Любовь на темной улице (сборник рассказов) - Ирвин Шоу

"Я знал двух или трех арабов,-- написал ему в ответ кузен,-- это грязные, зараженные какой-нибудь болезнью люди, у которых нет абсолютно никакого желания учить английский. Они вполне обходились без твоей помощи, жили в полном невежестве, по горло в грязи, целых пять тысячелетий, и, как мне кажется, проживут еще столько же точно в таком же состоянии, как прежде. Кроме того, хочу сказать тебе, что только после встречи с твоей теткой Сарой, которая сказала мне, что ты такой бедный, такой несчастный парень, у которого нет почти никаких шансов пробиться в одиночку, без посторонней помощи в этом мире, я согласился предложить тебе это место на моем заводе, который, кстати, является одним из самых быстроразвивающихся предприятий в этой самой быстроразвивающейся отрасли промышленности в стране.

Любой человек, готовый променять Калифорнию на Сирию, а калифорнийцев на бедуинов, мгновенно утрачивает все мои симпатии. Я не стану делать тебе во второй раз такое предложение. Остаюсь твой..."

Это письмо оставило неприятный осадок в душе Лавджоя, но приехав в Алеппо, он никогда не жалел о своем решении. Он учил арабский язык, познавал мистический сложный образ жизни на Среднем Востоке. Вокруг него простирались необозримые поля истории, возделанные людьми, умершими многие тысячелетия назад; кругами, утратившими представление о времени, уходила вдаль пустыня, персидские горы, чудесная долина Нила. К востоку лежала Индия... Назревали великие события, и для человека, знавшего местный язык, всегда было уготовано прочное, важное место среди этих немногословных, невозмутимых людей арабоязычного мира. Лоуренс Аравийский1 начинал точно так, как и он. Еще два года, закончится контракт, он выучит все, что только можно выучить, и потом спокойно вернется в Америку. Он уже ясно видел перед собой такую картину: большой, черный лимузин подъезжает к его дому в Вермонте, сумасшедшая, тайная гонка в ночи, полет чартерным рейсом в Вашингтон, кабинет с опущенными шторами, желтый электрический свет, отражающийся на знаменитых, хорошо всем известных лицах.

-- Мистер Лавджой, вряд ли стоит лишний раз напоминать вам, что предстоит весьма деликатная миссия. Вы знаете эту проблему гораздо лучше всех нас...

Два маленьких мальчика выбежали из лавки. Они резко остановились, чуть не врезавшись в него, держа друг друга за руки. Это были его ученики, правда, не такие чистые и опрятные, какими они обычно приходили на занятия в класс.

-- Добрый вечер, мистер Лавджой,-- пропели они в унисон на своем арабском английском с вермонтским акцентом.-- Мы себя чувствуем очень хорошо, все в порядке, большое вам спасибо.-- Громко захихикав, они бросились наутек и затерялись среди стада овец с жирными курдюками, помеченных красной краской для забоя по случаю священного праздника Рамадан.

Лавджой зашел в маленькую книжную лавку. Там продавались старые экземпляры американских журналов "Лайф", "Лук", "Клик" и "Сэтердей ивнинг пост", два перепутанных собрания сочинений Диккенса, множество книг Г. Д. Уэллса, Виктор Гюго, Колет2, Мишле3,-- очень много их книг на французском, не считая целых гор уцененных французских романов в тонких обложках. Большая куча арабских журналов была сложена в одном углу небольшого магазинчика, шесть экземпляров "Речной антологии" Спуна и один экземпляр "Смерти после полудня" лежали между двумя гипсовыми бюстами Бетховена, тоже выставленными на продажу. Среди биографий Наполеона, Шелли и Джона Д. Рокфеллера лежали "Капитал" Маркса и целая библиотечка книг с изъеденными краями страниц по физиологии и хирургии на немецком языке, Ленин, Толстой на русском и один экземпляр сборника "Лучшие английские короткие рассказы 1927 года", гипсовые копии статуэток, найденных в пирамидах, небольшие красно-голубые вазы, а также обломок истинного Креста Иисуса в коробочке на вельветовой подушечке.

На стене висели семь ковриков, которые можно было здесь приобрести за вполне приемлемую цену.

И там, конечно, еще была и Айрина.

Она стояла в углу, склонив свою светлую белокурую головку над гроссбухом. Каждый раз, как только он смотрел на нее, на ее хрупкую фигурку, на ее скромный вид, на ее тревожащую душу красоту, у него всегда падало сердце. Он тихо подошел к ней, целиком поглощенной цифрами счетов, сзади, взял за руку, поднес ее к своим губам и крепко прижал к ним.

Айрина испуганно отскочила в сторону.

-- Стэнфорд,-- воскликнула она своим тихим, музыкальным, по-русски мелодичным голосом среди этих пыльных книг на шести языках.-- Как ты можешь позволять себе такое!

-- Но здесь же никого нет,-- оправдывался Лавджой, нежно улыбаясь ей.

-- Сюда могут войти в любую минуту,-- Айрина испуганно посмотрела на дверь.

-- Ну и что из этого?

-- Я так и знала, что это рано или поздно произойдет,-- плаксивым тоном сказала она, отворачиваясь от него и закрывая ладонями лицо.-- Ты меня больше уже не уважаешь. Я тебя, конечно, в этом не виню. Мужчину нельзя ни в чем упрекать.

-- Я не уважаю тебя, откуда ты взяла? -- пылко сказал Лавджой.-- Уважаю от всего сердца.

-- Слова, слова,-- сказала Айрина.-- Слова. Я знала, что это произойдет. Я теперь должна во всем винить только саму себя, больше никого. Нам нужно расстаться.

-- Айрина,-- сказал он, стараясь быть серьезным, но не показывая вида, что он расстроен таким отношением к нему. Она часто страдала от припадков деликатности и потом сожалела обо всем по нескольку раз на день, после чего регулярно ходила в церковь исповедоваться. Ее сомнения, все эти девичьи эксцессы чувствительности делали ее в глазах Лавджоя еще куда более желанной, да он и не был таким человеком, которого можно было бы упрекнуть в дурном поведении. Они были знакомы с Айриной целых восемь месяцев, и только после этого испытательного срока она позволила ему взять ее за руку, а потом, когда он впервые овладел ею, рыдала целых три часа кряду.

-- Айрина,-- сказал он для ее большей уверенности,-- я отношусь к тебе с таким уважением, как к родной матери.

Айрина, повернувшись к нему, нежно ему улыбнулась. Губы ее дрожали, глаза подернулись туманной пленкой.

-- Ах, как все же трудно быть женщиной,-- сказала она.

Лавджой улыбнулся ей в ответ, и она позволила ему легонько прикоснуться к ее руке. Он достал из кармана бумажник, вытащил из него деньги и передал их ей.

-- Мое сердце разрывается на куски,-- сказала она, засовывая бумажки под лифчик, удерживающий ее маленькие, но такие невыразимо приятные груди,-когда я беру у тебя деньги, Стэнфорд. Но мой несчастный отец...

-- Что ты,-- промычал в ответ Лавджой,-- мне это доставляет удовольствие.

Отец Айрины был белым русским офицером. Он остался в России, а Айрине с матерью удалось бежать от революции. Он был слишком гордым и решительным человеком, чтобы заставить себя работать на красных, поэтому Айрине приходилось высылать ему каждый месяц немного денег, чтобы он с такой гордыней не умер от голода.

-- Это доставляет мне большое удовольствие,-- повторил Лавджой, хотя в этот раз он соскребал со своего счета последнее, то, что осталось на донышке.-- Ты не заглянешь ко мне часиков в девять, дорогая?

-- Сердце мое разрывается на куски,-- прошептала Айрина,-- вдруг меня увидят, начнут подозревать.

-- Никто тебя не увидит, не бойся.

-- Ладно, дорогой мой Стэнфорд, в девять тридцать,-- сказала Айрина, награждая его печальной славянской, скромной улыбкой, свидетельствовавшей о ее капитуляции и одновременно обещавшей море невыносимо приятного сладострастия.-- В это время будет темнее.

Лавджой, торопливо оглядевшись по сторонам, чмокнул ее в щечку.

-- Боже, прости меня грешную,-- скорбным тоном произнесла Айрина,-- ты на самом деле необузданный парень...

-- Девять тридцать.-- Лавджой, помахав ей рукой на прощание, вышел из этого литературного логова на ярко освещенную солнцем улицу. Теперь он думал только об одном, о свидании с Айриной в девять тридцать вечера, он улыбался, весело насвистывая, и быстро шагал между нищими, продавцами плодов манго, торговцами скотом и сводниками. В конце улицы находилась маленькая площадь, окруженная крошечными кафе. Лавджой увидел толпу, стоявшую полукругом перед самым большим, самым запоминающимся кафе. Сгорая от любопытства, он ускорил шаг. Может, произошел несчастный случай с каким-нибудь американцем или с одним из его учеников...

Добравшись до густой толпы, он остановился, улыбаясь. Оказывается, шло уличное представление. Такого, по его твердому убеждению, он еще никогда не видел. Двое внушительных габаритов, сильных, мускулистых мужчин с голыми коленками, в шортах и футболках, совершали какие-то замысловатые сложные трюки на двух блестящих никелем велосипедах. Третий, довольно щупленький человек, тоже в футболке, с маленькой шелудивой обезьянкой на плече, стоял в стороне, держа за раму третий поблескивающий на солнце велосипед. На спинах всех темно-зеленых футболок золотыми большими буквами было написано: "Кафе "Анатоль Франс", Пляс Пигаль". На футболке одного из двух гигантов на груди стояли большие цифры 95, как у футболиста на поле. На груди у второго -цифры 96. На футболке маленького был нарисован знак "Зеро". Все они были побриты наголо, а их лоснящиеся головы сияли на ярком солнце.