Старшая правнучка - Иоанна Хмелевская

На фоне всех этих удручающих явлений современности прабабкины записи, хотя и несколько однообразные, действовали на душу как целительный бальзам.

…а я об этих скандалах ничего и не знала, всецело занятая нашими лошадьми. Подумать только, пани Машковская! Урожденная Вальдецкая, средняя дочь пани Вальдецкой! Такая тихоня в девушках, прекрасно ее помню, рта никогда не раскроет, слова не молвит, а тут столь страстный роман с паном Вольским, известным сердцеедом. Как раз на ипподроме пан Машковский их и застукал. Выясняется, они уже давно по конюшням рандеву устраивают, делая вид, что приезжают туда для конных променадов. И вот на варшавских бегах пан Машковский их высмотрел, и пани Машковская отпереться никак не могла, ибо в жарких объятиях оба позабыли обо всем на свете. Поскольку пан Машковский горячность чрезмерную проявил, с нервами не сладив, дело поединком кончилось. И на поединке пан Машковский пану Вольскому ногу над коленом прострелил, а пан Вольский пана Машковского в руку ранил, однако же оба живы и ничего с ними не станется. Пани Машковскую отправили аж под Замостье, от греха подальше в глухую деревню, уехала она заплаканная и обиженная, а тетка Клементина головой ручается, что вся любовь через год насовсем забудется, если только пан Машковский каких глупостей посторонних не наделает и себя попридержит. Лишь бы после потомства не обнаружилось и не усложнило бы дела. Пану Вольскому тоже прямой резон подале отбыть, а нога раненая тому не помеха.

…Зима нынешний год суровая была, пропасть волков отстреляли, и Матеуш обещается мне пелерину подбить волчьим пухом, хотя на то потребуется много времени, ибо следует выдрать весь волос из волчьей шкуры, зато нет на свете ничего теплее и легче. Наши кони третий год в большой цене, потому недостатка в средствах не испытываем, и Томашека можно для образования года на два выслать в Англию, нам это по карману, пусть в Лондоне малость посидит, уж больно гадко по-англицки выучился. Боюсь только, не молод ли? Может, сделать это на следующий год, а пан Владислав после Лукашека возьмет под свою опеку.

…Ну и новые компликации. Не иначе Господь неведомо за что на меня ополчился. Пан Владислав совсем потерял голову из-за моей горничной, да и она к нему склонность питает, вот ломаю голову, как выйти из положения. Ни его, ни ее больно неохота лишиться, ведь в Томашеке уже явственно видны и манеры прекрасные, и обхождение в обществе, а моя горничная Эмилька в ловкости иным француженкам не уступит, однако же распутства в доме терпеть не стану. Разве на время прикинуться слепою и глухою, а Матеуш пусть с ним один на один по-мужски поговорит?

Зеня после двух сыновей доченьки богоданной дождалась, Кларисса же наконец пану барону сыночка принесла, и каждая счастлива по обратной причине. Уж мы вволю насмеялися, когда обе ко мне с визитами прибыли. Зеня словно роза цветет, Кларисса же чрезмерно в теле прибавила, и приходится прежние платья расставлять. А полноту набирает от сластей, которыми лакомится в избытке, чтобы себе жизнь малость усладить после пана барона…

С Зосенькой моей не часто видимся, при шести детях трудно ей вырваться из дому, хотя большую помощь оказывает пани Липовичовая. Ох, что это я, уже добрых десять лет, как она пани Хольдерова, ведь вышла за Зосиного управляющего и переехала к ней в имение. По всему видно, теперешней жизнью весьма довольна, хоть и мезальянс допустила, выйдя за холопа, а все сама себе госпожа.

С трудом прочитав этот кусок дневника, Юстина сообразила, что прабабка стала как-то реже делать свои записи. Если судить по детям, она перескакивала не только через месяцы, но и через годы. Потому что жизнь стала однообразной, без ярких событий? Однако вскоре выяснилась истинная причина: прабабка была очень занята, о чем ясно написала в дневнике. Уже и раньше она неоднократно высказывала беспокойство по поводу тайника в Блендове, теперь же решила вплотную заняться его переустройством, а для этого затеяла полное переоборудование всего господского дома. Правда, жили они всей семьей в Глухове, родовом поместье Матеуша, но тот отрицательно относился к новомодным изобретениям вроде канализации, горячей воды в ванных комнатах, а уж тем паче электричества, что дало повод хитрой Матильде взяться за введение этих достижений цивилизации у себя в поместье, там она полная хозяйка. С присущим ей юмором описывала прабабка проведение канализации и одобрение этого удобства со стороны прислуги, которой уже не надо было бегать с господскими горшками, а горячая вода тоже всем пришлась по вкусу. С электричеством дело оказалось сложнее. Все в округе сочли Матильду ненормальной, даже в Варшаве электрический свет был еще большой редкостью, что же говорить о польских деревнях? К тому же удовольствие оказалось чрезвычайно дорогим, намного дороже обустройства ванных комнат и канализации. Матильда наняла специалиста – немца, обучавшегося в Америке и уже поработавшего в Петербурге. "Немец тот прямо надувался от важности и усердия. Хоть и флегматик, как немцу пристало, однако рвение редкое показал и работы развернул превеликие". Матильда признавалась в дневнике, что ничегошеньки в этих работах не понимала, только притворялась понимающей, да это и неважно, главное, из-за "превеликих" работ все в доме поставили вверх ногами, все перестраивали и переделывали, что и требовалось. А потом немецкий инженер к себе в Пруссию возвратился, только его и видели. Опять немаловажный факт, не проболтается.

Описание строительных работ в Блендове перемежалось красочными зарисовками зимних варшавских карнавалов, на них прабабка по-прежнему блистала и который уже раз хвалила себя за предусмотрительность, проявленную смолоду, когда сохранила за собой право распоряжаться своим родовым имуществом. Благодаря этому и теперь могла справлять себе бальные платья, мужа не спросясь, чем Матеуш был чрезвычайно недоволен и обижался, как встарь. Правда, теперь Матильда могла его утешить: подросла дочка. Ханне шел семнадцатый год, родители стали вывозить ее в свет, и Матильда великодушно разрешила мужу потратиться на наряды, что тот с радостью и сделал. В результате Ханна пользовалась большим успехом и без устали отплясывала на балах, подобно матушке, к большому удовольствию ее гувернантки Ванды, которая тоже балы любила, но главное – вся расцветала от гордости, глядя на светские успехи своей воспитанницы.

Матильда сожалела, что в тот год не смогла поехать в Париж, на такую поездку денег все-таки не хватило, ибо приходилось посылать Томашеку в Лондон, хотя и меньше, чем родители опасались. Дойдя же до описания варшавских балов, Юстина не выдержала и перепечатала текст на машинке, тем более что речь шла о главном.

…Платье себе роскошное сшила, сапфирового оттенка, но чуть потемнее, сильно драпированное и с золотой сеточкой по бокам, и к тому платью я надевала сапфиры с рубинами. Другое же, не менее замечательное, из мясистого зеленого атласа, богато отделанное серебряным кружевом, и в этом платье я наконец появилась в бриллиантах. Ханнусе же не позволила белое надевать, только в кремовых да лососевых тонах, белое в этом году не носят, да и при ее темных волосах ей к лицу в кремовом. А раз платит отец, в расходах для дочери я не стеснялась.

С упоением описывала Матильда все эти корсетики, кружавчики, перчатки, веера, чулочки со стрелками, наверняка последний крик парижской моды. К счастью, до Варшавы не дошло уже совсем непристойное увлечение французских модниц, о котором сообщал в письмах второй год путешествующий Томашек. Оказывается, теперь намного важнее стали нижние юбки, сплошь в оборках, которые непременно должны торчать из-под верхних. Как же упоительно было читать обо всех этих тряпках, какой контраст представляли описания балов в сравнении, скажем, с перипетиями Барбары!

Встревожили, правда, Юстину упоминания о сапфирах и бриллиантах. Неужели прабабка все-таки извлекла их из тайника? Ага, вот и о сокровищах запись:

…На время работ в Блендове я сочла более безопасным держать все под рукой, но об этом никто не знает, даже Матеуш. И в записках более о том упоминать не стану.

А вокруг Ханнуси слишком много искателей руки крутится, не ради ли ее состояния? Меня это беспокоило очень, уж не сама ли я тому способствовала? Вот и казнись теперь, однако же, о счастье дочери болея, не уподоблюсь Чесе Гавроцкой. Гавроцкая на три года меня старее, да по балам без меры разъезжает, а дочерей же обеих, Ханнуси моей постарше, взаперти держит, малы, мол, еще. А все для того, чтобы самой казаться моложе. Не стану кривить душой, по наружности Чеся хоть куда, на свои лета никак не потянет, и никто ей столько ни в жизнь не дал бы, если бы я на ухо дамам не нашептала. Свежесть лица ее – одна видимость, мазям да притираниям обязанная, а уж как в танцах дрыгается да трясется, со стороны глядеть неловко, лучше бы дочерей в свет вывозила. Хотя и то верно – пан Гавроцкий совсем старый да хворый сделался.