Медный гусь - Евгений Немец

— Ерофей, перезаряжай, я крою! — крикнул он стрельцу.

— Добро! — отозвался Брюква, но тут его плечо обожгла резкая боль, так что он и пошевелить рукой не мог. — Зацепило меня, рука не слушается!

— Бери у вора мушкет!

Ерофей перевернулся на живот и пополз к скрюченному под кедром «хорьку». Кое-как стащил с него ружье, отполз за соседнее дерево, замер, переводя дыхание.

— Я за Яшкой, — предупредил Перегода и побежал от дерева к дереву на запад, вдоль реки, туда, где скрылся проворный атаман.

Яшка в просвете деревьев мелькнул только раз, казак выстрелил, но не достал. Далеко гнать вора было нельзя, у струга оставался раненый стрелец, да и за суднами надо было присматривать. Перегода минут пятнадцать еще бегал по лесу, потом плюнул и повернул обратно. И на этот раз Яшка вывернулся.

И тут шарахнула пушка. Ендырь сочно чавкнул, будто скалу проглотил. Перегода бросился к стругам. Он думал, что это Яшка, запутав след, вернулся к своему судну и теперь палит из фальконета, хотя пороха в его роге едва хватило бы на один залп. За тридцать метров от струга казак спрятался за елью и осторожно выглянул. На корме воровского судна, наспех расчищенного от веток, два вогула суетились подле пушки. Ствол был направлен на реку. Струг Тобольского гарнизона завалился на левый борт, с носа на корму тяжело покачивался. В левом борту зияла пробоина, наполовину погруженная в воду. Вогулы топили судно.

Перегода вскинул мушкет и выстрелил в канонира. Вогул дернулся и упал, второй пригнулся, схватил ружье. Прогремело два выстрела, пули поцеловали ель, но Демьян не обращал на них внимания. Укрывшись за толстым стволом, он спешно перезаряжал ружье. Но зарядить его так и не успел. Перед казаком вдруг появились три вогула, словно из-под земли встали. Высокие, как один рослые, с широкими скулами и голыми треугольными подбородками, с нависшими бровями, широкими носами и черными щелями глаз, они походили на идолов, которых рубил на кумирнях пресвитер. У вогулов и выражение лиц было такое же — спокойное и сосредоточенное, будто они на звериный промысел вышли, а не на войну. Все были одеты в коричневые кожаные рубахи, расшитые по отворотам рукавов красно-белыми узорами. На ногах — штаны из ровдуги и высокие, до колен, рыжие пимы. Черные, как уголь, волосы были собраны в косы и переплетены лентами на концах. Косы свисали со лба, как гадючьи хвосты, доставая концами до груди, елозя по медным бляхам. У каждого вогула была своя отличительная тамга, у правого с волком, у левого с куницей, а у среднего на тамге красовался токующий глухарь. На пестро-узорчатых поясах болтались ножны, из-за спины виднелись лезвия и рукояти небольших боевых топоров. Вогул-«глухарь» имел мушкет и теперь навел его на казака, двое других держали в руках ножи, а за плечами у них висели луки и торчали колчаны со стрелами. Перегода вскочил, хватаясь за рукоять сабли, вогул-«куница» прыгнул на него, целясь ножом казаку в грудь. Демьян от удара увернулся, но зацепился ногой за корень, рухнул на землю, потеряв шапку. Вогул-«куница» уже присел для следующего прыжка, но вдруг замер, уставившись на лысину Перегоды, потом распрямился, отступил на шаг и что-то сказал товарищам. Вогул-«глухарь», тот, что был при мушкете, подошел ближе, не выпуская казака из прицела, остановился, рассматривая лысую голову Перегоды. Остальные тем временем изъяли у Демьяна ружье и саблю, сорвали берендейку с пороховой натруской и сумкой с пулями, отошли.

Бабахнула пушка, расстреливаемый струг отозвался хрустом разорванных досок. Больше ядер не осталось, считал про себя Перегода, ну да стругу и два прямых попадания — смерть. И еще Демьян никак не мог понять, отчего вогулы медлят, почему не кончают его, и ответа не находил. Вогул-«глухарь» что-то тихо сказал, и в сказанном Демьян разобрал только имя — Агираш. Нападавший на казака вогул-«куница» тут же убежал и спустя минуту вернулся в компании со стариком. Дед прихрамывал, на плечо молодого вогула опирался. Одет он был в малицу, богато украшенную пестрым орнаментом по обшлагу и рукавам, на голове носил кожаное очелье, увешенное бубенцами и монетами. В районе живота и груди рубаха имела два отверстия, судя по форме и размерам — от пуль, но крови видно не было.

Глаза у деда были прозрачны, как и у Яшки Висельника, но взгляд разбойничьего атамана источал холод, а взгляд старика — равнодушие демона, бесстрастно наблюдающего за возней бестолковых людишек. Перегода тут же вспомнил деревянного идола на Белогорском капище, и это сходство казака испугало, — может, на той кумирне пресвитер отрубил голову одеревеневшему брату Агираша?.. А в том, что перед казаком предстал великий вогульский шаман, Перегода не сомневался.

Старик рассматривал казака целую минуту, и ни один мускул на его изъеденном морщинами лице не шевельнулся, не дернулись побрякушки на очелье, словно дед окаменел. Затем Агираш задумчиво произнес:

— Акван хонтхатыл няг, роша куль, — и добавил. — Элаль!

Из сказанного казак понял только «куль» — демон, его часто повторял Рожин, так что Перегода запомнил, да последнее слово, потому что вогулы тут же ушли, стало быть, значило оно команду на отход. Демьян, взбудораженный, еще не веривший, что смерть прошла мимо, лежал несколько минут, прислушиваясь к шороху вогульской тайги, и гадал, что могут значить слова Агираша. А потом от реки прилетел свист палящих ружей, и Перегода понял, что Мурзинцев с отрядом вернулись и теперь стреляют вогулам вслед. Казак вскочил и бросился к воровскому стругу.

Стрелец Ерофей Брюква, не веривший в демонов и вогульских шаманов, сидел под деревом и смотрел перед собой остановившимся взглядом, в котором навеки застыл ужас, а его голую, без волос и кожи, голову покрывала пленка загустевшей крови. Никаких ран, кроме пулевого в плечо, у Ерофея не было, и что такое до смерти стрельца напугало, оставалось только гадать. Все оружие, что можно было собрать, вогулы забрали, включая мушкеты и пистоли воров, фузеи Ерофея и Перегоды. Даже саблю казака утащили. Но пушку на воровском струге оставили, видно, не успели снять, когда к караулу прибыло подкрепление.

Демьян Перегода стоял перед мертвым стрельцом Брюквой, и чувствовал опустошение. Яшка Висельник ушел, вогулы добили Брюкву, забрали оружие, потопили струг, но ему оставили жизнь.

Пять душ

Гнаться за вогулами Мурзинцев не стал, на шлюпках их было не нагнать. Высадились на берег, поспешили к застывшему столбом Демьяну.

— Господи ты Боже мой! — выдохнул Игнат Недоля, увидав мертвого Ерофея Брюкву, перекрестился.

— Ты глянь, Ерофей-бедолага, видно, самому сатане в глаза заглянул, — пораженно произнес Васька Лис.