Князь Святослав - Николай Кочин

Святослав даже вздрогнул от удивления.

— А разве тебе чужды блага и радости жизни?

— Есть единственное благо жизни — исполнение долга.

— Вот я посажу тебя на кол, что тогда будет с твоим долгом?

Душан кротко усмехнулся:

— Я приму это с утешением, что в мой короткий промежуток жизни ни разу не сошёл с праведного пути. А коль путь короче, так меньше забот, лишений и скорее, стало быть, приближусь к желанной цели. Есть большая радость в одном сознании, что правде и добру отдал свою жизнь. Есть ли в мире что-либо возвышеннее этого и угоднее богу.

Святослав силился понять его и не мог. В голове язычника, которого занимала прежде всего война, не находилось примеров, с которыми он сопоставил бы слышимое сейчас и привёл бы это к единому пониманию. Мать-княгиня Ольга, ревностная христианка, и та не говорила ничего подобного. Душан только разжигал неумную любознательность князя.

— Ты ссылаешься на бога, но вот бог отвернулся от тебя, погляди, на что ты похож. Хуже и ниже холопа, — сказал он Душану. — Калокир говорит, что христианский бог не любит тебя и твоих братьев-сообщников. Ты и ему не угодил. Епископы и священники считают вас всех отщепенцами. Вы гнушаетесь икон, образов бога, не кланяетесь кресту, как это принято в просвещённой стране ромеев.

— Богу не нужны украшения, которыми тешат себя христианские владыки и присвитеры, склоняя к тому и простой народ. Истинные убеждения не возникают из стремления к славе, почестям и титулам. Они бескорыстны. Мы отвергаем все, что отдаляет нас от бога и что замутняет правую веру. Вере не нужны ни золото, ни словословие, ни даже сонмища учёных диалектиков, кормящихся за счёт обманутых мирян. «Блаженны нищие духом, ибо они бога узрят». Поэтому мы признаем тихую и нелицемерную, притом, тайную молитву, добрые некрикливые дела и любовь к ближнему не на словах, а на деле.

— Ага! Любовь к ближнему! — вскричал Святослав. — Под этим вы подразумеваете неповиновение властям. Отрываете людей от труда, от военных занятий. Вот Калокир мне и разъяснил это… Вы — волки в овечьей шкуре.

Душан сел без приглашения и потёр гноящуюся ногу в язвах от цепей. Святослав наблюдал его с нескрываемым беспокойством. Душан тихо, внятно заговорил.

— Вельможе, торгующему совестью и честью, непостижимо движение непреклонного сердца к добру и истине. Привыкший видеть простого человека лишь послушным, терпеливым и во всем покорным себе, вельможа перестал замечать христианина, способного на умный подвиг, на общее дело, которое устраивало бы и богатых и бедных! Князь! В христианском государстве попирают божественные свойства человека хуже, чем в языческих землях, смотрят на простых людей как на скотину. Бояре пьют слезы бедных, число которых всё умножается и у нас. По примеру жестокой ромейской державы, землепашцев превращают в рабов. Кнут и палка стали спутниками их быта. О том ли проповедовали бедные апостолы, скликая к себе и богатых и бедных. И не Христос ли порицал богачей за кичливость, жадность, жестокосердие, завещая нам ценить человека по сокровищам его сердца и ума. Так вот, властям мы готовы повиноваться, ибо и власть от бога есть, но мы противимся бессмысленности установлений и распоряжений глупцов, случайностью судьбы вознесённых до положения властителей, полководцев или даже царей. Ибо нигде не указано, что достоинства ума и сердца возрастают вместе с должностным положением человека. Нигде!

— Погоди, старик, — прервал его Святослав, горячась. — Истинного почёта достигают лишь люди необычного ума, насколько мне известно, и вообще приметных доблестей. Порицать человека за то, что он стал выше других, равносильно тому, как бы мы недовольны были высотой дерева, которое переросло прочих. И не есть ли почёт, высокая должность и слава — высшая награда человеку за его деяния и заражающий пример для его сограждан.

— Не спорю. Богатство, военные удачи, властвование, высокие титулы и чины пользуются почётом и служат удивлению потомков. Но сокровища духа — есть ценности, перед которыми меркнут все эти побрякушки и суеверия земных, преходящих оценок…

— Что такое сокровища духа? — Князь поморщился. — Ничего не понимаю. В своём ли ты уме… Сокровища духа… Сокровища духа… А можно сказать проще?

— Ну, мудрость, добродетели, справедливость, любовь к людям. И, конечно, незамутнённая земной корыстью и презренным расчётом вера в Предвечного.

— Предвечного? — князь пожал плечами. — Воя я тебя брошу опять в темницу и заставлю там мучиться всю жизнь, мудрость останется при тебе, и все твои сокровища духа, посмотрю, как ты заговоришь без богатства, без почёта, без удовольствий земной жизни, с одной кружкой воды и куском хлеба. Ага!

— Великие мудрецы древности (да и в наше время не мало примеров) и в темницах сохраняли спокойствие духа, а мудрость доставляла им утешение. Это всё было, князь, и твой опыт был бы опрометчивым повторением уже давно пройдённого.

Спокойствие, простота и твёрдость Душана поразили князя. Он привык ценить в людях, помимо физических доблестей, и силу характера, Душан невольно его пленил. Притом же много из того, что хулил Душан, не нравилось и Святославу. Князь презирал безумную византийскую роскошь, расточительность вельмож, которую он увидел у знатных болгар и епископов, подражавших грекам в быту, надменность и жестокое обращение с рабами, презрение к трудовому народу, стеснения, которым подвергался крестьянин, кормилец всего населения страны и поставщик военной силы.

Нравилось Святославу и то, что Душан был горд, держался независимо, и суждения высказывал прямодушно, не колеблясь. Несмотря на отсутствие образования, князь чувствовал в нём лучшие свойства славянина: прямоту, чистосердечность, ясный ум, стойкий характер, смелость и бодрость духа, в противовес запуганной душе грека. Подкупало князя в Душане и то, что будучи книжником, Душан не испытывал безотчётного изумления перед православной ромейской образованностью. Князь приказал ему развернуть свои свитки и рассказать, что в них написано. Душан показал в переводе с греческого на славянский «Видение Исаии», в котором утверждалось, что Христос сошёл на землю с призрачною, а не действительною плотью; «Прения дьявола с Господом», в них рассказывалось о силе и власти дьявола в мире; «Книгу святого Иоанна», в которой поведано о творении вселенной, о начале и конце, о цели прихода в мир Христа.

Святослав слушал внимательно, задавал вопросы, получал пространные ответы, но девственный ум варвара был к этим тончайшим богословским отвлечённостям не приучен и чужд, и князь сказал с раздражением:

— Мой друг Калокир, который всю эту премудрость постиг, говорил мне, что эти книги есть плод незрелого ума, они полны вздорных мыслей, развращающих несбыточными бреднями простой народ и достойны осуждения, даже жестокой кары.

Душан не удивился ни раздражению князя, ни его высказываниям и невозмутимо ответил:

— Вольно заносчивому, лишённому совести ромею, да ещё знатному, поносить светочей славянского гения. — Мы же считаем эти сочинения боговдохновенными и полными глубокого смысла.

— В чём же этот смысл? Ромеи написали ещё больше книг. И можешь ли ты рассчитывать на то, чтобы твои соплеменники обогнали их в учёности…

— О, князь! Не от мудрости говоришь ты это. Новое в наших книгах прежде всего уже то, что они написаны на родном языке и для всего многочисленного славянского народа. Вот это сочинение Молоха Храбра: «Сказание о письменах славянских». Оно объясняет, как появилась письменность у нас, славян, обосновывает необходимость собственной учёности и государственной самостийноти. Черногорец Храбр уже потому хотя бы почитается нашим учителем, что он жил и писал в то время, когда ещё живы были лица, которые имели счастье видеть великих наших учителей и основоположников славянской письменности братьев Кирилла и Мефодия и беседовать с ними. Вот послушай, князь, как пишет Храбр: «Прежде славяне не имели письмен и, будучи язычниками, читали и гадали чертами и резами. Принявши крещение, они начали пользоваться римскими и греческими письменами, славянская речь оставалась без разума, но всё к разуму приводящий и спасающий помиловал род славянский и послал ему Константина философа, называемого Кириллом, мужа праведного и истинного, который сотворил нам тридцать письмен и восемь, одни по чину греческих письмен, а другие сообразно звукам славянской речи».

— Заметь, князь, как обстоятельно и точно рассказал Храбр для потомков, какие буквы заимствованы были из греческого алфавита и какие были изображены Кириллом. Особенно ценна нам вторая часть его труда. В греко-римском христианском мире, объятом гордынею, сложилось убеждение, что языками учёности, богослужения и священного писания могут быть только три: еврейский, греческий и латинский. Но это — заносчивость и не больше. Молодые народы, подобно человеку в молодом возрасте, отличаются малоопытностью, но отнюдь не тем, что они не способны к самостоятельному уразумению истин философских и других. Славянский народ поэтому не должен обрекать себя на искусственное замораживание способностей и пребывать в невежестве. Он нуждается в приобщении к эллинской, еврейской и римской мудрости, не теряя своего языка и от него не отказываясь, чего хотели бы надменные ромеи и латиняне, объявляя себя народами избранными богом на земле…