Медный всадник - Дмитрий Вересов

– Вы слышали, что творится? – спросил он Иволгина, словно старого знакомого, с которым они тут на этой лестнице каждый день встречаются, чтобы обсудить новости бульварной прессы. – В городе родился мутант с ластами вместо ног! Пишут, что он прекрасно плавает… Здорово, а?! Что коммунисты с экологией сделали!

Вадим кивнул, не вслушиваясь. Он простоял не больше двух минут, потом не выдержал, извинился перед усачом и вернулся в палату.

Ласковый и, пожалуй, даже подобострастный прием, оказанный Гертрудой Яковлевной, Наташу слегка удивил. После всего, что случилось, она ожидала совсем иного. Тем более, что в памяти остался тот вечер, когда она застукала ее прощающейся с Курбатовым.

«Что все это значит?!» – этот вопрос читался на лице Наташи всякий раз, когда в поле ее зрения появлялась празднично улыбающаяся Гертруда Яковлевна.

Вадим усмехнулся.

Стол в гостиной был заставлен блюдцами с вареньем, которое мать наварила, полагая, что в Англии такого варенья Наташе нипочем не найти. Полагала, в общем-то, справедливо – насчет варенья. Зато в отношении всего остального ошиблась кардинально. Хотя никакой вражды между бывшими супругами действительно не наблюдалось.

Вадим припоминал кое-какие смешные истории с дочерью, Наташа внимательно слушала и смеялась. Совсем как тогда, когда они были вместе. Вадим замолчал ненадолго, но потом стряхнул наваждение.

Вспоминал первые визиты к врачу, когда Верочка начала кое-что соображать. Сложнее всего было заставить ее пойти к хирургу, потому что дочка была совершенно убеждена: хирург делает операции, хирург режет людей. Откуда она это узнала, Вадим не мог понять – возможно, он и сам что-то такое рассказал в свое время, не подозревая, что потом придется унимать в клинике плачущую дочь на глазах у сочувствующих родителей.

Хирург стоил ему плюшевой панды. Верочка никогда не шантажировала отца, но сейчас договориться с ней было просто невозможно. А вот к зубному она пошла совершенно спокойно. Правда, потом сообщила, что никогда больше не будет лечить зубы – пусть они лучше повыпадают все.

Наташа смеялась.

– Своим будешь звонить? – спросил он потом.

– Я письмо написала! – сказала Наташа. – Матери. А встречаться – нет, не буду… Ты ведь отца хорошо помнишь. Я, может быть, сделала много ошибок, Вадим, но я за них сама плачу.

Вадим кивнул. Не знал, что на это ответить. О своей работе особенно не распространялся – не потому что боялся, что Наташа Забуга немедленно перешлет всю полученную информацию в английскую разведку. Просто был уверен: ей это неинтересно.

Вообще личной жизни в разговоре не касались, следуя молчаливому соглашению. Речь шла в основном о старых знакомых или о вещах, к которым они не имели прямого отношения. О лондонской погоде и о том, насколько представления россиян, никогда не бывавших на берегах туманного Альбиона, соответствуют действительности. Опять смеялись, но Вадим хорошо чувствовал пропасть, разделившую их навсегда. И дело было не в Англии и времени, проведенном вдали друг от друга. Они всегда были слишком разными, они не могли бы быть всегда вместе. Рано или поздно, это случилось бы в любом случае, – если не Курбатов, то кто-нибудь другой отобрал бы ее у него. Странно, но именно теперь он понял это окончательно. Что ж, лучше поздно, чем никогда.

И все планы Гертруды Яковлевны насчет воссо-единения семьи были так же наивны и беспочвенны, как надежды ненавидимых ею коммунистов на построение светлого будущего в отдельно взятой стране.

Наташа, конечно, остановилась в гостинице, и какие бы ужасные глаза ни делала Гертруда Яковлевна, Вадим не собирался убеждать бывшую жену остаться у них в квартире. Ни к чему это было… Он боялся, что Наташа заметит эти ее подмигивания. Вот будет стыдно! Она решит, что у них тут какой-то заговор.

Проводил Наташу до вызванного по телефону такси. На прощание помахал рукой. И все. До завтра.

Губы вспоминал этой ночью… Ее губы.

В дорогу Верочку собирали вместе. Дочка спрашивала насчет школы. Видела, что взрослые не знают, что ей ответить, и надулась. Пришлось спешно успокаивать. Наташа не стала забрасывать дочку грудой подарков – предстоял перелет, и нетрудно догадаться, что оставить новые игрушки здесь будет для нее нешуточным испытанием, а везти их с собой – нелепо, но кое-что они все-таки купили. Огромную белую плюшевую крысу в костюмчике, которую Верочка, как оказалось, давно присмотрела в «Детском мире», но стеснялась просить у отца, зная, что никаких праздников в ближайшее время не предвидится.

– Почему крыса? – Вадим как всегда серьезно рассматривал новую игрушку. – Впрочем, мордочка дружелюбная!

Верочка переживала из-за того, что не сможет показать крысу всем своим соседкам-подружкам, Наташа успокоила ее, сказав, что они смогут послать им фотографию с крысой из Германии. Иволгин потом вспоминал этот серьезный разговор и думал о том, что Наташа умеет быть ласковой с теми, кого любит. Умеет.

И еще думал, что должен был спросить ее о чем-то важном, но забыл. Что же он хотел спросить?

Потом он понял, что забыл спросить – счастлива ли она?

Отбытие Наташи Забуги обратно за рубеж повергло Гертруду Яковлевну в уныние.

– Если ты так к ней относишься, то зачем принял ее помощь? – спросила она.

– Ниже пояса, – сказал Вадим.

– Что? – Гертруда Яковлевна напряглась.

– Удар ниже пояса! – пояснил Иволгин.

– Оставь эту боксерскую терминологию… – она сбилась с мысли, как бывало всегда, когда Вадиму случалось в разговоре вставить иносказание. – Почему ты ничего не сделал?! Разве можно быть таким?..

Не договорив, она затрясла рукой, выражая крайнюю степень презрения. Вадим иногда удивлялся – как отец уживался с ней столь долгие годы. Может быть, благодаря своей безропотности? Сын же уна-следовал гены обоих. Сначала отцовская миролюбивая составляющая позволяла ему спокойно выслушивать проповеди, но стоило Гертруде Яковлевне перегнуть палку, как в Домовом начинало говорить ее собственное упрямство. Как это все происходит на генетическом уровне, Вадим представлял себе смутно – биология никогда не была его коньком.

Но, так или иначе, а в этот вечер он вспылил. Верочки больше дома не было, а значит, никто не мог разрядить атмосферу. Вадим решил пройтись. Собирался недолго, набросил пальто, сунул ноги в ботинки и, намотав наскоро шарф, выбежал на улицу. Прошел несколько кварталов, пока не заметил собственное отражение в стеклянной витрине нового модного магазина. За стеклом выстроились в ряд манекены, щеголявшие в новых костюмах. Вадим, однако, смотрел не на них.

Волосы взлохмачены, глаза как у безумца. Будь ты, Домовой, поэтом, еще куда бы ни шло! Это, можно сказать, было бы тебе даже к лицу, а представителю технической интеллигенции такой имидж ну никак не подходит. Побрел дальше, чувствуя, как мерзнут ноги – носки следовало надеть потолще, потеплее. Был конец октября, и уже один раз шел снег, зеленая трава и кусты под снегом выглядели странно. Вокруг были люди, но Иволгину казалось, что он один на белом свете. Кто там кричал – человека ищу, и бродил днем с фонарем? Диоген, кажется? Вадим нашел своего человека в блинной, которая появилась на месте бывшей булочной. Теперь подобные перемены уже не удивляли. Например, на месте часовой мастерской, в которую едва в свое время не устроился Иволгин, теперь расположился табачный магазин. Трубки, сигары, кальяны… Иволгин заходил туда просто посмотреть на всю эту экзотику. Ну, а в булочной теперь торговали блинами. Костя Сагиров сидел в одиночестве за столиком у окна и ел блины с брусничным джемом. Он недавно вернулся из какой-то поездки. А вообще виделись редко – у всех свои дела.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});