Похищение мечты - Олесь Бенюх

Бжезинского слушали внимательно. Гости Джерри, соседи по кэмпусу (среди них двое-трое - богаче Парсела), знали, что он не терпит дилетантизма ни в чем. Джерри смотрел на профессора и думал, сможет ли из того со временем получиться крупный политик. Знания, энергия, безупречная биография - все это есть.

Связи со столпами элиты бизнеса будут. Он малый талантливый, первый свой приезд сюда сумеет развить в непреходящий успех.

И возраст вполне подходящий - сорок. Да, вроде бы все говорит в пользу Бжезинского. Однако, есть одно "но". Злоба, клокочущая, вырывающаяся наружу злоба к русским - именно она, как это ни парадоксально, не позволит профессору сделать карьеру в сфере практической политики. Политик должен быть мудр. А мудрость исключает злобу, поспешность, необдуманные ходы.

Она, мудрость, злобу заменяет ненавистью, поспешность - умением выжидать, необдуманные ходы - дьявольской расчетливостью. Пожалуй, можно согласиться с тем, что неистовая злоба Бжезинского помогла ему обратить на себя внимание, выделила из легиона подобных ему ученых, профессоров, аналитиков. не слишком ли много их сейчас расплодилось - советологов, кремленологов, экспертов по России, Восточной Европе?

Нет, из Бжезинского стоящего политика всеамериканского и, тем более, планетарного масштаба, пожалуй, не получится...

- На мой взгляд, - говорил Бжезинский, - крупнейшая из всех ошибок большевиков была совершена в день, когда они взяли власть. Объявив о том, что церковь отделяется от государства и что оно, это новое государство, является атеистическим, у мужика отняли Бога. Может быть, создали что-нибудь равноценное взамен тысячелетней веры? Нет, нет и нет. Переделать природу человека? Это оказалось не под силу даже "освободившемуся пролетариату, вооруженному могучим учением современности марксизмом-ленинизмом". Я употребил здесь клише русских - слово в слово. Впрочем, дело не столько в словах, сколько в сути явлений, за ними скрывающихся. Итак, у мужика отняли веру, которая - хорошо ли, плохо ли, веками сдерживала зверя в человеке, лишили его первоосновы морали. В результате убийства веры постепенной эрозии подверглись естественные человеческие идеалы - честность, правдивость, достоинство, бескорыстие, порядочность.

"Злоба, и на сей раз злоба мутит рассудок почтенного профессора", думал Джерри, хмуро слушая Бжезинского.

Джерри вспомнил о старинном русском иконостасе, который он, используя свой дипломатический паспорт, вывез в Штаты из Москвы несколько лет назад. По утверждениям экспертов Парсела, иконостас был бесценной исторической реликвией. А ведь Джерри отдал за него сущий пустяк, кажется, что-то около тридцати тысяч долларов. "Пятнадцатый век?!" - удивлялись его гости, рассматривая искусно реставрированные иконы. И Джерри чувствовал, что отношение большинства его знакомых соотечественников к печальным божественным ликам такое, словно они увидели тотемы дикарей.

В тот свой приезд Парсел на приеме у американского посла долго беседовал с одним из влиятельнейших митрополитов русской православной церкви. "Коммунисты, - тихо говорил монах, полузакрыв глаза, - сумели повести за собой миллионы. Говорят, будто они взяли за основу своей веры библейские заповеди. Не просто говорят - злобно хулят, обвиняют. за что же обвинять? За "плагиат" добра, любви, братства? Да благословит Господь на все времена подобное заимствование!".

В соборе Святого Воскресения в Сокольниках Джерри посетил воскресную службу. Он любил и сладкий церковный запах, и возвышенное звучание хора, и ушедшие в молитву, отрешенные от всего земного глаза прихожан. Находясь в очередной раз в Москве, Парсел посещал две-три действующие церкви (каждый раз новые) и обязательно - Елоховский собор. "Как много народа, всякий раз отмечал он. - Так самозабвенно, с такой детски безоглядной верой, как в России, не молятся нигде в мире! И молодежь есть. Мы кричим, что русские притесняют верующих. Меж тем, у них ни в одной анкете нет пункта "Вероисповедание". А у нас практически всегда при приеме на работу нужно ответить на такой пункт письменно. И на моих заводах - тоже. Увы, как у всех, так и у меня. И увольнение здесь с работы за то, что кто-то ходит в церковь - неумная ложь. Я и самого патриарха об этом спрашивал, и низших священнослужителей, и верующих сотни. Может, и было когда-нибудь на заре революции. Но не сейчас. Нет, не сейчас".

Бжезинский продолжал говорить увлеченно, артистично; сопровождал свою речь эффектными жестами, перемежал хорошо отрепетированными паузами. Джерри, казалось, мирно дремал.

Однако в душе его медленно нарастало чувство досады. Оно ширилось, ширилось, грозило перейти в раздражение - желчное, открытое.

"Фигляр, - едва сдерживая себя от гневных реплик, думал Джерри. Болтун, самовлюбленный и самонадеянный. Он же ведь ни разу в России сам не был, с живыми русскими, кроме перебежчиков, не обмолвился ни словом. А какой апломб, гонор какой! Сколько же всяческой дряни намешала природа в одном человеке. И для нас это не просто человек. Это один из лучших наших советологов! Во всяком случае, в усердии и способностях ему никак не откажешь. А в итоге что же получается? Злоба его ведет к искажению истины, к непониманию, к невежеству. А ведь он и ему подобные лезут и попадают! - в советники администрации, белого Дома по проблемам Советского Союза. Рекомендации готовят - по культурным, военным, политическим, экологическим аспектам наших отношений. Создаются - на основе таких вот "рекомендаций" тактические, стратегические планы. Страшнокогда судьбы сверхждержавы покоятся на злобе и глубоком невежестве, тщательно прикрываемом тогой архиакадемической учености. Разумеется, я, Джерри Парсел, ненавижу Советы в тысячу раз больше, чем сей нищий университетский выскочка. Но я сохраняю при этом холодную голову и способность к объективному анализу. Без этого в сегодняшней 2битве миров" ошибки, просчеты и, наконец, скорое поражение обеспечены в абсолютной степени"...

Видя, как слушатели кивают головой, соглашаясь с его мыслями, Бжезинский улыбался. "Цели у нас разные, господа, думал он при этом. - Вы хотите максимально использовать мои мозги. И чтобы это стоило вам подешевле. Я хочу с вашей помощью обрести такое социальное положение, которое отвечало бы моему таланту". С детства Бжезинский был ярым антисемитом. И тщательно это скрывал. Однажды он сделал такую запись в своем дневнике: "Будь на то моя воля, я дал бы нацистам возможность пройтись по всей планете огнем и мечом и искоренить еврейство тотально". Прочитавшая эту запись случайно мама будущего профессора пришла в восторг: "Ты шляхтич самых голубых кровей, Збигнев". Зная, что среди десяти присутствующих толстосумов четверо - евреи, он улыбался им особенно умильно, думал: "Жиды пархатые! Тряхните неправедно набитой мошной. Помогите успешно провести кампанию по моим выборам в Конгресс. Какой вам от этого профит? Матерь божья Ченстоховска простит вам два-три самых гнусных ваших греха. Я попрошу ее об этом лично". Один из четырех, нью-йоркский банкир Менахим Гольдберг с открытой неприязнью наблюдал за Бжезинским. Он, конечно же, ничего не знал о тайных взглядах профессора по еврейскому вопросу. Но чисто интуитивно этот "шановний пан" с негромким голосом и манерами утонченного аристократа все больше и больше раздражал Гольдберга. "Скользкая дрянь, типичный университетский выскочка с амбициями Маркузе и потенцией Герострата, - размышлял он. - Скажите на милость, чем, чем он вызывает такую неодолимую неприязнь?". В это время Бжезинский в очередной раз улыбнулся - теперь Менахиму Гольдбергу. банкир с облегчением улыбнулся в ответ. "Улыбка, его улыбка - в ней все дело. Как я раньше не понял это? Скользкий... Сейчас, наверно, без таких не обойтись. Да и в мое время, лет пятьдесят назад, они, помнится, процветали. Только тогда они, кажется, не так активно лезли в науку. Все больше орали свои песни по пивным. Да, профессор...".

- господа, я говорил достаточно долго, но даже вскользь не имел времени коснуться таких проблем, как национальная, новой советской элиты, военного лобби Кремля! Впрочем, все они - и многие другие - так или иначе освещены в тексте моего сегодняшнего сообщения, несколько экземпляров которого переданы секретарю мистера Парсела. Анализ, выводы, и рекомендации содержатся в особом приложении.

Первый же заданный ему вопрос заставил Бжезинского всерьез задуматься. Курт Рингельдорф, известный калифорнийский промышленник, щуплый человечек с холеной бородкой и усиками, спросил как бы невзначай: "Когда, по-вашему, началось интенсивное разложение советского общества и что этому способствовало решающим образом?". "Вы имеете в виду массовые репрессии тридцатых годов?" - выдержав паузу, осторожно ответил вопросом Бжезинский. "Нет", - усмехнулся едва заметно Рингельдорф, играя своими увесистыми золотыми очками. "Послевоенные неурожаи, карточная система, ленинградское "дело" 1948 года?" - словно размышляя вслух, говорил профессор, улыбаясь Рингельдорфу. Тот надел очки и обратился к своим коллегам, а не к Бжезинскому: "Мои специалисты считают роковым для красной России то обстоятельство, что в ходе войны миллионы советских солдат побывали в Европе. Сами того не ведая, они стали носителями бацилл будущего распада. Эти бациллы - неосознанное восприятие преимуществ Запада, западных свобод, западного изобилия - вопреки войне". "Признаться, мы не думали о таком подходе к проникновению русских в Европу", - в голосе Бжезинского прозвучали нотки растерянности. "А вы подумайте", - порекомендовал Рингельдорф. Профессор тотчас согласился: "Сэр, ваш совет - ценная помощь многим ученым Колумбийского университета".