Междуглушь - Нил Шустерман

Когда Мэри жила в небоскрёбе на Манхэттене, она посвящала себя тому, что брала под своё крыло бесприютных послесветов и находила им занятие, которому они будут предаваться изо дня в день до конца времён. Она верила, что это — благородное призвание. Но Ник заворожил её подопечных этими отвратительными монетами, а затем спровадил всех в тот таинственный свет в конце туннеля, из которого не возвращаются.

Мэри не винила детей: кто же может противиться зову такой могущественной тайны? Это всё Ник — его ограниченность, безответственность, недомыслие! Она поражалась: какой колоссальный вред один-единственный индивид смог причинить её отлично управляемой, благоустроенной маленькой вселенной!

Она ненавидела Ника с яростью и страстью, которые могли сравняться по силе только с той любовью, которую она испытывала к этому юноше; и непрекращающееся противостояние взаимоисключающих эмоций делало невозможным возвращение к прошлому, к тому, как всё шло раньше. С другой стороны, Мэри готова была признать, что всё же кое-чем обязана Нику: если бы он не вырвал её детей из Междумира, она, Мэри, так и осталась бы в плену собственного Ритуала, не поднялась бы над своим раз и навсегда заведённым порядком; она никогда не охватила бы более широкой картины и в её голове не сложился бы Великий План.

Безусловно — она и теперь будет собирать и оберегать послесветов; однако эта задача скоро станет лишь малой частью замысла — замысла столь грандиозного, что при думах о нём у самой Мэри каждый раз кружилась голова.

Правда, в то время, когда она прибыла в Чикаго, этот замысел был ни чем иным, как неясным намёком на задумку, зёрнышком, из которого только-только проклюнулся зелёный росток. Ей ещё предстояло обнаружить, насколько глубокие корни оно пустит и какая из него вырастет обильная поросль.

Глава 17

Владыка Смерти

Репутация Мэри всегда бежала впереди неё. Впрочем, это сама Мэри подталкивала её своей властной рукой. Пока «Гинденбург» неторопливо плыл в небесах, Мэри высылала вперёд специальных эмиссаров с экземплярами своих многочисленных опусов. Эмиссары затем должны были предусмотрительно распространять молву о ней, рассказывая истории из её жизни каждому, кто соглашался послушать — то есть, фактически, всем, потому что абсолютно все послесветы обожают слушать истории. Апостолы Мэри были рады разносить повсюду сказки о её бесчисленных подвигах и творимых ею чудесах. И если, слушая рассказы, детишки не разевали рты в изумлении, то при виде огромного воздушного корабля, спускающегося с небес, будьте покойны — челюсти отвисали поголовно у всех.

Поскольку Мэри высоко ценила честность, она настаивала, чтобы её эмиссары рассказывали только правду. Конечно, она отбирала своих посланцев доброй воли крайне тщательно, из числа своих самых верных сторонников, зная, что такие будут подавать её в наиболее выгодном свете.

Эмиссары прибыли в Чикаго несколькими неделями раньше своей госпожи; так что когда «Гинденбург» завис над озером Мичиган, во всём городе не осталось ни одного послесвета, который не слышал бы её имени и не размышлял, правду ли говорит о ней молва.

Мэри попросила Спидо облететь город три раза, чтобы все обитатели междумирного Чикаго увидели её корабль. У Спидо душа была явно не на месте.

— Вы уверены, что хотите этого? — спросил он Мэри — один раз, второй, третий, как будто его вопросы могли заставить её изменить свои замыслы. — Мы послали сюда массу ребят, и никто из них не вернулся! Должна же этому быть причина!

— Вот и узнаем.

Пока они делали над городом второй круг, Мэри решала, куда им приземлиться. Благодаря великому чикагскому пожару[22] в городе хватало мёртвых пятен, но одно из них было особенно примечательным. Мэри определила его как территорию Всемирной чикагской выставки 1893-го года. Такого гигантского мёртвого пятна ей встречать ещё не доводилось — более мили в поперечнике! — и даже с отсюда, с высоты, она видела, что пятно буквально кишит послесветами.

— Вон там, — промолвила Мэри, указывая на самый центр бывшей Всемирной выставки, — вон там мы приземлимся.

Спидо затрясся в своих мокрых плавках.

— Т-там?.. А м-может, лучше как всегда — где-нибудь за городом? Да подальше?..

— Нет, Спидо, — твёрдо ответила Мэри. — На этот раз я хочу окунуться в самую гущу.

Обычно они действовали так: опускались где-то в малонаселённом месте, расставляли свои ловушки для потерявшихся душ, а позже возвращались посмотреть, не попался ли в них кто-нибудь. Но по мере того, как число пассажиров «Гинденбурга» росло, Мэри становилась смелее: останавливалась в маленьких городках и посёлках, где существовала вероятность, что послесветы организовались в какие-то, хотя бы примитивные сообщества.

В таких городишках она обращалась к мелким собраниям послесветов. Иногда те сразу вливались в число её подопечных и всходили на борт, иногда нет. Если они решали не присоединяться, Мэри улетала, оставив после себя подарки — кое-какие вещицы, без которых могла обойтись — и щемящее чувство, что они прозевали что-то чудесное. К тому времени, как она появилась в Чикаго, под её опекой находилось девяносто три послесвета.

— В городе хозяйничает Владыка Смерти! — паниковал Спидо. — Это он так сам себя называет! «Владыка Смерти»!

— Сказки, — отрезала Мэри, хотя и подозревала, что слухи говорили правду. До неё даже доходило, что этот тип назвал себя в честь самого знаменитого гангстера в истории. — Месяц назад ты утверждал, что никакого такого Чикаго вообще нет на свете!

— Я такого не говорил, — возразил Спидо. — Я только сказал, что его нет в Междумире.

— Однако сейчас мы убедились в обратном. Просвещение побеждает невежество, это непреложный закон.

— А если он нас поймает и сделает своими рабами? — ныл Спидо. — Что тогда?

— Диктаторы, правящие железной рукой, всегда стоят на страже собственных интересов, — назидательно проговорила Мэри. — Так что если Мопси Капоне и в самом деле диктатор — не в его интересах превращать нас в рабов.

— Вы так в этом уверены?

— Нет, — вздохнув, призналась Мэри. — Но мы всё равно отправляемся туда.

Они сделали ещё один круг над городом и начали спускаться к мёртвому пятну Всемирной выставки.

* * *

Всемирная Колумбовская выставка 1893-го года[23] была, наверно, самой грандиозной мировой ярмаркой всех времён. Она протянулась на целую милю вдоль берега озера Мичиган и выглядела так, что посетителям казалось, будто они из Чикаго попали в Древний Рим. Величественные, увенчанные куполами здания, колоннады, великолепные фонтаны составляли самое сердце Выставки и отличались такой алебастровой белизной, что на солнце слепили глаза, а при лунном свете, казалось, испускали мистическое сияние. Этот комплекс назвали «Великим Белым городом». Вздымающиеся ввысь колонны и поражающие воображение святилища индустрии символизировали могущество и вечность творений человеческого гения.

К сожалению, всё это было сооружено из дешёвого гипса, а потому как только Выставка завершилась, рассыпалось, будто песочный замок.

Однако то, что было утрачено в живом мире, сохранилось в вечном. Здесь, в Междумире, Великий Белый город всё так же тянется вдоль берега озера Мичиган; в самом его центре по-прежнему возвышается золочёная статуя Республики, а колесо Джорджа Ферриса, его подлинное детище,[24] самое высокое сооружение междумирного Чикаго — продолжает своё безостановочное кружение.

Короче говоря, место потрясало своей величественностью, но если уж на то пошло, Мэри Хайтауэр тоже была не промах — обставила своё прибытие с воистину королевской пышностью.

«Гинденбург» приземлился на Площади Славы — самой большой площади в сердце Белого города — опустившись прямо в зеркальный бассейн. Бассейн настолько соответствовал гигантскому дирижаблю по размеру и очертаниям, что оторопь брала: казалось, будто так и было задумано с самого начала, ведь они подходили друг другу, как ключ к замку. На площади собрались сотни и сотни чикагских послесветов. Они, разинув рты, глазели на то, как опустился пандус и по нему, выстроившись по росту, попарно промаршировали подданные Мэри. Сойдя в мелкий зеркальный бассейн, они разделились на два ряда и обернулись внутрь лицом, образовав почётный караул, вдоль которого должна была прошествовать Мэри.

Караул застыл по стойке смирно и хранил торжественное молчание. И вот появилась Мэри — она ступала медленно, по-королевски; подол её бархатного зелёного платья скользил по поверхности неглубокого, по щиколотку, бассейна, и казалось, будто она идёт по воде. Она прошла к кромке бассейна и остановилась, терпеливо ожидая, когда местные послесветы соберутся с духом, чтобы приблизиться к ней. А те, жалкие и запуганные, с тёмными кругами вокруг широко открытых глаз, производили тягостное впечатление зомби. Однако эти глаза вовсе не были пустыми и безжизненными, в них плескался страх — верный признак того, что слухи о Мопси Капоне были верны.