Мой муж Лев Толстой - Софья Толстая

Выехали скорым поездом, ехали с Сашей и Марусей сначала уныло, грустно, потом легче.

В Москве Миша встретил, но тотчас же начал собираться куда-то. Я очень огорчилась. Еще больше огорчилась я, когда он вернулся в третьем часу ночи, и мне пришлось опять делать ему выговор и почувствовать, что все напрасно, что все мои жертвы – жизнь в Москве, уговаривание и увещевание Миши, призыв к труду, к лучшей, более нравственной жизни – все это напрасно, все это он не хочет принять во внимание.

Приехав, ждала его, чинила белье и грустила.

17 ноября

С утра сажала с Марусей и Иваном привезенные из Ясной Поляны березки и липы. Посадили всего около семидесяти деревцов, подстригали акации, рубили сушь, мели дорожки и расчищали место для катка. Тепло и тихо, дождя нет, солнце на минуту выглянуло, птицы щебетали. Очень хорошо и в саду, лучше, чем если б его не было.

Когнитивный диссонанс анимуса и реального партнера это не просто обычное явление – необычным явлением было бы отсутствие его. Реальному образу и образам Юнга свойственно со временем сближаться в сознаниях людей, и через время психологический дискомфорт когнитивного диссонанса уходит. Как выражаются в народе – притираются люди друг к другу. Для того чтобы это произошло, необходимо общение в паре для начала, которое у супругов Толстых отсутствует уже.

18 ноября

Вчера ночью Миша опять не вернулся домой до трех часов; я его ждала, слушала, не спала потом всю ночь, мучаясь о нем. Утром отправилась к директору лицея, просила взять Мишу в полный пансион. – «Nous jouons gros jeu»[5], – ответил он мне, подразумевая, что Миша тогда вовсе уйдет. Миша вернулся пристыженный, говорил, что я права во всем, что он забывает совместить в себе мысль о моем беспокойстве с его опаздыванием и сиденьем у товарищей. Вечером вдруг приносит мне три груши.

Сергеенко выпытывает изо всех сил для биографии Л.Н., а я все молчу.

Событие дня – письмо Льва Николаевича ко мне. Привезла Вера Толстая. Умиленное, полное любви письмо. А у меня умиленье прошло, поддерживать его – больно. Вперед, вперед в жизни, – и поскорее к концу. Ничего больше не даст жизнь. Листья опадают, старость – лучше уж скорее конец.

19 ноября

Утром Пастернак привез из Ясной хорошие вести и доброе письмо от Л.Н. Но ему не пишется и он вял. Уж не мой ли приезд ему повредил? Весь день сидела дома. Часа три играла, потом написала три письма: Льву Николаевичу, Степе брату и Андрюше. Много шила, переделывала рукава на меховой кофточке Саши. Миша пришел в хорошее настроение, получил еще 5 из греческого и 5 из Закона Божьего. Был у Барановых. Саша тоже мила. Поправила на время своих детей, и легче на душе, точно дело сделала. Немного переписывала дневники Л.Н. Вообще я в спокойном и будничном духе.

22 ноября

Если стоны души можно передать дневнику, то могу только стонать и стонать. Миша третьего дня опять пропадал всю ночь до седьмого часа утра у цыган, вчера посидел дома, сегодня опять пропал. Где он, с кем он? – ничего не могу дознаться. Всякий день новые товарищи, какие-то дикие, неизвестные.

Делала скучные необходимые визиты. Играла, писала. Маруся с Сашей пошли к Масловым; я не пошла, хотя знала, что там С.И. Велела им ехать, а не итти, а они пришли и привели с собой С.И. Я очень рассердилась на Марусю; потом С.И. играл свой квартет, ноктюрн Шопена. Он успокаивал мой гнев, он был ласков, добр со всеми, – добродушно-весел. Но и он не успокоил моего страдающего о Мише сердца. Недаром я плакала, уезжая из Ясной Поляны. Как мне не хотелось расставаться с Л.Н., как нужна была его помощь, защита от жизни, от самой себя… Он прав перед человечеством: он великий писатель. Но мне от этого не легче, он мне не муж, в смысле помощи, он, главное, не отец своих воспитывающихся детей, и это ужасно для матери.

24 ноября

Поздравляла именинниц: Ермолову, Давыдовых, Дунаеву, посетила Наташу Ден, родившую сына и заболевшую после родов. У Ермоловой тщеславно веселилась и тем приветливым приемом, который мне все делали, и красотой цветов, нарядов, изящных форм светской жизни и общества. Разговаривала с великой княгиней Елизаветой Федоровной, этой красивой, милой и приветливой женщиной.

25 ноября

Таскалась все утро по дождю по Москве. Тоска, безумное, бесцельное нервное шлянье по грязи без цели, но тоска, ох! – невыносимая. Вечером легла и заснула. Встала, пришла Саша: – Ты больна, мама? – Я говорю: нет. Она бросилась меня целовать. – Если б ты знала, какая ты хорошенькая, розовая, после сна. – Неужели я еще хорошенькая? Или это любовь ее видит красоту в любимой матери? – Вечером театр: «Моцарт и Сальери» и «Орфей». Был С.И. с нами, Маруся, Саша, и Гольденвейзер, и Бутенев. Еще в ложах были знакомые. Сначала было интересно и весело, но ужасное пение в «Орфее» навело опять скуку, и я насилу досидела.

27 ноября

Письма из дому: от Льва Николаевича – он все-таки собирается сюда, в Москву, 1 декабря; потом от Тани. Мое к ней пропало, так досадно! А я отговаривала в нем Л.Н. ехать в Москву. Мне ужасно подумать, что он будет страдать от городской жизни: посетители, шум, уличная суета, отсутствие досуга, природы, дочерей и их помощи – все это ему ужасно. А мои интересы воспитанья детей, музыка, мои знакомые, мои выезды, хотя и редкие, в концерты и театр – все это прекратить мне трудно, а его раздражает. Переписывать же ему его переправляемые им без конца писанья я уже и по зрению, и по приливам крови к голове – уже не могу, как прежде, и это тоже его будет сердить и огорчать, a в Ясной пишут дочери, Александр Петрович и Коля Оболенский. Еду в Ясную отговаривать его или привезти самой, если он будет настаивать ехать.

Была утром Погожева, объявила, что вечер Толстовский разрешен, но не упоминать, что он в честь Толстого, не позволят читать о Толстом, а только из его произведений, и прочие грубые и глупые оговорки.

Вечером пришел С.И. Танеев. Мы пили чай: Саша, Миша и я.

Как я ему обрадовалась! Больше всего люблю, когда он так придет просто, и только для меня. Сочинил сегодня для пенья двух хоров прекрасную, содержательную вещь на слова Тютчева и пришел мне ее сыграть и напеть. Потом сыграл Andante из своей симфонии. Сидели, тихо разговаривали, прочли статью критическую музыкальную. Как всегда с ним просто, спокойно, содержательно проведешь время.

28 ноября

Узнала в квартетном концерте о смерти Насти Сафоновой, семнадцатилетней старшей дочери, ужасно это меня поразило.

Играл Гольденвейзер «Трио» Рахманинова, потом чудесный квинтет Моцарта с кларнетом. Много знакомых, С.И.

Письмо открытое о приезде Льва Николаевича 1-го. Мы с Сашей обрадовались ужасно и даже прыгали и кружились вместе.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});