Жертва судебной ошибки - Сю Эжен

Доктор закрыл лицо руками, откинулся в кресло и прошептал:

— О, несчастный! Он не сдержал слова и теперь пропал! Он, очертя голову, бросается в водоворот, который погубит его.

— Предчувствие не обмануло меня, — сказала Элоиза. — Обращение совершилось слишком внезапно, чтобы быть продолжительным.

— Не сдержать честного слова! — сказал строго Жозеф. — Уже по одному этому можно судить о человеке. Прежний Анатоль или совсем ничего бы не обещал, или бы честно исполнил обещание.

Мария внимательно слушала и становилась все грустнее.

Она сказала:

— В таком случае, Жозеф, нам не следует видаться с мсье Анатолем. Для него это, конечно, безразлично, но следует так поступить и для нас и для нашего друга г-на Бонакэ. Доктор огорчен, и это доказывает, что теперь он плохого мнения о Дюкормье.

— Мой милый, — заметила Элоиза, — прежде чем отказаться от всякой надежды, отчего бы не попробовать еще раз! Вы, как друг, быть может, могли бы еще спасти г-на Дюкормье.

— Я думал об этом. Боже мой! Анатоль внушает мне не гнев, а сострадание и ужас. Но нет! Нет! Еще не все благородные чувства угасли в нем. Он плакал нынче утром, он был глубоко взволнован и торжественно клялся мне. Без сомнения, тут замешались какие-то фатальные обстоятельства и они заставили его так ужасно нарушить данное слово. Но чем большая опасность грозит любимому человеку, чем больше он отворачивается от нас, чем он неблагодар-нее, — тем нежней и заботливей мы должны относиться к нему. И я не теряю надежды. Необходимо спасти Анатоля, не для него одного. Спасти его — значит также помешать ему наделать, быть может, много зла. Он уязвлен презрением общества, в котором жил; он ожесточился до ненависти и способен на слепую месть. У него вырвались ужасные слова: «Терпение, терпение! Когда-нибудь жертва обратится в палача».

Вдруг Мария вскрикнула от ужаса и закрыла лицо руками.

— Боже! Что с вами, милая г-жа Фово? — спрашивала ее подбежавшая к ней Элоиза.

Мария дрожала и старалась сдержать волнение.

— Ничего, ничего, сударыня, — отвечала она.

— Нет, что-то есть, — сказал Жозеф с тревогой, — я хорошо знаю тебя: вот ты дрожишь, точь-в-точь, как нынешней ночью, когда мы уезжали с бала. Я не добивался, что тебя так огорчило, потому что по приезде домой ты опять стала веселой. Но вот! Опять начинается. Замечаешь, Жером, как она вдруг переменилась в лице?

— В самом деле, вы побледнели, руки дрожат. Ради Бога, что с вами? — спрашивал доктор, в эту минуту забыв о Дюкормье и приглядываясь к Марии.

Молодая женщина, видимо, сделала над собой страшное усилие и спросила взволнованным голосом:

— Г-н Бонакэ, что вы думаете о гадании?

— Не понимаю, что вы хотите сказать, милая г-жа Фово, — отвечал доктор, удивленный ее странным вопросом.

— Верите ли вы, что ворожеи могут предсказать будущее?

— Ах, Боже мой! — вскричал Жозеф. — Ты опять об этом дурацком жестоком предсказании! Ты же сама вчера от души хохотала над ним.

— Да, вчера хохотала, но с нынешней ночи… и вот сейчас я не смею насмехаться над ним.

— Почему?

— Не знаю, не умею объяснить, но оно пугает меня.

Элоиза и Жером посмотрели друг на друга, ничего не понимая. Наконец доктор сказал:

— Если не ошибаюсь, вам сделано какое-то предсказание, и оно тревожит вас? И вы серьезно спрашиваете, верю ли я чепухе, которую мелют гадалки? Ну, за это надо вас побранить.

— Не правда ли, Жером, что все предсказания — ворох глупостей без склада и лада? — сказал Жозеф.

— Я могу подтвердить это тем лучше, что у меня на руках есть больная, одна из самых знаменитых парижских ворожей. Очень странная женщина. Я, кажется, говорил вам о ней, Элоиза?

— Да. По вашим словам, бедное создание вместо того, чтобы, как вся ее братия, дурачить других, сама первая одурачена своим ясновиденьем, как она выражается.

— Если бы я мог говорить с вами медицинским языком, моя бедная г-жа Фово, то объяснил бы, что означает мнимое ясновидение. Я уже несколько лет внимательно изучаю это явление над моей больной. Ясновидение наступает у нее почти всегда вслед за приступами ужасной и неизлечимой болезни. При этом бедняжка — молодая, хорошенькая и замечательно умная женщина. Вот и нынче ночью, когда мы с вами встретились в Опере, меня позвали к женщине, у которой сделался припадок столбняка. И эта женщина…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Это она! Я была уверена, что она! — вскричала Мария вся дрожа.

— Кто она?

— Ворожея, которую вы знаете. Где она живет?

— На улице Сент-Авуа.

— И ее зовут… Громанш?

— Да. Значит, вы у нее гадали?

— Да, мой друг, — сказал Жозеф. — Пусть бы она провалилась в тартарары, эта злополучная колдунья! А за ней и та дура, что посоветовала Марии отправиться к ней в трущобу.

— Постой, Жозеф, вместо того, чтобы успокоить жену, ты своими словами еще больше нагоняешь страха, — сказал доктор.

— И как вы, с вашим ясным умом, — прибавила Элоиза, дружески взяв за руку Марию, — как вы можете поддаваться нелепой боязни. Ведь эта колдунья почти сумасшедшая. Наконец, что же такое страшное она вам предсказала?

— Что я умру на эшафоте.

— Ай, какой ужас! — вскричала невольно Элоиза. — Но самая нелепость предсказания должна заставить вас только пожать плечами, а не то что бояться.

— А я вам говорю, — сказал доктор, — что ворожея — вполне безумная. Она даже не помнит своих предсказаний, делает их в бессознательном состоянии. Все это — бред больного мозга. И, наконец…

— Постойте, доктор, — перебила Мария. — Хотя я и не особенно умна, но до сих пор смеялась над предсказанием. Однако вы увидите, что было от чего почувствовать страх.

Вместе со мной у гадалки были еще две незнакомые мне женщины, и она сказала, что рано или поздно нас свяжет какое-то обстоятельство.

— И вы после этого никогда не встречали этих женщин?

— Нет, встретила нынче ночью.

— Каким образом? — спросил доктор с удивлением.

— Приезжала за вами в театр какая-нибудь молодая особа?

— Да, м-ль Дюваль приглашала меня к больной матери.

— Ну вот, я стояла рядом с Анатолем, когда он предложил этой девице передать вам ее просьбу; она поблагодарила его; в это время к Анатолю подошла дама в черном домино и что-то шепнула ему. Таким образом, он был окружен тремя женщинами. И вдруг из-за колонны послышался голос говорившей: «Вот еще раз вы собрались все втроем. Вспомните улицу Сент-Авуа».

— Слышишь, слышишь, Жером? — сказал испуганно Жозеф.

Доктор пожал плечами.

— Что же дальше? — спросил он. — Что здесь удивительного? Очень просто: ворожея была на балу, где среди двух или трех тысяч человек оказались две женщины, которым она гадала. Первое чудо! У ворожеи хорошая память, и она узнает их, тем более что они (извините за комплимент, м-ль Фово, вы принуждаете меня это сделать) замечательно хороши собой. Второе чудо! Наконец, ворожея видит, что подошла третья женщина, и говорит: «Вот вы опять собрались все втроем. Вспомните улицу Сент-Авуа». Третье и страшное чудо!

— Жером прав, — сказал Фово. — Если обдумать, то нет ничего проще. Только думать об этом совсем не стоит.

— Могу одно сказать, — возразила печальным тоном Мария, — когда я услыхала эти слова, то у меня сжалось сердце. Жозеф заметил. Сперва я хотела сказать ему причину, но потом не хотела тревожить тебя, мой милый; я рассудила, что это случайность, не больше, взяла себя в руки и по-старалась забыть.

— Что же тебя опять навело на эти скверные мысли?

— Не могу объяснить, но вот когда доктор высказал опасение, как бы Анатоль из жертвы не обратился в палача, то при слове «палач», мне представилась гильотина, вспомнилось предсказание ворожеи, и я вся похолодела. Я знаю, вы вправе смеяться надо мной; знаю, как глупо бояться, что Анатоль, каким бы он ни сделался злым, обратится в моего палача и заставит меня умереть на эшафоте. Но я откровенно говорю то, что чувствую. Конечно, это пройдет, но… какая смертельная тоска! Не знаю, мне вдруг захотелось обнять мою девочку, точно я ее никогда больше не увижу…