Рецепт наслаждения - Джон Ланчестер

Есть в расследованиях и похоронах что-то, неизменно пробуждающее аппетит. В день коронерского следствия родители отвели меня в «Фортнум» выпить чаю; я съел тогда четырнадцать ячменных лепешек (личный рекорд). Вот почему мои мысли постепенно перешли на сравнительные качества оладьев, ячменных лепешек и традиционного английского чая со сливками, когда я выходил из мавзолея Шато д'Эрбо, следуя утвержденному и помеченному указателями туристическому маршруту, взбираясь по ступенькам навстречу солнцу на колоннаду, заворачивая за угол и едва не налетев — нас разделяли шесть дюймов! — со спины на молодую пару, за которой я, говоря прямо, следовал. Сказать, что это была полная катастрофа, будет ужасным преуменьшением действительного положения вещей. Я столкнулся с débâcle.[226]

«Неслучайно débâcle — слово французское», — заметил как-то мой брат, на очень дурно организованной церемонии торжественного открытия его работы неподалеку от его дома в Арле. В тот раз первая серия попыток снять покров со скульптуры пошла вкривь и вкось: как ни отчаянно дергали за веревку, стянуть сложное тканое облачение с монумента так и не удалось; так что механику в рабочей одежде пришлось в результате срезать ткань с фигуры вручную. Слово débâcle предполагает крах скрупулезно разработанного плана: бедствие, после которого основные участники теряют не только то, чем сознательно рисковали, но значительно больше, как если бы попытка очаровать начальника, пригласив его на ужин и приготовив его любимое вычурное блюдо, закончилась бы смертью его жены от отравления, потерей работы, разводом, банкротством, вступлением в банду грабителей и последующей смертью в перестрелке с полицией (и это при том, что все, что тебя волновало вначале, — это что голландский соус может свернуться). Сравните скрытый в галльском débâcle намек на неумение управлять ситуацией с откровенной хаотичностью, интимностью итальянского fiasco или с тупой мужественностью и прагматичностью (и я бы предположил — имплицитной обратимостью и потому, в самом глубоком допущении, оптимистичностью) американского fuck-up.[227] Как я уже отметил, я радостно и, теперь это стало понятно, опрометчиво отбросил маскировку, а уж мою одежду неприметной никак не назовешь. Единственной причиной того, что я немедленно не впал в панику, было то, что мое присутствие до сих пор, благодаря отвлекающему столкновению двух электрических инвалидных колясок в тридцати ярдах впереди, оставалось незамеченным. Инцидент перетек в сопровождаемый активной жестикуляцией спор; какое-то мгновение казалось, что сейчас начнется что-то вроде рыцарского турнира.

Я мягко шагнул назад, за колонну, из-за которой несколько мгновений назад так неосторожно вылетел. Но как мне было скрыться? Пара стояла таким образом, что я находился в единственной точке колоннады вне их поля зрения, в углу прямо позади них. Но, двинувшись в сторону выхода, я окажусь на виду, тогда как отступление в склеп через дверь с табличкой «Sortie Interdit[228]» было бы немыслимо, и не в последнюю очередь потому, что у двери не было ручки. Несколько секунд я, как в бреду, размышлял: не забраться ли мне в одни из рыцарских доспехов и не броситься ли, спотыкаясь и громыхая, со всех ног прочь. Или, наверное, более удачной стратегией было бы затаиться в доспехе до наступления ночи, а затем сказать охранникам, что я уснул в туалете. Но нет — я должен сохранять спокойствие. В этом контексте французская формулировка этого предписания, которую можно найти в любой инструкции по поведению во время пожара, авиакатастрофы или инцидента на тонущих паромах, очень полезна: «Gardez votre sang-froid!»[229] Было крайне маловероятно, чтобы мне удалось пробраться к выходу незамеченным, и в любой момент, стоит молодоженам сделать несколько шагов, я окажусь у них на виду — великолепный, одинокий и узнаваемый, как лось в оптическом прицеле винтовки.

Мне всегда нравилась аксиома Шерлока Холмса, гласящая, что если вы исключили уже все невероятные варианты, то, значит, решение должно лежать в сфере невозможного. Я стоял в своем закутке, спиной прижимаясь к тяжелым дверям мавзолея, и вдруг вспомнил максиму моего брата, что «Выхода нет» всегда означает «Выход». Поэтому я отважно и непоколебимо стоял и смотрел, как юная пара постепенно появляется передо мной, и тут группа японских экскурсантов, под предводительством человека в макинтоше, со сложенным оранжевым зонтом в руке, начала выходить из внутреннего помещения, а я искусно поймал дверь, ведущую обратно в склеп, большим пальцем ноги и придержал, пока человек сорок любителей культуры появлялись через нее на свет божий. И только потом, потеряв терпение, я одним махом обогнул нескольких оставшихся и принялся проталкиваться обратно в склеп против течения толпы, пробегая мимо экспонатов и мемориалов Шато д'Эрбо в обратном порядке — будто глядя, как перематывается назад кинопленка. «C'est interdit!»1 — крикнул охранник, когда я с силой прокладывал себе дорогу обратно через вход. Близость счастливого избавления переполняла меня восторгом, я промчался через парк, запрыгнул в свой «пежо» и, взревев мотором, газовал в сторону Фонтевро. Хотя даже в тот момент я удовлетворенно отметил, что охранник мгновенно определил меня как человека, хорошо говорящего по-французски.

Осень

Айоли

«Не будет преувеличением сказать, что мир и счастье географически начинаются там, где в кулинарии используется чеснок». Это слова К. Марселя Булестена, героя англо-французского кулинарного сотрудничества, необъяснимым образом не попавшего в «Larousse Gastronomique». И кто из нас не чувствовал справедливости слов Булестена, прибывая в край, само имя которого будто предвещает и пробуждает к жизни новые чувственные возможности, дарит несколько дополнительных нот к нотному стану наших эмоций, создает набор новых клапанов на церковном органе души. Это новое rapprochement[230] между телом, разумом и духом, это земля, которая есть одновременно идея, средство, métier,[231] программа, образование, философия, кухня, выражается одним словом: Прованс. И кто сможет забыть, как впервые попал в этот очаровательный край, продвигаясь на машине на юг, либо спеша на всех парах по автотрассе, либо пробираясь по извилистым дорогам massif centra,[232] и обнаружил сначала едва заметные, а затем все более отчетливые изменения климата и топографии, которые означают — или подразумевают? — Юг! Я сам предпринял такое путешествие в дни, непосредственно предшествующие событию, которое я собираюсь описать (столик под открытым небом у café под липой; citron pressé;[233] шум Соржа, журчащего под близлежащим пешеходным мостом; мопеды; 11 утра).

И это, конечно, в высшей степени комическое представление, несмотря на концепцию Альфреда Жарри,[234] что клише есть броня абсолюта. Столкновение Севера и Юга было одним из определяющих, фундаментальнейших противоречий Европы. Оно едино в бесконечной череде своих проявлений, как это бывает во сне: странная встреча образованного вестгота, с его способностью цитировать Катулла и интересом к архитектуре, и животно-грубого римлянина; викинг, работающий стражником дворца в Византии (или как чудесно называли викинги этот чудеснейший город — Миклагарде); норманны в Сицилии; стоящие им многих трудов неверные представления, которые выносят британские путешественники, напуганные историями о бандитах и грозах, из путешествий по Европе, куда они отправляются для завершения образования; Гете, до одурения прелюбодействующий в Риме; Байрон и его графиня и его политика; папский дворец в Авиньоне. Северные путешественники, доподлинно понимающие ход мыслей южан, немногочисленны, и если я включаю себя в их число, то не столько из-за каких бы то ни было поступков, сколько из-за своего инстинктивного понимания ритмов и императивов жизни mezzogiorno[235] — жизни, проходящей под неумолчное стрекотание цикад. Другими словами, очень немногие из тех, что рождены в рамках культуры, не использующей оливковое масло как основное средство приготовления пищи, могут заявить, что искренне любят pastis[236] и аналогичные алкогольные напитки.

В самый первый вечер, проведенный мной в Провансе в качестве местного домовладельца, я сидел в этом же кафе — очаровательно «не распробованном» местном заведении, где подают совершенно пристойный croque monsieur,[237] который в последующие годы они, согласно моим наставлениям, оживили, добавив толику горчицы в соус. Напряженные и утомительные переговоры и мудреные бюрократические процедуры, без которых во Франции не обходится ни одна сделка, превратили покупку в долгий и тягостный процесс, который оживляла только удивительно прозрачная двуличность прижимистой бельгийской пары, предыдущих владельцев дома. Рейд, произведенный ранним утром в день, предшествующий покупке, позволил застать их за попытками репатриации холодильника и стиральной машины, которые были отдельными пунктами включены в контракт. Злоумышленники выразили охватившее их чувство вины так, как это часто делают взрослые, — вспышкой гнева. Я думаю, они решили, что я буду вне себя от скорби и меня будет легко одурачить. «Ses parents sont mort dans une grande explosion de chaudière»[238] — сказал им незадолго до этого мой адвокат, от чего свиноподобные глазки супруга загорелись совершенно водевильным коварством.