Не-птица (СИ) - Дёмин Андрей

Впрочем, я никогда не понимал, что творится в этой пустой голове. Принесли коктейль, и пришло время для моей «программы». Цель была проста: напиться, как никогда прежде, смешивать коктейли и забыть, хотя бы на одну ночь, что рядом существует одна мелкая невыносимая пакость. Я сделал глоток и стал думать.

Что мы в ней нашли? Ну, вот, посмотрите, господа присяжные, скачет эта неизвестно кто, несуразная, недоросшая, ярко размалеванная, какая-то вся нескладная и несформировавшаяся. А глаз не оторвать, голова кружится… Ну, положим, голова от коктейля и усталости, но ведь смотреть — одно удовольствие. Почему? Почему, когда Ива говорит, хочется слушать, когда танцует — хочется смотреть и запоминать, когда улыбается и смеется — любить?

А мы и рады любить. Ходим за ней по пятам, вывалив языки. У Руса хватило ума ехать подальше, Мила осознала и испугалась. А я? Что я делаю здесь, в клубе, ведь хочу домой, хочу в свой привычный, нормальный мир!

Выпил ещё, прислушался к ощущениям. Вообще-то, домой не хочется. Мне теперь нормально и на улице, и в клубе, и черт ещё знает, где. И ведь это тоже её работа, Иволга что-то во мне изменила. К лучшему, наверное.

Сделала свободнее.

— Налейте какой-нибудь другой.

Бармен загремел шейкером, а я прикрыл глаза, позволяя цветным вспышкам софитов заполнить голову. Свобода. Казалось бы, фундаментальное, простейшее понятие. А попробуешь сформировать для себя определение — с ума сойти можно. Раньше я считал, что свобода — это право оставаться в своем коконе, в квартире. Чтобы никто не трогал. Но Иволга пришла, распахнула окна, впустила в дом шальные сквозняки, выветрила пыль стереотипов и затхлые взгляды на мир. Вот только закрыть форточки после забыла, а ведь так и простудиться недолго.

Свобода — это сложно. И ведь мы уже полгода этой идеей живем, а всё ещё не знаем, есть ли вообще мифическая «свобода». Для Милы, например, её абсолютно точно не существует, но распространяется ли это на меня или Иволгу? Не знаю. Ива её бросила. Убежала.

Бармен, наконец, поставил передо мной следующий бокал. Этот коктейль оказался крепче предыдущего. Иволга уже скрылась из вида, совершенно ассимилировавшись с пестро-одинаковой человеческой массой. Я сделал еще один хороший глоток, чувствуя, как обжигающая ледяная жидкость прокатывается по горлу.

А потом Рус. Он наглядно продемонстрировал: человек может жить, сознательно отказавшись от свободы в пользу собственных убеждений и обязательств. И жить, улыбаться, засыпать спокойно. Значит, можно быть связанным по рукам и ногам, но оставаться в целом довольным своей жизнью человеком. Ива этого принять не смогла.

Она вынырнула из толпы, запыхавшаяся и шальная, веселая каким-то нехорошим, болезненным весельем. Улыбка до ушей, а глаза неживые, стекляшки. Плюхнулась на табурет рядом, сделала знак бармену.

— Сидишь?

— Сижу.

— Зачем тогда за мной поперся?

— Чтобы подобрать твою тушку, когда ты выдохнешься, и повезти домой.

— Да? — не дожидаясь своей порции, мелкая отобрала мой бокал и допила его содержимое. Потом наклонилась ближе к уху. — У меня план получше. Давай мы сейчас пойдем в одну из туалетных кабинок и сделаем там что-нибудь страшно некультурное? А потом вместе отправимся домой и продолжим уже культурно, под одеялком.

Мне стало противно. Подали третий за сегодня коктейль, который я демонстративно забрал и стал пить, глядя Иволге в глаза. Та подождала некоторое время, потом озорной огонек, заблестевший во взгляде еще минуту назад, растворился совершенно.

— Как хочешь, дерево. Я сама.

Что она там сама, мне было не интересно. Мелкая снова нырнула в ритмично двигающееся море, а я попросил повторить. Коктейль Ивы мне понравился сильнее всех.

Ну хорошо, Иволга — это свобода, Мила — невозможность свободы, а Рус — отказ от свободы. Кто же тогда ты, Глебушка? А Лена? По всему выходит, что Лена — человек, никогда не стоявший перед выбором между свободой и обязательствами. А я? Какую сторону этой философской проблемы составляю я?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

«Дерьма в проруби. Плаваешь посередине, куда ветер подует. Ты у нас — контрольная единица. Человек, на которого в эксперименте судьбы не оказывалось влияния, и его суть — остаться таким же унылым и неизменным куском постоянства, на фоне которого можно будет определить изменения других, более интересных образов».

Как всегда. Глебка на обочине, Глебка хороший, он очень положительный, вы что, наш мальчик никогда ни во что не ввяжется. Примерный.

На пятом коктейле начало мутить, так что я решил закончить на сегодня. Итак, сосредоточимся, хотя бы постараемся. Говоря математическим языком, свобода представляется величиной переменной, подстраивающейся под конкретного человека. К примеру, для Милы свобода — быть с Иволгой, чем бы это ни закончилось. Для Руслана — избавиться от чувства вины перед мамой и самим собой. Для Лены свобода и безопасность — вещи примерно равные и друг из друга проистекающие.

А для Ивы? Я невольно поискал подругу взглядом и неприятно удивился: красноволосая уже пристроилась к какому-то высокому худощавому типу, с которым теперь танцевала почти в обнимку. Укол ревности я пропустил, было не до того. Глядя на девушку, я впервые по-настоящему задумался, что же ей нужно от жизни.

Отсутствие ответственности. Иволге нужно, чтобы за все её поступки отвечали другие. Она отлично научилась это делать: вроде, и Мила сама не захотела бежать с ней, неизвестно, куда, и Рус предпочел долг велению сердца. А Ива и ни при чем, совсем ни в чем не виновата. Очень выгодно.

Она все время бежит. Не только от отца — этому хотя бы есть оправдание. Есть ещё бегство от проблем, как давешний запой из-за Милы. Как там Иволга говорила? «Быстрые ноги помогают бежать от неприятностей, голова — расширять сознание, сердце — искать верный путь». Вот, в чем состоит её жизненный принцип.

Свобода Ивы — постоянный, не прекращающийся полет едва оперившегося птенца из клетки. Пигалица кричит от страха, машет крыльями чаще, чем нужно, едва успевает огибать препятствия — и всё время стремится вперед, подальше оттуда, где её так долго удерживали.

Птенец не задумывается, что за пределами клетки опасностей больше, чем внутри, его не волнует, что будет, когда невеликие силы закончатся, и придется где-нибудь сесть. Важно лишь убраться как можно дальше, что бы ни ждало впереди.

Ну, а что же делаю я сам? Почему до сих пор следую за этим птенцом, как слепой? Я люблю её? Не знаю. Говорят, любовь — это прекрасное и удивительное чувство. Предполагается, что, едва влюбишься по-настоящему, ты это поймёшь, ощутишь всей кожей, ударами крови в сосудах. Ничего подобного за собой не замечал. Сильные чувства вообще не для меня, всё выходит как-то вскользь, не глубоко. Не умею я ни любить, ни ненавидеть по-настоящему. Обижаться — всегда пожалуйста, дружить — тоже неплохо. Да и девушки мне всегда «нравятся». Слово противное, порожденное именно нашим бездушным и пустым веком. Нравится человек. Будто вещь или погода, никакой серьёзности.

Но ведь мы все — дети своего времени. Кого винить за собственную неспособность сосредотачивать чувства? Родителей, воспитавших сына по принципу «как бы чего не вышло»? Общество, лишившее меня и ровесников свободы поступков? Самого себя, слизняка бесхребетного?

По большей части, всё равно. Поиск виноватых — это почти что размашистые удары по воздуху, когда избивший тебя противник уже дома сидит и чай пьёт. Главное — что теперь делать?

«А ничего с этим не сделаешь, Глебка. Ты — продукт мира вокруг, сам себя вылепивший таким, каким стал. Мир виноват, ты виноват, все вокруг виноваты, а плохо сейчас только одному конкретному парню, потому что он перепил и совершенно расстроился. Ты не герой этой истории, лишь резонёр-летописец. Плетешься вслед за блистательной красноволосой бестией, фиксируя её похождения. С Иволгой по ходу повествования может что-то случиться, у неё будут терзания и какой-то внятный финал, а ты так и останешься никем. История закончится, и для всех вокруг ты опять перестанешь существовать».