Лед и пламя - Маргит Сандему

— Да, — произнес Хейке, откинувшись назад. — Это некрасиво по отношению к Белинде. Она — честная девушка и отвечает, как может. Но Вильяр, разве не самое время проявить к нам немного доверия? Даже нотариус что-то подозревает. Только нас держат в неведении. Неужели мы это действительно заслужили?

Вильяр сжал кулаки.

— Это ничего не значит для меня лично, — сказал он сквозь зубы. — Но я должен считаться с…

— С кем?

— С моими товарищами. И с вами.

Огонь в камине почти догорел и стал темно-красным. Эскиль и Сольвейг сидели молча и выжидательно смотрели на своего сына. Они были озабочены и явно огорчены тем, что он вызвал разочарование у бабушки и дедушки.

— Вильяр, — умоляюще произнесла Сольвейг. Видимо, мольба матери заставила его уступить. Сольвейг была такой молчаливой, такой сдержанной. Она добровольно пошла на то, чтобы сын переехал в Гростенсхольм помогать Хейке в ведении хозяйства, поскольку у Хейке было достаточно дел с его пациентами. Однако никто не знал, чего это стоило Сольвейг. Эскиль был более земным и открытым, он находил практическое решение. Но когда Вильяр услышал такую тихую мольбу своей матери, он ощутил в сердце сильную, жгучую печаль. Из-за того, от чего они должны были отказаться — он и его мать. Он улыбнулся ей мимолетной и нежной улыбкой, которую она сохранила в своих воспоминаниях как драгоценность. Затем он посмотрел на Белинду, неловкого ребенка, тоже слепо верившего ему. Он посмотрел на своего открытого и прямодушного отца, который после бурной молодости успокоился, обосновавшись в усадьбе Линде-аллее, и принял как должное, что он не был одним из «великих» в роду. Вильяр посмотрел на бабушку Вингу, кокетливую и все понимающую, и в заключение — на Хейке, могущественного, величайшего из них всех за многие сотни лет. Патриарха без свойственного патриархам невыносимого своеволия и тиранического обращения со своими подданными. Хейке был не таким. Его авторитет проявлялся только в мягкой улыбке, в бережном отношении ко всем живым существам, в его смирении.

— Вы правы, — вздохнул Вильяр. — Вам следует узнать о чем-то, что я скрываю. Но я вынужден попросить вас дать обещание молчать! Потому что это касается не только меня, но и массы людей. Большего количества, чем вы думаете.

Присутствовавшие выжидательно молчали. Тогда Вильяр рассказал. Немного агрессивно, поскольку он противодействовал им. Когда он закончил, они какое-то время сидели молча. Реакция на услышанное была различной. Белинда не осмеливалась что-то сказать, она ведь знала, и сейчас должен был говорить кто-то другой. Тишину нарушил Хейке. Его голос выдавал огорчение.

— Вильяр, Вильяр, что ты, собственно, о нас думаешь? Где у тебя были глаза? И твои мысли?

— Как так, дедушка?

— Мальчик, оглядись в нашем Гростенсхольмском стогне! Как ты думаешь, почему отсюда никто не выехал в Америку? Во всяком случае, никто с наших хуторов. Потому что им, Вильяр, живется хорошо! Как ты полагаешь, почему нам было так трудно управлять тремя большими усадьбами? Мы должны бы быть очень богатыми! Но разве мы такие? Мы были вынуждены продать Элистранд, единственное, что напоминало твоей бабушке о ее родителях, которых она так рано потеряла. Это было, как нож в сердце, но мы должны были это сделать. Потому что, понимаешь ли, мой мальчик, мы заботились о наших работниках. Мелким крестьянам, арендаторам жилось у нас очень хорошо. А они же работники, не так ли? Они не угнетенные, они свободные, и они зарабатывают больше, чем большинство им подобных в норвежской сельской местности. Но это разоряет нас. Поэтому мы все время трудимся в хозяйстве с огромным напряжением.

Вильяр наклонил голову. Прошло какое-то время, пока он ответил:

— Мне давно нужно было бы поговорить с вами. Я должен был бы понять.

— Мы тоже не беседовали с тобой, — мягко сказал Хейке. — Нам следовало бы вести длинные беседы о хуторском хозяйстве, тебе и мне, но я всякий раз отодвигал это. Мне казалось, что это не к спеху. Возможно, я также побаивался того, что тебе покажется, будто мы нянчимся с нашими арендаторами и прислугой. Мы так мало знаем друг друга! — заключил он с нежной улыбкой.

— Я был идиотом, — признал Вильяр. — Думаю, что вы правы: я — упрямец, который шел своим путем и думал, что только он поступает правильно. Простите меня все!

Эскиль внес в настроение ноту легкости:

— Мы должны молчать о том, что узнали сейчас касательно тайных встреч Вильяра. Я уважаю Маркуса Тране, а также многих других, которых ты назвал.

— А мне кажется, что тебе следует какое-то время вести себя тихо, — сказала Винга.

— Об этом я уже сообщил, — кивнул Вильяр. — Сейчас я опасен для них — я под надзором.

— Вот именно, — сказал Хейке. — Но теперь ты ведь знаешь, что мы полностью на твоей стороне?

— Да. Спасибо, — сказал Вильяр растроганно. — Как чудесно все теперь! Больше никакой таинственности! И я знаю, кого мы все должны за это благодарить. Сперва за то, что я рассказал о призраке. Затем об этом. Я сознаю, что это чистосердечное отношение Белинды к жизни открыло мне глаза на то, что мои ближайшие родственники все же не так глупы.

Винга подняла свой бокал.

— После этого добро пожаловать, дорогой внук! Такие небольшие открытия, как это, делают обычно, когда выходят из трудных переломных лет юности и становятся взрослыми. У тебя это время немного затянулось, но давайте же выпьем за то, что Вильяра можно, наконец, назвать взрослым!

В тот вечер Винга очень устала. Хейке держал над ней свои исцеляющие ладони. Его забота была просто поразительной.

— Почему ты так долго держишь руки именно тут? — боязливо спросила она. — Под левой стороной грудной клетки. Там что-то особое?

— Нет, думаю, нет, — отвечал он рассеянно. — Это просто мои руки сами тянутся туда, а они обычно знают, где найти больное место.

Он не хотел говорить ей, что еще прошлый раз ему показалось, что он заметил небольшое увеличение селезенки. Теперь оно стало более заметным. «Все идет быстро, думал он подавленно. Поэтому мы, остальные, не обращали внимания. Для нас это шло слишком быстро».

Всю свою исцеляющую силу он направил на эту область. Он обратился с тихими мольбами к своим предкам, прося их о помощи. Он не мог потерять Вингу. Пока нет. Никогда. Винга существовала вне времени, она должна была жить всегда. Сам он после смерти перейдет в дружину Тенгеля Доброго, он это знал. Но Винга? Она не была меченой, не была избранной. Она была просто его вечной возлюбленной. Он не мог отпустить ее. Еще нет! Еще нет!

— Мммм, приятное ощущение, Хейке! Вот там стало по-настоящему хорошо!

— Да, я верю. А теперь ты должна выпить мое колдовское зелье, которое я приготовил для тебя, а завтра ты должна воздержаться вставать. Я выполню твое малейшее желание.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});