Рыцарь бедный - Василий Панов

Общественное мнение выдвигало Михаила Ивановича как наиболее полноправного и опасного соперника чемпиона мира.

Еще в 1886 году авторитетный английский маэстро Г. Берд, пересмотревший за минувшие двадцать лет свое отношение к Стейницу, писал: «Чигорин из Петербурга в настоящее время, вероятно, не уступает ни одному игроку, за исключением, может быть, Стейница».

А в корреспонденции из Парижа 1887 года читаем: «Как долго Стейниц надеется держать скипетр в своих руках? Не более нескольких лет, так как он уже пережил свои молодые годы. Рано или поздно его имя появится в списке сошедших со сцены жизни, и ввиду этой возможности в кафе „Режанс“ уверяют, что тогда первенство перейдет к Чигорину в Петербурге, который, как и вся русская нация, неудержимо стремится к первенству».

Часто вспоминал о Чигорине и сам Стейниц в связи с недавней их полемикой о Морфи. Ведь Стейниц получал «Шахматный вестник» (как видно из списка подписчиков) и внимательно изучал теоретическое содержание чигоринского журнала, посылая русскому маэстро в обмен свой «Интернейшл чесс мэгэзин». К тому же Чигорин был в то время единственным из ведущих шахматистов мира, над которым Стейниц не доказал своего превосходства: в личных встречах с Михаилом Ивановичем он имел худший счет. А в характере Стейница было нечто рыцарское: он не уклонялся под теми или иными благовидными предлогами от борьбы с опасными соперниками, а сам рвался к очередному трудному поединку.

К тому же Стейниц, имевший жену и дочь и живший только на шахматный заработок, остро нуждался. Его шахматный журнал прибыли не давал, международные турниры в США не организовывались, да и в Европе проводились редко, а гастроли в различных американских городах не получались, так как своими критическими отзывами о национальном шахматном кумире и вообще резкостью своего упрямого, принципиального характера чемпион мира испортил отношения с заправилами американского шахматного движения. Поэтому они не баловали Стейница приглашениями на гастроли, хотя он и писал в своем журнале, что «отдает себя в распоряжение шахматных клубов» для проведения сеансов одновременной игры и других показательных выступлений.

Стейницу нужна была новая внушительная матчевая победа, чтобы вновь доказать шахматному миру, что он был и остается его полноправным чемпионом.

Случай скоро представился.

Еще в 1883 году Стейниц посетил Кубу, где выиграл матч у чемпиона острова Гольмайо и провел ряд выступлений. Гаванский шахматный клуб в конце прошлого столетия развивал усиленную деятельность и постепенно отбил у Лондона репутацию шахматного центра мира. Его члены – богатые плантаторы-креолы и торговцы сахаром – не жалели денег для привлечения на свой прекрасный остров американских и европейских знаменитостей. В их памяти свежо было время, когда сам знаменитый Пауль Морфи нашел пристанище на Кубе и даже играл шахматные партии с чемпионом острова негром Феликсом – рабом плантатора Сикре.

В 1888 году Стейниц уже в качестве чемпиона мира был снова приглашен в Гавану на гастроли. Он сыграл два матча с кубинскими маэстро Васкесом и Гольмайо, выиграл оба «всухую» и с удовольствием снова убедился, что полутропический климат Кубы не влияет на его здоровье и не отражается на качестве его игры. Как и партии матча с Цукертортом 1886 года в Новом Орлеане, так и кубинские гастроли показывали, что Стейниц легко акклиматизируется, и это имело огромное значение для спортсмена.

И вот, когда Гаванский шахматный клуб выразил желание провести на острове матч на мировое первенство между Стейницем и каким-либо другим знаменитым шахматистом, Стейниц решил вызвать на матч Чигорина, которого назвал «достойнейшим претендентом на мировое первенство».

Вот как позже в третьем лице чемпион мира излагал мотивы своего решения: «Стейниц выбрал в качестве противника русского маэстро Чигорина, с которым он уже дважды встречался. Первый раз на международном турнире в Вене 1882 года. Стейниц разделил тогда с Винавером первый и второй призы. Чигорин же остался без приза. Однако в личных встречах каждый из них выиграл по одной партии. Второй раз они встретились на международном турнире в Лондоне в 1883 году. Тогда в результате турнира они оказались гораздо ближе друг к другу. Стейниц взял второй приз, Чигорин – четвертый. При личных встречах Чигорин на этот раз оказался победителем в обеих партиях. Чигорин пользовался всеобщим признанием как первокласснейший маэстро. Особенное восхищение вызывал стиль его игры, характерными чертами которой являются редкая энергия и блеск комбинаций при проведении атак королевского фланга, а также точность расчетов в эндшпилях».

Надо отметить и другую, творческую, причину столь беспрецедентного в спорте шага, как вызов на матч чемпионом мира претендента. Ведь до того и после этого во всех видах спорта, не исключая шахмат, претендент вызывал чемпиона мира на матч и претендент же подготовлял практическое осуществление соревнования.

В те годы Стейниц усиленно пропагандировал принципы созданной им «новой», позиционной школы и искал случая практически проверить их во встрече с наиболее ярким представителем прежней, «старой», комбинационной школы, к которой Стейниц ошибочно причислял Чигорина.

Сам Михаил Иванович никогда не считал себя принадлежащим ни к «старой», ни к «новой» школам. Его творчество было самобытно, оригинально, оно являлось новаторством, не входящим в узкие рамки того или другого течения шахматной мысли.

В одном своем высказывании по поводу победы в партии по телеграфу со Стейницем Чигорин так охарактеризовал свой творческий метод:

«Не считая себя принадлежащим к какой бы то ни было „школе“, я в данных случаях руководствовался не отвлеченными теоретическими соображениями о сравнительной силе фигур и тому подобное, а единственно – теми данными, какие мне представлялись в том или ином положении партии, которое служило предметом подробного и возможно точного анализа. Каждый мой ход являлся посильным выводом из ряда вариантов, при анализе которых теоретические „принципы игры“ могли иметь лишь весьма ограниченное значение».

Нельзя не напомнить читателю аналогичного высказывания другого великого русского шахматиста Александра Алехина по поводу попыток модной в двадцатых годах на Западе школы шахматных «гипермодернистов» причислить Алехина к своим лидерам. «Претенциозные определения, которыми критики, более или менее благоволящие ко мне, пытаются охарактеризовать мое понимание шахмат, кажутся мне лишенными внутреннего содержания, – писал Алехин. – Я заявляю раз и навсегда, что охотно отказываюсь от чести быть одним из основателей „неоромантической“, или „гипермодернистской“ школы в пользу изобретателей сих пышных названий».

Чигорин в своих теоретических и полемических статьях не раз критиковал односторонность и догматичность «новой» школы, ведущей к обеднению творческого содержания игры.

Михаил Иванович не допускал в шахматах никакой фальсификации, никакой игры слов, понятий и вообще – искажения истины. Иначе, к сожалению, поступали Стейниц и его самые яркие последователи: Алапин в России и Тарраш в Германии. Они исходили из такого софистического силлогизма: Стейниц является представителем «новой», позиционной школы; Чигорин не шахматист позиционного стиля игры, значит, Чигорин – приверженец «старой», комбинационной школы.

При таком подходе привлекающее широкие массы шахматистов творчество Чигорина действительно являлось бельмом в глазу Стейница и его сторонников, не понимавших к тому же, что теория и практика игры органически связаны друг с другом и что практика является основой, неиссякаемым источником шахматной теории.

Если принимать их утверждения за чистую монету, то получается, что теория будто бы не имеет никакого практического значения, что можно не считаться с законами шахматной стратегии и тактики и тем не менее превосходно играть в шахматы. Вот образцы таких высказываний.

«Чигорин, – писал Стейниц, – это гений практической игры, считающий своей привилегией при каждом удобном случае бросать вызов принципам современной теории шахматной игры».

А позже Стейниц говорил Ласкеру: «Старая школа плоха, но ее король Чигорин – гениален».

Тарраш уже после смерти Михаила Ивановича писал: «Часто играл он с огромной силой. Случалось, что его ходы были плохи, но слабыми они не были никогда… У него не было и следа умения оценивать позицию (подчеркнуто мною. – В. П.), он умел только хорошо играть в шахматы, но не думать шахматно. И эта слабость была его величайшей силой. Благодаря ей никакая самокритика не уменьшала его уверенности в себе, и он обычно был убежден, что его позиция хороша и партия должна быть выиграна… Нечто демоническое было в его игре, пламенная страсть, соединенная с упрямым самоутверждением».