Воровская правда - Евгений Сухов

Заки Зайдулла так же молча достал из шкафа два пустых стакана, сдул с них невидимые пылинки и с громким стуком поставил на стол.

Тимоха подковырнул острым лезвием пробку, и та, описав в воздухе дугу, закатилась в угол. После этого он опрокинул горлышко над стаканом, а когда водка, булькая, подобралась к самому его краю, умело перевернул ее, не пролив при этом ни капли. Так же уверенно он наполнил и второй стакан.

— Знаешь, Мулла, — Беспалый поднял стакан, — я ведь к тебе проститься пришел.

Его рука при этих словах слегка дернулась, и водка плеснулась через край, намочив ему рукав.

— Что так?

Мулла не выразил удивления. Он всегда оставался невозмутим. Даже если бы завтра он увидел в рядах воров всех членов Совнаркома, его лицо выразило бы лишь легкое недоумение.

— Вчера ко мне заявились четыре фраера от Сереги Длинного, — невесело начал разговор Тимоха.

— Продолжай, — бесцветно отозвался Мулла, — чего они от тебя хотели…

Однако Беспалый уловил, что в голосе Муллы появились нотки настороженности.

— Они мне сказали, что, сидя в крытке, я все время сладко пил и сытно ел и что пришло время отрабатывать это.

— Возможно, они и правы. Братва тебя действительно грела, и ты должен как-то отблагодарить ее за это. Но чего же они хотят от тебя?

— Я должен порешить кума той самой крытки, — выдавил через силу Тимоха.

— Ах, вот оно что! — кивнул Мулла. — Откажись! Каждый из нас выполняет свою работу. Мы сидим, а кум за нами присматривает.

— Поздно. Если я этого не сделаю через два дня, то на третий день меня самого прирежут.

— Понимаю. Похоже, так оно и будет. Слово братвы — закон.

— Мне указали его дом. Сказали, в какое время он обычно выходит, когда приходит. Я уже караулил его у подъезда. У него красивая жена и двое сыновей, погодки. Конечно, наш кум — козловатый «дубак», но я считаю так же, как и ты: мы делаем свое дело, а он свое. — Помолчав, Тимоха добавил, качнув головой: — Но, видно, он крепко наступил на хвост Сереге Длинному… Вот тот и хочет расквитаться с ним чужими руками.

— Ладно, не грусти! Ну, давай выпьем! Не до утра же нам держать стаканы в руках.

И Мулла, запрокинув голову, влил в себя водку. При этом кадык его мерно ходил вверх-вниз, будто кто-то дергал его за веревочку. Потребление спиртного он тоже себе прощал, хотя и никогда не забывал о том, что он истинный правоверный. За эту слабость впоследствии он будет истязать себя изнурительным постом и долгими молитвами. Мулла всегда повторял, что он прежде всего вор, а все остальное вторично. Он наказал подельникам положить ему в могилу, как и полагается всякому законному, острый нож, бутылку водки и колоду карт.

Глотков получилось пять, после чего Мулла резко выдохнул и поморщился.

— Что скажешь, Заки? — спросил Тимоха, занюхивая водку рукавом.

— Помогу я твоей беде, — помолчав, ответил тот. — Серега Длинный мне кое-что должен, так что, думаю, он не будет возражать, если я откуплю тебя…

* * *

Случай этот Заки Зайдулла припомнил, когда подходил к бараку, в котором был заперт Хрыч со своей кодлой. Тогда Мулла отдал за Тимоху Сереге Длинному своего раба, чью жизнь за месяц до того выиграл в буру. Если бы этого не произошло, возможно, не было бы сейчас Тишки Беспалого.

— Стоять! — звонко скомандовал капитан Морозов, напомнив ворам, кто на зоне власть.

Мулла подумал, что этот офицерик совсем еще мальчишка и, похоже, еще тоже не успел вдоволь налюбиться с бабами. Скорее всего в юности он мечтал стать летчиком и бороздить просторы пятого океана. В армию наверняка пошел с охотой, но никогда не думал, что судьба так скверно подшутит над ним, заставив стеречь зэков в Заполярье. Наверняка своей девушке он пишет, что служит в далеком пограничном гарнизоне и охраняет священные рубежи Советской Родины. Его ложь можно понять и даже оправдать — быть надзирателем на Руси всегда считалось недостойным ремеслом. Ведь не случайно солдаты-срочники, идущие на дембель, спарывают с гимнастерок не только красные погоны, но даже и эмблемы с гербом.

Зайдулла остановился.

— Что еще предложишь, начальник?

— Не разговаривать! — огрызнулся Пингвин. — Прокопенко! — окликнул он двухметрового детину. — Открывай дверь!

— Слухаю, тарищ капитан! — с готовностью отозвался хлопец и, громыхнув ключами, уверенно двинулся к бараку. Связка ключей в его огромных лапах казалась неестественно маленькой. После некоторого усилия дверь отворилась, и поток света вырвал из темного нутра барака заросшие физиономии зэков.

— Ба! Да к нам пополнение идет! — раздался радостный голос Хрыча. — Никак сам Мулла пожаловал! Новый смотрящий. Дружок кума. А может, ты стал сукой, Мулла? Тогда заходи! Мы ведь тебе уже подготовили достойный прием!

— Заходить по одному, — грозно рявкнул капитан, насупив брови. — И не дергаться, если не желаете получить пулю в затылок. Вперед, Мулла!

Зайдулла опустил руки и осторожно пошел в барак, а следом за ним затопали остальные зэки. Капитан улыбнулся — все прошло как по маслу.

— Закрывай дверь! — повеселевшим голосом приказал Пингвин. — Думаю, у них найдется, о чем поговорить.

Дверь скрипуче повернулась на петлях и с грохотом затворилась.

Мулла знал Хрыча еще по хабаровской пересылке, где в конце тридцатых годов верховодили «красные» отряды. Воры называли эту пересылку «сучьим логовом». На то имелись свои веские основания. В конце тридцатых энкавэдэшники нагнали туда уголовников со всего Приморья, а заправляли там суки, приговоренные ворами за провинности перед законными к смерти. Опасаясь, что их могут перевести в «черный» лагерь, где правил воровской закон, суки готовы были выполнить любой приказ администрации и не стеснялись даже идти на откровенное сотрудничество с кумовьями. Суки из хабаровского «логова» частенько выполняли функции карательных отрядов, их направляли туда, где царил воровской порядок. Пользуясь покровительством администрации, они не только жестоко подавляли воровские бунты, но и навязывали на зонах сучьи законы. Блатные сопротивлялись как могли — в знак протеста против сучьего беспредела они резали себе вены целыми бараками, кололи зазевавшихся сук заточками, душили удавками, но силы были неравными…

Хрыч сам не был сукой, он старался жить по воровским законам — не обижал слабых и наказывал виноватых, но вместе с тем он спокойно наблюдал за сучьей напастью, которая раковой опухолью расползлась по зонам. Засилье сук позволило «красным» отрядам закрепиться в Приморье. Одного этого равнодушия было достаточно, чтобы зачислить Хрыча в суки, но, кроме прочего, по пересылке прошел липкий слушок о том, что он основательно снюхался с суками, и даже отыскались свидетели того, как ссученные уламывали Хрыча ехать с ними в Сеймчан, чтобы раздавить там оборзевших воров. Это было настолько серьезным обвинением, что за него можно было не только расстаться с воровской короной, но и почувствовать на своей шее смертельное объятие удавки.

На очередном сходняке Мулла потребовал от Хрыча объяснений. Подавляющее большинство воров поддержали Заки. Хрыч держался на толковище уверенно, не пасовал перед законными и достойно отвечал на их колючие, а подчас и провокационные вопросы. Обвинения Муллы он назвал бредом, требовал привести свидетелей, но беда заключалась в том, что незадолго до толковища все свидетели полегли в потасовке с суками. С того сходняка Хрыч вышел с высоко поднятой головой, но обиду на Муллу затаил непроходящую. И вот теперь пришла пора поквитаться.

— Вот мы и встретились с тобой, Мулла! Теперь никто не сможет помешать нашей беседе. Как там у вас, татар, говорят? Две бараньи головы в одном котле не сваришь? Так вот, лишнюю голову я ухвачу за волосья и швырну далеко за угол!

Вместе с Муллой была вся его кодла, наполовину состоявшая из бывших беспризорников. Они толпились за спиной своего вожака и терпеливо ждали, что же ответит Мулла. В воровском мире не принято отвечать за других, даже если вызов брошен самому пахану. Пусть сначала ответит он сам, а другие его поддержат.

— А пупок не развяжется? — с грустью в голосе осведомился Мулла.

Через грязные окна в барак пробивался тусклый свет, но и его хватало, чтобы разглядеть худощавую фигуру Хрыча. Его лицо выглядело зловеще — трехдневная щетина черной тенью лежала на заостренных скулах. Он напоминал Мефистофеля, выбравшегося из глубоких недр преисподней для того, чтобы самолично расспросить зэков о лагерном житье-бытье.

Ответ Муллы прозвучал вызывающе. Он бросил перчатку, которую вор обязан был поднять. Лицо Хрыча злобно дернулось. Мефистофель был разгневан, а потому решил низвергнуть наглеца в геенну огненную.

— Мне жаль тебя, Мулла. В общем-то, ты был неплохой бродяга, но сейчас должен умереть. Ты помолился своему мусульманскому богу?