнутой им идеей «бунта» Достоевский должен был считаться до конца своих дней. Боль униженных и оскорбленных не давала ему минуты покоя321.

В 1939 году Горький изображался идейным противником Достоевского. В трактовке 1941 года он – наследник и продолжатель Достоевского, дерзнувший перейти ту черту, у которой остановился его великий предшественник. Оканчивается статья и вовсе фантастично для советского времени – советская власть отвечает Мите Карамазову:

Мы знаем, что нельзя лечить мир средствами Достоевского. На пяти шестых земного шара обижено «дитё» и разносится детский плач. И не умиление, конечно, а силу должно противопоставить человечество всем унижающим и оскорбляющим. <…> боль за униженного и оскорбленного человека, выраженная с такой страшной силой Достоевским, близка нам, и мы работаем и боремся для того, чтобы ни в одном уголке земного шара не было оскорбленных и униженных людей и чтобы никто не смел обижать «дитё»322.

Принципы интерпретации Достоевского, заложенные в этой статье Ермиловым, получат развитие непосредственно в годы войны. Очевидно, свою роль сыграло обращение к Достоевскому в немецкой и коллаборационистской пропаганде на оккупированных территориях323. Глава Союза воинствующих безбожников Е. М. Ярославский и писатель И. Г. Эренбург задали рамки переосмысления классика как писателя, несправедливо обвиненного в антисемитизме и несовместимого с идеологией нацизма324. Вскоре после войны официальные оценки Достоевского вновь разворачиваются на сто восемьдесят градусов. В 1947 году в свет выходят две фундаментальные монографии о нем: в Ленинграде издается книга А. С. Долинина «В творческой лаборатории Достоевского», а в Москве – книга В. Я. Кирпотина «Молодой Достоевский». Исследование Кирпотина удостоилось похвального отзыва самого А. А. Фадеева, в те годы возглавлявшего Союз писателей СССР. Положительную рецензию опубликовала и «Литературная газета»325. Но вскоре против монографий разворачивается настоящая погромная кампания. Перемена происходит поистине молниеносно: еще в ноябре 1947 года «Литературка» хвалит Кирпотина, а уже 20 декабря «Культура и жизнь» публикует статью Д. И. Заславского «Против идеализации реакционных взглядов Достоевского», в которой Кирпотин и Долинин обвинены в политической близорукости и «лженаучном объективизме», а философия романов Достоевского объявлена философией «двурушничества, предательства и провокации».

В прошлом неустойчивую молодежь смущали софизмы Ивана Карамазова и самого Достоевского, привлекала и сбивала с толку реакционная игра на противоположных страстях. <…> В свете марксизма-ленинизма все эти словесные фиоритуры о вере и неверии, об идеале содомском и идеале Мадонны, о приятии и неприятии мира представляются дешевой философски-богословской болтовней дурного вкуса. Горький резко и правдиво назвал ее «словоблудием»326.

О Достоевском снова начинают писать, используя политические штампы. К примеру, тот же Ермилов, публично покаявшись за свои прежние похвалы классику, уже в 1948 году пишет, что творчество Достоевского «широко и всесторонне используется в том остервенелом походе на человека, который предпринят идеологическими лакеями Уолл-стрит»327.

А через неполных семь лет Ермилов попытается возглавить очередную полосу реабилитации Достоевского, на этот раз совпавшую по времени с реабилитацией жертв политического террора и стартом хрущевской оттепели. Почти одновременно с XX съездом КПСС, зимой 1956 года, проходят торжественные мероприятия по случаю 75-летия со дня смерти Достоевского. 6 февраля 1956 года становится известно, что Всемирный Совет мира включил день смерти Достоевского в перечень международных памятных дат. В день юбилея «Литературная газета», главным редактором которой в то время был Вс. А. Кочетов, опубликовала подборку статей о Достоевском, включая программную редакционную статью. Ее завершающая формулировка стала лозунгом, предопределившим советский дискурс о писателе вплоть до начала перестройки: «Подлинного Достоевского мы никому не отдадим»328.

Слезинка оттаивает

Выступление Ермилова состоялось 9 февраля на торжественном заседании в Колонном зале Дома Союзов. В статье по материалам собственного доклада одиозный критик и литературовед изобретает новую комбинацию, отчасти напоминающую шестовские гипотезы о «криптосюжетах» в романах Достоевского. Теперь писатель не просто отождествлен с Иваном Карамазовым – он использует фигуру Ивана фактически для бунта против самого себя.

В бунте Ивана – а вернее, в своем бунте – Достоевский поднимается до такой моральной высоты, как признание примирения со страданиями людей безнравственным. Так писатель выступает против своей собственной идеализации страдания.

<…>

Достоевский спрашивает всех людей на земле: может ли совесть человечества забыть, простить слезинку хоть одного замученного ребенка? А мы можем еще сказать: способна ли, имеет ли право совесть человечества когда-либо забыть или простить преступления тех черных сил, которые в наши дни, когда дух мира уже веет над миром, стремятся затопить всю землю океаном детских слез!329

Аргументацию Ивана Ермилов признает «неотразимой» и упоминает неких «мракобесов», оправдывавших «со смердяковской растленной софистикой» страдания детей грехами отцов.

1956 год становится своего рода воротами в новую эпоху осмысления Достоевского. Под редакцией вездесущего Ермилова и Л. П. Гроссмана запускается 10-томное собрание сочинений, Достоевский возвращается на страницы школьного учебника литературы (впервые с 1935 года)330. Как указывает в своей работе А. Н. Дмитриев, следующей вехой становятся события 1963 года: переиздание книги М. М. Бахтина о поэтике Достоевского и выход статьи Ю. Ф. Карякина «Антикоммунизм, Достоевский и „достоевщина“» в журнале «Проблемы мира и социализма». Приравнивание Достоевского к «достоевщине» и «карамазовщине» уверенно выводилось за рамки идеологического и эстетического мейнстрима. Поиск новых подходов к изучению и политической адаптации Достоевского

1 ... 30 31 32 33 34 35 36 37 38 ... 138
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Сквозь слезы. Русская эмоциональная культура - Константин Анатольевич Богданов бесплатно.
Похожие на Сквозь слезы. Русская эмоциональная культура - Константин Анатольевич Богданов книги

Оставить комментарий