Империя под ударом. Взорванный век - Игорь Шприц

— Французский «отлично», немецкий «отлично с минусом», — робея, ответила она, помолчала и смущенно добавила: — И английский. «Удовлетворительно». А для чего?

Викентьев, размышляя, походил по ателье, затем подошел к Нине. Та замерла, как пташка перед удавом, обхватив руками голову, словно защищаясь от нападения. Он мягко отвел ее руки в сторону, взял лицо Нины в свои ладони и не торопясь стал покрывать его нежными поцелуями, избегая ждущих поцелуя девичьих губ. Доведя Нину до полуобморочного состояния, он наконец уступил неслышной мольбе и осторожно дотронулся до губ. Однако тут же прекратил свои ласки.

— Бежим со мной, — сказал он Нине на ухо.

— Когда? — быстро спросила она, как будто давно ждала этого вопроса.

— Завтра, — так же быстро ответил Викентьев. — Решай. Мы уедем за границу. Через Финляндию в Швецию, оттуда в Америку.

— Я не знаю. Я боюсь. Я не знаю! — тихим голосом прокричала Нина. — Я хочу с тобой! Я боюсь!

Она вырвалась из рук Викентьева, закрыла ладонями уши и бросилась на диванчик.

Пусть созреет, решил Викентьев и принес из лаборатории шесть отпечатанных накануне портретов Нины. Портреты ему удались. Он был начинающим, но уже вполне профессиональным фотоживописцем. Особенно хороши были глаза, они просто светились молодостью, нежностью и задором.

Три главных европейских языка — это очень хороший фундамент любого начинания. Красота и молодость тоже много значат. Немножко ограниченна, но и это можно отнести к достоинствам. Хватит с него умной Максимовской. Кроме того, пересечение границы молодыми супруга–ми–голубками, едущими в свадебное путешествие, растопит сердце любого таможенника и офицера пограничной службы. Да и в Америке на первых порах не будет так тоскливо, все‑таки своя, русская. Решено, она едет с ним. Конечно, она страшится неизвестности. Поэтому ей надо помочь.

Он присел рядом на диванчик.

— Почему ты не хочешь ехать со мной?

— Я должна выйти замуж, — тихо прошептала Нина.

— За кого?

Вместо ответа она протянула маленькую фотографию Путиловского, которую вот уже несколько месяцев носила с собой в сумочке. Викентьев взглянул на фото и мгновенно узнал господина из полиции, который так унизительно отделался от его услуг двумя несчастными десятирублевками. Усилием воли он удержался от того, чтобы не расхохотаться. Чудная будет каверза! Во всех этих совпадениях четко видна рука Божья.

— Хорошее лицо, — просто сказал он, и Нина сразу расцвела.

Викентьев дал ей высказаться. Павел такой хороший, надежный, умный, в его присутствии Нине всегда покойно. У них будет много детей, он оставит свою глупую работу и пойдет преподавать в университет на кафедру. У него много умных друзей и очень хорошая экономка, эстонка Лейда Карловна. Еще Павел умеет смешно шевелить ушами, изображая собаку, курит сигары и часто ходит в балет. Хотя сама Нина балет считает довольно скучным зрелищем. Ей больше нравится синема.

— Ты его не любишь.

Викентьев попал в самую больную точку. Нет, нет и нет! Она его любит, потому что он такой хороший, любит ее, умеет изображать собаку, у них будет много детей, с которыми они будут ходить в синема. Нина пошла в своих описаниях по второму разу, могла бы и по третьему, но вновь Викентьев резко оборвал ее:

— Он тебя не любит.

Сказал и закурил папиросу.

Тут Нина не выдержала и разрыдалась. Она поведала о подлом анонимном письме, о маленькой княгине Урусовой, о том, что совсем недавно Павел ночевал у этой княгини — ей все доподлинно известно из верных рук! Она не знает, как избавить Павла от бесовского княжеского наваждения, эта стерва сгубила уже не одну карьеру, один улан даже пытался застрелиться из‑за нее, но неудачно, попал себе в глаз и ослеп на всю оставшуюся жизнь. А сейчас Павел должен поймать одного очень опасного преступника, который изготовляет страшные химические вещества и хочет всех взорвать. Он уже взорвал несколько человек, и поэтому Павел пропадает на работе, где все время ищет этого негодяя. Потом она тихо заплакала, не в силах разобраться в своей будущей судьбе.

Викентьев, слушая откровения Нины, внутренне ликовал. Вот что значит везение! Одним выстрелом он убьет не двух, а целую дюжину зайцев! Он даже стал лучше думать о Нине: если судьба свела их таким причудливым, кружным путем, возможно, что Нина для него некий спасительный талисман. Ведь она выручила безо всяких расспросов, принеся одежду матери и тем самым позволив ему продать товар без риска «засветиться» причудливой внешностью.

И Викентьев, обняв плачущую Нину, несколькими поцелуями осушил поток слез, успокоил ее, стал целовать все жарче и жарче. И когда Нина теперь уже привычно для себя запылала страстью, он не остановился и пошел в своих ласках немного далее и глубже, нежели позволял себе раньше.

Нина и не подозревала до сей поры о существовании на своем, казалось бы, знакомом девичьем теле потайных уголков и местечек, с жадностью ждавших прикосновений мужской руки. Это неизвестное прежде тело зажило теперь своей неведомой жизнью. И жизнь эта была такой необыкновенно сладостной, такой жгучей, что она не успевала следить за все новыми и новыми наслаивающимися ощущениями, пока они не стали непереносимо сладкими и тело не забилось в последних судорогах. Кто‑то кричал, и только сейчас она поняла, что кричала она сама.

Потом все прошло, как летний ливень. Осталось лишь ощущение свежести в воздухе и легкого тумана в голове. Ей было хорошо. Полулежа в объятиях Викентьева, она лениво думала о том, что все ее сомнения разрешились каким‑то странным, но удивительно приятным образом.

— Мы теперь муж и жена? — спросила Нина, внимательно рассматривая ставшее родным лицо Викентьева.

— Да, — ответил Викентьев.

Пусть она думает, что это и есть все отношения между мужчиной и женщиной. У него впереди много времени, чтобы просвещать ее шаг за шагом. Так даже лучше.

— У нас теперь будет ребенок? — серьезно спросила Нина.

— Нет, — усмехнулся он такой наивности. Ох уж эти институтки, ничего не знают!

— Я хочу ребенка от тебя. Я уеду с тобой. Я люблю тебя, — и Нина стала целовать нежную молодую кожу на обожженной половине лица.

«Вот и славно», — подумал Викентьев, а вслух сказал:

— Сейчас поедем за документами. Помоги мне одеться.

Когда мимо Батько прошли две женщины, высокая с вуалью на лице под ручку с маленькой, он даже не обратил на них внимания. Велено было фильтровать с вуалями, одиноких и рослых. А пары никто не велел трогать. Мало ли таких пар гуляет по городу, за всеми не набегаешься…

* * *

На душе у «Дяди» пели птички. Проснулся он рано и, нежась под одеялом, с любовью посматривал на стоящий в углу сундучок. Встав с постели и сменив фланелевую ночную рубашку на полосатое трико, «Дядя» занялся энергичной шведской гимнастикой перед большим, в полный рост зеркалом. Зеркало отражало сильную и весьма спортивную фигуру, которой бы позавидовали многие члены атлетического кружка г–на Гаккеля. «Надо будет в воскресенье посетить соревнования!$1 — подумал атлет, направляясь в халате в ванную комнату.

Там он разоблачился догола, тщательно проинспектировал все интимные мужские места, местами тоже остался доволен. «Хорошо бы завести постоянную любовницу!$1 — еще одно благое намерение пополнило список будущих дел. Швейцарская опасная бритва, английский мыльный порошок и французский одеколон придали коже «Дяди» матовый блеск и очарование. Холодный душ, принятый со стоицизмом восточного монаха, завершил каждодневные гигиенические процедуры. Махровая простыня довела тело «Дяди» до восхитительного утреннего ощущения мышечной радости, когда каждая клеточка поет от восторга бытия свою маленькую, но приятную песенку.

Сведя таким образом вместе душевную и телесную гармонию, «Дядя» занялся приготовлением завтрака. Слуги он не держал по причине отвращения к эксплуатации человека человеком. Он любил готовить и, надо отдать должное, делал это мастерски. Но сегодня времени было мало: необходимо было успеть до обеда съездить в ближайший лесок, испытать там бомбу и вернуться в город.

Вечером в Народном доме был заявлен философско–религиозный диспут «Русь, камо грядеши?», в котором он намеревался еще раз проверить на публике свое ораторское искусство и отточить несколько новых доводов в пользу немедленной социальной революции и уничтожения монархии, как идеологически, так и физически.

Поэтому на завтрак была свежепосоленная балтийская лососина под майонезом, белый калач с французским маслом, к калачу тривиальная красная икра и две чашки крепкого чая по–английски, с молоком и сахаром. Курить до завтрака г–н Гаккель не советовал, поэтому самая сладкая, первая папироса была отложена на конец трапезы.

Естественный ход мыслей после такого начала дня был несколько однообразен, но приятен: какая все‑таки чертовски отличная штука жизнь! Почистив зубы, «Дядя» принялся облачаться. Поход в лес требовал от истинного спортсмена английских бриджей, кожаных гетр и высоких горных ботинок. Все это в гардеробе имелось. Полотняная рубашка с галстуком, джемпер джентльмена в косую клетку, тирольская куртка болотно–зеленого толстого сукна и тирольская же шляпа с перышком фазана идеально дополняли картину. Не портил ее и сундучок с замочком. Внутри наверняка пряталось что‑то необходимое в лесу: ланч, бутылка портера и курительные принадлежности.