Не-птица (СИ) - Дёмин Андрей

Завтракали в тишине — сказать друг другу было нечего. Ива, всё ещё бледная, но уже причесанная, вышла из-за стола первой. Стала краситься.

— Куда собралась?

— К ясеню.

— Куда?

— К ясеню, — раздраженно повторила мелкая. — Сам вчера отправил, вот, прихорашиваюсь. Если собираешься со мной — оденься теплее, у него редко топят.

Я открыл было рот, чтобы послать её, но в этот момент девушка покачнулась и, чуть не упав, оперлась на зеркало.

— Может, позже съездишь? — я подскочил, готовый её ловить.

— Не, — Иволга упрямо помотала головой. — Надо сейчас.

Мне бы совесть не позволила отправить её одну в таком состоянии.

— Ладно. Одеваюсь.

***

Мы ехали долго — сначала на метро, потом на маршрутке. В ней Иву укачало, пришлось выйти на пару остановок раньше, чтобы девушку не стошнило. Район вокруг был не то, что неблагополучный, просто глубокая окраина, такая, куда не каждый горожанин за свою длинную жизнь попасть умудрится. Это место, где город, застроенный от центра так плотно, будто борется за существование на каждом сантиметре, вдруг расступается, разлетается в разные стороны, осознав, что вокруг простираются сотни километров никем еще не занятого пространства. Дворы многоэтажек, если они еще присутствуют, расположены друг от друга чуть ли не на расстоянии квартала, но, зачастую, дворов вообще нет, потому что дома не ютятся друг напротив друга, а раскиданы по доставшемуся им пространству в хаотичном порядке. Пространство между многоквартирными муравейниками занято «частным сектором» — разваливающимися гниющими домишками, жильцы которых по лишь им ведомым причинам отказываются переезжать и освобождать место для новостроек. Если же государству везёт, удается снести одну-две халупы по соседству, на их месте некоторое время зияет голая пустота, а потом возникает шумная, долгая и громоздкая стройка. Не люблю окраины.

Следующую маршрутку решили не ждать, прошлись пешком. Ноги по щиколотку вязли в плохо утоптанном стеге — разумеется, здесь его никто и не собирался убирать. Настроение, и так не радужное, превратилось в серо-желтый комок мокроты, застрявший где-то посреди легких и мешающий свободно дышать. Маячащее впереди красное каре Иволги я воспринимал, как раздражающий болезненный бред. От холода пар, поднимавшийся изо рта, оседал инеем на ресницах, замораживая их в непроглядное нечто. Я прямо-таки ощущал, что простываю.

Наконец, остановились в тени какого-то здания. Протерев глаза от колючей изморози, я увидел, куда направлялась Ива. Это было большое, неказистое здание советских времен. Назвать его хрущевкой или сталинкой было невозможно — это строение слишком отличалось от привычных мне городских «кубов», вытянутое, загибающееся с левого края, с узким, занесенным снегом двором перед единственным входом, безмолвно кричащее чернотою разбитых окон. Через несколько секунд стало ясно — когда-то здесь располагалось общежитие. Надпись на табличке у входной двери почти стерлась, так что сомнений не оставалось: давно уже никого не селят.

Иволга потянула за ручку, и дверь, громко и протяжно взвизгнув, открылась, приглашая внутрь запахом сырости, старости и затхлости, неизбежно сопровождающим старые, но по какой-то причине ещё жилые здания.

— Ив, что мы тут забыли? — шёпотом спросил я. В холле после ярко-белого зимнего дня показалось, что вокруг царит непроглядная темнота.

— В гости пришли, — негромко отозвалась девушка. — Держись рядом и никуда не суйся. Публика тут… Разная.

Глаза чуть попривыкли к местному освещению, состоящему из солнечных лучей, пробивающихся сквозь местами пыльные, местами отсутствующие стёкла, и я обнаружил нас поднимающимися по лестнице. На втором этаже, как и ожидалось от общежития, обнаружился длинный коридор с дверьми по правому краю. Электричества, конечно же, не было — приходилось пробираться почти наощупь, изредка натыкаясь на пустые бутылки, какие-то тряпки и, кажется, шприцы. Ещё на пути попадались двери и пустые дверные проемы. В пару из них Иволга заглянула, другие обошла тихонько, заставив и меня сделать так же. При мысли о людях, живших здесь, по спине забегали ледяные мурашки. Что ж, Лена, ты была права: сейчас Иволга затащила меня в какое-то не очень хорошее место…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Наконец, у одной из дверей мы остановились. Красноволосая без тени сомнения распахнула её чуть не сбив меня с ног, и проскользнула внутрь комнаты. Я на некоторое время замер на пороге, не решаясь последовать за девушкой — темнота коридора страшила меньше, чем неизвестность чужого помещения. Оказалось, задержался не зря — раздался грохот рухнувшего тела и негромкое, но полное праведного гнева ругательство.

— Раскидал, сука, клешни свои по комнате!

Ответа не последовало, так что я шагнул внутрь, ведомый желанием выяснить, об кого споткнулась Иволга.

В комнате было неуютно, пусто, но чисто. У единственного окна, наполовину застекленного, наполовину забитого фанерой, располагалась одноместная продавленная кровать, заправленная с небрежностью одинокого человека, в углу — мольберт, накрытый серой тряпицей, а почти у входа стояли рядом тумба и стол. На тумбе ничего не было, на столе лежала тетрадь и пара карандашей. Даже стула здесь не нашлось.

Хозяин этой небогатой обстановки лежал в центре комнаты на спине, действительно «раскидав клешни» во все стороны. Грязно-русые волосы бесформенной кляксой расплескались по полу, на бледном лице выделялась единственная деталь — очки-полароиды, в здешних условиях постоянного полумрака смотревшиеся совершенно дурацки. Назвать парня худым было бы слишком просто: для этого прилагательного ему не хватало килограммов пять. Одежда (судя по всему, один из двух одинаковых комплектов — второй, вместе с курткой, покоился на краешке кровати аккуратной стопкой) представляла из себя перетекающее друг в друга серое месиво из футболки и штанов. Видимо, сегодня в приюте маргиналов был какой-то особый праздник, и дали отопление— по крайней мере, в этой комнате стоять в пальто было жарко.

— Я смотрю, ты в адеквате!

Иволга уже успела скинуть куртку и плюхнуться на кровать. Её прическа, зеленый свитер и красные кроссовки вносили в бледность окружения хоть какое-то оживление.

— Ага-а.

Существо на полу шевельнулось, подняло правую руку и помахало ей из стороны в сторону. Голос у него был тихий и сиплый, будто парень простудился ещё в младенчестве, и решил не лечиться совсем. Впрочем, если на бетонном полу он валяется ежедневно — ничего удивительного.

— Чудно, — красноволосая адресовала мне короткий быстрый взгляд. — К тебе гостя принесло, Кир!

— Да-а-а?

Слова он растягивал, как жвачку, поэтому окончание «Да?» произнес уже сидя. На меня уставились металлически-непроницаемые стекла очков.

— Ну, раз принесло — подваливай. Ща я…

Кир поднялся на ноги и шагнул к тумбе. Я поразился тому, как он вообще умещается в своей комнатке: в парне было не меньше метра девяносто росту, и примерно треть от этой внушительной цифры составляли ноги. Передвигался Иволгин приятель своеобразно: длинными, медленными шагами, размахивая руками-плетьми, будто лунатик. Добравшись до тумбы, Кир секунды четыре стоял столбом, видимо, вспоминая, что он здесь делает, а потом забрался внутрь, чтобы извлечь на свет железный чайник и маленькую газовую комфорку. Я за это время успел снять пальто, шапку, шарф и перчатки и усесться рядом с Ивой. Поставив чайник на огонь, хозяин комнаты опять полез в тумбу.

— Кир! — позвала Иволга. — Ты воду забыл налить.

— А, ща! — отозвались из недр тумбочки.

— Кир, — не успокаивалась красноволосая, — сделай нам обычный черный чай. Без приколов.

Копание в тумбе возобновилось с утроенной силой, и вскоре миру явилась жестянка с заваркой и небольшой чайничек из белой керамики.

— Я это… — парень невнятно манул рукой в сторону выхода. — Ща!

И вышел, захватив с собой чайник. Оставшись наедине, я тут же повернулся к Иволге.

— Это что за?..

— Это Кир, — сказала она таким тоном, будто «Кирами» называли всех подобных парней. — Друг. Художник, поэт. Творческая личность.