Алтарь Тристана - Анна Малышева

– Что скажешь? – нарушила повисшее молчание Мила. – По-моему, эта женщина – авантюристка, к делу пора привлекать полицию! Она не та, за кого себя выдает!

– С Иваном явно что-то случилось… – проговорила наконец Александра. – Уже два года все сведения о нем поступают только от Ирины. Она лжет, и это значит…

– …что никаких сведений нет, так? – на лету уловила подруга. – Вот что, Саша, я в твое чутье всегда верила. Ты умеешь унюхать неладное там, где мне бы и в голову не пришло что-то подозревать! Звони-ка ты в полицию! Если что, сошлись на меня, дай им мой телефон, электронный адрес, я могу все подтвердить. Там действительно дело дрянь. Удачи тебе!

Попрощавшись, Александра некоторое время сидела за столом, спрятав горящее лицо в ладонях. Ей внезапно стало жарко, кожу на лбу и щеках закололи тысячи крохотных иголочек.

«В полицию… В полицию… А что я им скажу? Кто я Гдынским, кто они мне? В полицию в этой ситуации должен и может заявить только родственник Ивана. Отец! Завтра я должна непременно остаться с ним наедине, любой ценой! Но как убрать из комнаты Ирину, ведь она будет встречать нишу, чтобы расплатиться? Какое несчастье, что старик может только читать по губам!»

Ей в колено мягко толкнулся кошачий лоб. Цирцея, тонко чувствовавшая тревогу хозяйки, бесшумно подошла и теперь терлась о ее ногу, выражая свое участие. Александра подхватила ее на руки, прижала к груди и, как всегда, испытала некоторое облегчение от этого немого, но искреннего сочувствия.

– Видишь, мы не зря беспокоились! – сказала она зверьку, глядя в его сузившиеся изумрудные глаза. – Боюсь только, что мы опоздали, года на два…

Глава 10

Солнечный луч прополз по истоптанным доскам пола, вскарабкался по ножке тахты и лег на одеяло. Кошка, давно проснувшаяся, блаженно вытянула лапы ему навстречу. Затем встала, потянулась, выгнув спину, и, мягко ступая, подобралась к самому лицу спящей хозяйки. Осторожно коснувшись носом ее подбородка, Цирцея выждала и повторила попытку разбудить Александру. На этот раз женщина приоткрыла глаза.

– Что, куда? – пробормотала она. – Выпустить тебя?

Цирцея спрыгнула на пол и направилась к двери. Вольнолюбивая по натуре, взятая некогда с улицы, она недолго могла выносить жизнь взаперти. Александра уважала ее страсть к свободе, до такой степени, что совсем не обижалась, если вдруг встречала Цирцею на улице или в ближайшем магазине, а та делала вид, что не узнает ее. И дело, как подозревала художница, было даже не в подачках, которые кошка получала у знакомых продавщиц: узнай те, что у нее есть хозяйка, они перестали бы проявлять щедрость. Александра считала, что кошка просто отстаивает последний островок независимости, защищает свой статус уличной, свободной кошки.

«Да ведь и я такая же!» Александра встала с постели и, подойдя к двери, выпустила Цирцею. «Стоит прибиться к надежной пристани, как тут же тянет на волю… А воля – неуютная, ненадежная, опасная!»

Выудив из кармана брошенной на спинку стула куртки часы, она обнаружила, что перевалило за одиннадцать. Обычно час пробуждения не играл для нее никакой роли: Александра привыкла работать по ночам, а сдавать работу во второй половине дня. Но сегодня ей нужно было поторопиться, чтобы успеть к мессе.

Церковный двор был полон, французская месса закончилась. Она с трудом пробиралась в шумной толпе от ворот до ступеней храма. Александра искала взглядом Ирину, но не видела ее. Молодая женщина, впрочем, могла подойти к концу следующей, русской мессы, после которой священник обещал предоставить необходимые сведения. Александра в последний раз обвела взглядом людей на ступенях и во дворе, смеющихся детей, лепечущих по-французски, сощурилась на яркое, совершенно летнее солнце, высушившее за утро все оттепельные лужи. Лишь в тени старой серебристой ели, там, где пряталась скамейка, оставалось сырое пятно.

Художница выключила телефон, спрятала его в карман распахнутой куртки, потом вовсе ее сняла и повесила через руку. Становилось по-настоящему жарко. «Зима была такая затяжная, снежная, а лето наступило вдруг, словно выплеснулось на город…» Она провожала взглядом людей, постепенно исчезавших в открытой калитке. Французы смешивались с входившими русскими прихожанами, торопившимися к началу мессы. Ни Ирины, ни Игоря среди них не было, не заметила она и Георгия, который тоже должен был подойти. «Быть может, все они уже внутри?»

Вероятно, по случаю воскресенья и теплой погоды был открыт главный вход в храм. Александра с минуту помедлила возле распахнутой высокой створки деревянных ворот, покрытых резьбой, оценивая качество работы. В храме, светлом и солнечном, пахло ладаном, с крыльца, как птичьи трели, доносились звонкие детские крики. Женщина медленно прошла вдоль рядов, оглядывая прихожан, занимавших места к началу русской службы. Затем вернулась по боковому проходу, на минуту задержавшись у алтаря святого Людовика, чьи широко распахнутые глаза приобрели особенно экстатическое выражение на ярком свету. Она уселась на предпоследней скамье, в левом ряду, неподалеку от чаши со святой водой. Отсюда женщина отлично могла наблюдать за обоими входами в храм – и центральным, и тем, что располагался прямо у нее за спиной. Сидя на пустой скамье вполоборота, она следила за людьми, появлявшимися в церкви.

«Ни Ирины, ни Игоря, ни Георгия… – Художница провожала взглядом прихожан, занимавших места, вытягивала шею, стремясь рассмотреть тех, кто сразу проходил в дальний конец храма. – Что же это такое? Ведь все они обязательно обещали прийти!»

Рядом с ней на скамью кто-то опустился. Обернувшись, она увидела Георгия. Он заговорщицки улыбнулся ей, как старой приятельнице, с которой его связывали общие воспоминания. Художница ответила улыбкой, но сказать ничего не успела: прозвонил колокольчик, и началась месса.

Когда процессия с крестом обходила зал и миновала их ряд, она заметила, как на последней скамье центрального прохода усаживается подоспевшая Ирина.

Молодая женщина села и замерла, не касаясь спинки скамьи, держась преувеличенно прямо, словно в позвоночник ей вонзились колючки. Она сидела, плотно сжав губы, Александра различала, как подрагивают ее бледные напряженные ноздри. Больше всего Ирина напоминала сейчас кошку, которая готовится броситься на мышь.

Игоря видно не было. На протяжении службы, которая на этот раз показалась художнице очень длинной, хотя занимала всего час, Александра многократно оглядывала зал, но мужчина так и не появился. Когда священник отпустил прихожан и те начали подниматься, женщина тоже встала:

– Вы будете ждать Игоря? – обратилась она к Георгию. – Почему-то я его не вижу… А ведь он обязательно должен был прийти!

– Ждать не имею возможности, – покачал головой мужчина. – У меня скоро поезд, я отсюда сразу на вокзал. В принципе, этот заказ был больше нужен ему, я-то найду, к кому обратиться. Правда, хотелось сделать это именно в Москве, но раз он пренебрег…

В этот момент в центральных дверях появился скульптор – взмыленный, раскрасневшийся, в светлом льняном костюме, измятом так, словно он был выужен со дна мешка с вещами. Под мышкой Игорь сжимал большую картонную папку. Обводя зал диким невидящим взглядом, он случайно заметил машущую ему Александру рядом с Георгием и, радостно вскрикнув, подошел к ним.

– Я работал до последней минуты, – лихорадочно развязывая тесемки папки, заговорил он, пожав руку заказчику и кивнув женщине. – Понимаете, хотелось представить все как можно нагляднее… Саша, взгляни тоже!

Но художница умоляюще вытянула руку:

– Постой, сейчас я тороплюсь, мне срочно нужно в ризницу… Чуть позже!

Она оставила мужчин и поспешно последовала за Ириной, которая уже шла по центральному проходу к алтарю. Молодая женщина двигалась походкой автомата, не глядя вокруг. Александре, замедлившей шаг, бросилась в глаза ее чрезмерно напряженная спина. Казалось, та берегла позвоночник от любого движения, словно он был сделан из хрупкого стекла. Александре уже не впервые подумалось, что болезненная бледность Ирины, тики, искажавшие ее лицо, эта неестественно прямая спина могли быть симптомами серьезного нервного заболевания.

Молодая женщина скрылась в ризнице. Александра, поколебавшись, тоже подошла к раскрытой двери и остановилась у косяка, наблюдая за происходившим внутри.

Ирина беседовала со священником, держа в руке листок бумаги, очевидно только что полученный от него. Беседа, впрочем, была односторонней – женщина, стоя вполоборота к Александре, смотрела на священника, порывалась что-то сказать, но каждый раз сдерживалась, а он негромко говорил. Наконец Ирина склонила голову, словно в знак благодарности, повернулась и пошла прямо на Александру. Та отступила на шаг, молодая женщина прошла в дверь, задев ее краем свисавшей с плеча сумки. Александра тихо окликнула ее, иначе Ирина так и ушла бы, ничего не заметив.