Когда гремели пушки - Николай Внуков

— Кто, товарищи, берется доехать? Ночи ждать нечего. Немцы пристрелялись и ночью не остановятся. Так как, есть желающие?..

Тут откуда-то сзади (еще никто и сказать ничего не успел) послышался голос:

— Разрешите, товарищ командир? Я проскочу.

Обернулись — Митя Галда.

Командир задумался: все-таки «коломбина» машина ненадежная. Но вдруг наш взводный говорит:

— Товарищ капитан, разрешите — я вместе с Галдой? Доставим груз на высоту!

Митя даже заулыбался от неожиданности.

Дал командир согласие, и они уехали. Ждали-ждали. Нет полуторки. Послали на то проклятое место мотоциклиста. Тот явился с донесением: «Нету там «коломбины». Не то проскочила, не то и следов не осталось. А немец все бьет…»

Тут телефон засигналил. Ротный сначала и трубку не рад поднимать. Потом все же назвал свои позывные, слушает. На проводе оказался замкомдива. И вдруг: «Ваша машина боеприпасы доставила. Лейтенант и шофер целы. Благодарю за службу».

После полудня, примерно к обеду, вернулась «коломбина». На кабине вмятины, стекла переднего нет, а Митя и лейтенант сидят веселые. Все, конечно, кинулись к ним. Спрашивают Галду:

— Как тебе проскочить-то удалось?

А он отвечает со смешинкой:

— Чего такого особенного! Она же навроде амфибии, «коломбина». Да и немец меня всерьез не принимает.

Но лейтенант рассказал, как было дело. Добрались они до того места. А место это — как пекло. Кругом мины рвутся. Стекло — вдребезги. Что делать? Галда свернул — и прямо в поле, в объезд. Где по целине, где по вспашке. Чуть было не завязли, но проехали. Баранкой Митя крутил, как ас в воздушном бою. А потом леском, по каким-то проселочкам…

— Чувствую, — говорит лейтенант, — правильно едем. Потом мины уже сзади, справа и слева стали ложиться. Тут откуда ни возьмись послышалось: «Стой, кто?» Смотрим — наши…

А Митя снова всех удивил.

— Это все не главное, — заявляет. — Главное — вот оно. — Лезет в кузов и вытаскивает оттуда целое ветровое стекло. Он его на обратном пути с какой-то брошенной полуторки снять умудрился.

С тех пор и лейтенант поверил в «коломбину», разрешил и на ее стекле нарисовать гвардейский значок.

— Хоть твоя машина и неказиста, но из этакой операции вышла с честью, — сказал взводный Мите. — Значит, теперь она не просто «коломбина», а «гвардии коломбина».

Однако недолго оставалось бегать по фронтовым дорогам старой полуторке.

Однажды Митя со старшиной поехали в тыл за машинным маслом. Самое что ни на есть обычное дело. И вот тут-то, недалеко от станции, попали под бомбежку. Оба успели в укрытие. Лежат, слышат — где-то совсем близко ахнуло, и тотчас же по спинам застучали комья земли. А когда все стихло, они увидали: горит старая «коломбина», а неподалеку — воронка от бомбы. Видно, осколки пробили бензобак. Тушить — напрасное дело. Возвратились на попутных домой. Старшина поехал за маслом на другой машине…

Митя по своей «коломбине» как по потерянному боевому другу загрустил. На то место, где ее свалили, на чем мог ездил. Нет-нет да и снимет с нее что-нибудь, притащит в гараж и объясняет:

— Может, удастся, соберу такую же и все к месту прилажу.

Ребята уже не смеялись. Понимали: Галда человек хозяйственный. Сказано — колхозный шофер.

Мечтал Митя: войне конец и он въезжает домой на полуторке с гвардейским значком. «Принимайте, товарищи станичники! Отвоевали, вернулись».

Получал Галда письма из Кривой Балки. Писали, что немцы станицу разорили. Особенно трудно приходится с транспортом. О машинах и говорить нечего. Вот и берег Митя свою полуторку, знал он: настоящий грузовик из армии скоро не отдадут. Ну, а «коломбина» для победного парада не техника. Лишь прогремит последний салют — тут и спишут.

Но собрать другую полуторку ему не удалось. Снова началось наступление, да такое, что только поспевай за войсками. На одном месте не задерживались.

Вскоре Митя сел за руль такой машины, о которой, может быть, никогда и не мечтал. Всесильный его грузовик мог запросто везти на себе до семи тонн груза, да еще прицеп тащить. Про кабину сказать — одно удовольствие: и тепло, и мягко. Стекла туда-сюда опускаются, приборы в темноте цветными кружевами светятся. Синие огни бьют далеко вперед по дороге. Загляденье, фантазия, а не машина! И тут Митя с боевым своим видом и медалью на гимнастерке куда как подходил. И все-таки с обратной стороны ветрового стекла, под аккуратно выписанным гвардейским знаком, укрепил он фотографию. Была она любительским снимком невысокого качества. Где и когда в скитаниях по фронтовым дорогам удалось Мите сняться, никто не знал… На фотокарточке, подтянутый, в сдвинутой набок пилотке, с бравым видом, Митя стоял возле своей «коломбины» и улыбался. Левая рука его лежала на капоте, за спиной прятались заплаты на дверцах, и выглядела полуторка на снимке куда как сносно.

Вышло так, что после победы мы расстались. Повстречаться с Митей больше мне не пришлось. Знал я только, что он вернулся к себе на Кубань и работал по специальности.

Наверно, уже давно наш однополчанин Галда ездит на машине, которая не хуже тех, что получали мы в последний год войны. Их теперь, одну лучше другой, выпускают в нашей стране. А возможно, заделался он у себя в колхозе автомобильным начальником, потому что парнем был всегда сообразительным, а технику любил и знал так, что позавидуешь. И, наверно, где-нибудь в чистом домике, какие прячутся среди яблоневых кубанских садов, красуется на белой стене под стеклом фронтовая карточка — память хозяина о войне. На поблекшей фотографии — Митя, стоящий возле «коломбины», теперь смешной, а тогда такой незаменимой.

Александр Шалимов

ГВОЗДЬ МАСТЕРА ДУБОВОГО

Рассказ

Буровая 462-А, которую на промыслах называли просто буровой Дубового, закончила смену.

Вадим передал буровой журнал своему напарнику Мустафе Алиеву — смуглому, черноволосому бакинскому пареньку. Распахнул дверь дощатой пристройки, насквозь пропахшей махорочным дымом и мазутным перегаром.

Неяркое оранжевое солнце висело над зубцами далеких гор. Скалистые гребни четко выступали на фоне желтоватого вечернего неба. Лиловая мгла ползла из ущелий, заволакивала темные леса предгорий и желтые нити дорог… Влажный ветер прилетел с невидимого Каспия, зашелестел пыльными ветками шиповника…

Рядом заворчал мотор. Это «хозяин вышки» — Трофим Семенович Дубовой — завел свой потертый «москвич». Когда двигатель разогрелся, Трофим Семенович просунул в окно медно-красную бритую голову, скосил на Вадима большие выпуклые глаза.

Вадим подошел.

— Куда путь держишь? — спросил он.

— В город, — поспешно сказал Вадим, вытирая руки о заплатанные брезентовые штаны. — Я завтра выходной…

— Садись, подвезу…

Вадим протиснулся боком в узкую дверцу, с наслаждением откинулся на пружинном сиденье за широкими плечами Трофима Семеновича. «Москвич» дернул и покатился по тряской, разбитой тракторами дороге.

Трофим Семенович, насупившись, старательно огибал глубокие выбоины.

— Дороги у нас еще того… — проворчал он, когда «москвич» подпрыгнул, как резиновый мяч, и Вадим крепко стукнулся головой о потолок кабины.

Вадим потер затылок и вежливо промолчал.

— Скоро, значит, обратно в институт, — заметил Трофим Семенович, когда машина свернула на более ровную дорогу. — Надоело, верно, на практике…

Вадим уловил в словах Трофима Семеновича скрытую насмешку и внимательно поглядел в зеркало. Но суровые, выпуклые глаза мастера были устремлены вперед на дорогу.

— Не успело надоесть, — чуть улыбнувшись, сказал Вадим. — Да и скучать не даете. Я, вот, — Вадим запнулся, но сразу же решительно продолжил: — Я, Трофим Семенович, как вернусь в институт, доклад о вашем способе бурения сделаю…

Мастер сердито скосил глаза, через плечо глянул на Вадима — не смеется ли? Встретив его серьезный взгляд, отвернулся и засопел.

Некоторое время ехали молча. Потом Трофим Семенович, держа левую руку на баранке, достал правой массивный серебряный портсигар, встряхнул его, открыл и протянул через плечо Вадиму:

— Закуривай!..

Этого Вадим не ожидал. Его даже в пот бросило. Трофим Семенович был строг к людям. Знал себе цену. Немногие удостаивались чести закурить из его большого серебряного портсигара. Перед Вадимом портсигар мастера раскрылся впервые.

— Ты, брат, спрашивай, чего не поймешь. У меня, у ребят… Чтобы полная ясность получилась. За тем прислали…

— А я всегда, Трофим Семенович… — Вадим протянул руку за папиросой и удивленно замолк. В массивную серебряную крышку портсигара с внутренней стороны был вчеканен большой ржавый гвоздь.