Тайная жизнь пчел - Сью Кид

Я решила, что спасаться от жары лежа было дурацкой затеей. Сдавшись, я направилась в розовый дом, чтобы выпить там чего-нибудь холодного. Если мне когда-нибудь удастся попасть в рай, после всего, что я сделала, хорошо бы получить хотя бы несколько минут аудиенции с Богом. Я бы сказала ему: Послушай, я знаю, что ты создал мир из самых лучших намерений, но почему ты позволил ему от тебя ускользнуть? Почему ты не смог остаться верен изначальной идее рая? Человеческая жизнь просто отвратительна.

Когда я вошла на кухню, Мая сидела на полу, вытянув ноги, и держала на коленях коробку с крекерами. Все было в порядке — мы с Маей единственные, кто и пяти минут не мог спокойно пролежать на кровати.

— Я видела таракана, — сказала она, беря мешочек с пастилой, который я прежде не заметила. Она вытянула одну пастилку и стала отщипывать от нее кусочки. Безумная Мая.

Я открыла холодильник и стояла там, глядя на его содержимое, словно бы ждала, что бутылка виноградного сока сама прыгнет ко мне в руку со словами: На-ка, выпей меня. Похоже, до меня не дошло, чем занимается Мая. Порой значительные вещи доходят до вас мучительно медленно. Скажем, вы ломаете ногу и не чувствуете этого, пока не проходите целый квартал.

Я почти что прикончила целый стакан сока, прежде чем взглянула на миниатюрную магистраль из крекерных крошек и кусочков пастилы, которую Мая сооружала на полу. Она начиналась у раковины и вела к двери — плотная дорожка из золотистых крошек и липких белых кусочков.

— По этой дорожке тараканы выйдут за дверь, — сказала Мая. — Это действует безотказно.

Не знаю, как долго я смотрела на эту дорожку, на лицо Маи, повернутое ко мне в ожидании, что я что-нибудь скажу. Я не знала, что говорить. Комната наполнилась монотонным жужжанием холодильника. Внутри появилось странное вязкое ощущение. Воспоминание. Я стояла, позволяя ему прийти. Твоя мать была просто психом, когда дело касалось насекомых, сказал Т. Рэй. Она делала дорожки из крекерных крошек и пастилы, чтобы выманивать тараканов наружу.

Я вновь посмотрела на Маю. Моя мама не могла ведь научиться этому тараканьему фокусу от Маи, подумала я. Или могла?

С тех пор, как я первый раз вошла в розовый дом, какая-то часть меня не прекращала верить, что моя мама здесь бывала. Но я верила не настолько, чтобы даже мечтать об этом или хотя бы блуждать по лабиринтам надежды. Но сейчас, когда реальная возможность этого, казалось, была прямо передо мной, это выглядело совершенно невероятным — попросту безумным. Этого не могло быть, снова подумала я.

Я села за стол. Послеполуденные тени блуждали по комнате. Они были персиковых тонов, обрисовывались и вновь растворялись, и кухня тонула в совершеннейшем безмолвии. Даже гул холодильника прекратился. Мая вернулась к своему занятию. Обо мне она, похоже, попросту забыла.

Моя мама могла научиться этому из книги, а может, и от своей мамы. Откуда мне знать — может, повсюду, во всех домах, используют этот самый способ. Я встала и подошла к Мае. У меня дрожали поджилки. Я положила руку ей на плечо. Ладно, подумала я. Поехали. Я сказала:

— Мая, вы были знакомы с Деборой? Деборой Фонтанель? Белой женщиной из Виргинии? Это могло быть очень давно.

В Мае не было ни грамма хитрости, и можно было на нее положиться в том, что она не станет долго обдумывать ответ. Она не взглянула вверх, не замялась ни на секунду. Она просто сказала:

— О да, Дебора Фонтанель. Она жила там, в медовом домике. Она была такой милой.

Вот так. Вот и все.

Я почувствовала головокружение. Чтобы не упасть, мне пришлось схватиться за стену. Внизу, на полу, дорожка из крошек и пастилы казалась наполовину живой.

Во мне роились вопросы, но тут Мая запела: «О, Сюзанна!». Она отложила коробку с крекерами и, хлюпая носом, медленно поднялась. Воспоминание о Деборе Фонтанель, очевидно, ее расстроило.

— Думаю, я ненадолго схожу к стене, — сказала она и вышла, а я осталась одна, посреди кухни, с раскаленной головой и не в силах вздохнуть, а мир подо мной кружился и кружился.

Идя к медовому домику, я сосредоточилась на своих ступнях, касающихся засохшей грязи подъездной дорожки, торчащих коряг, свежеполитой травы, на ощущении земли подо мной — твердой, живой, древней, всякий раз оказывающейся там, где я опускала ногу. Там, и там, и там, всегда там. Именно так должно быть и с мамами.

О да, Дебора Фонтанель. Она жила там, в медовом домике. Она была такой милой.

В медовом домике я забралась с ногами на кровать и села, обняв колени руками, сделав полочку, чтобы опереться о нее виском. Новыми глазами я оглядывала стены и пол. Моя мама ходила по этой комнате. Человек. Не некто, придуманный мною, а человек — дышащий и живой.

Чего я меньше всего ожидала, так это заснуть, но, видимо, после потрясения, все, чего хочет тело, — это спать и грезить.

Я проснулась около часа спустя в том бархатистом состоянии, где ты еще не помнишь, что тебе снилось. Затем, внезапно, видения нахлынули на меня.

Я делаю извивающуюся медовую дорожку через всю комнату, которая кажется одновременно комнатой в медовом домике и моей спальней в Силване. Я начинаю от двери, которую никогда прежде не видела, и заканчиваю возле своей кровати. Затем я сажусь на матрас и жду. Открывается дверь. Входит моя мама. Она следует за медовыми изгибами через всю комнату, пока не подходит к моей кровати. Она улыбается. Она очень красива. Но тут я замечаю, что она не совсем обычный человек. Тараканьи лапки высовываются из ее одежды, торчат сквозь ребра, внизу туловища — их всего шесть, по три с каждой стороны.

Трудно вообразить, кто мог сидеть в моей голове, выдумывая подобное. Воздух был уже сумеречно-розовым и достаточно прохладным, так что я обернула ноги простыней. В желудке было противно, словно меня вот-вот стошнит.

Если скажу, что никогда больше не задумывалась об этом сне, никогда не закрывала глаза и не представляла мою маму с тараканьими лапками, никогда не спрашивала себя, почему она явилась мне в таком виде, выявив свою худшую сущность, значит, я снова уступлю своей укоренившейся привычке ко лжи. Таракан — это существо, которое нельзя любить, но его невозможно и уничтожить. Он будет приходить снова и снова. Попробуйте-ка от него избавиться.

* * *

Несколько последующих дней я была как на иголках. Я подпрыгивала до потолка, если кто-нибудь ронял на пол хотя бы монетку. За ужином я.

поковыряв еду вилкой, упиралась взглядом в пространство, словно в трансе. Иногда у меня в голове возникало видение моей мамы с тараканьими лапками и мне срочно приходилось проглатывать ложку меда, чтобы успокоить желудок. Я была так взвинчена, что не могла усидеть и пяти минут, пока шла «Американская сцена», тогда как раньше я ловила каждое слово Дика Кларка.

Я ходила по дому кругами, зависая то здесь, то там, представляя мою маму в разных комнатах. Сидящей, расправив юбку, на табурете возле пианино. Стоящей на коленях перед Нашей Леди. Изучающей коллекцию рецептов, которые Мая вырезала из журналов и неустанно наклеивала на холодильник. Я с остекленевшим взглядом перебирала эти образы, пока не замечала, что на меня смотрит Августа, Июна или Розалин. Они цокали языками, и мое лицо вспыхивало. Они говорили:

— Что случилось? Что с тобой? Я мотала головой.

— Ничего, — врала я. — Ничего.

На самом деле у меня было ощущение, словно я стою на краю вышки, собираясь прыгнуть в незнакомую воду. Опасную воду. Мне лишь хотелось немного отсрочить нырок, почувствовать в этом доме близость моей мамы, притвориться, что я не боюсь истории, приведшей ее сюда, и того, что мама может удивить меня, наподобие того, как она сделала это в моем сне, оказавшись шестиногой и страшной.

Мне хотелось подойти к Августе и спросить, как оказалась здесь моя мама, но страх меня останавлив ал. Я хотела и не хотела этого знать. Я находилась в преддверии загробного мира, не зная, что меня ждет — ад или рай.

* * *

В пятницу, ближе к вечеру, после того как мы закончили чистить соты и убрали последний супер, Зак вышел на улицу, чтобы заглянуть под капот «медового возка». Мотор работал с перебоями и перегревался, несмотря на все усилия Нейла.

Я прошла в свою комнату и села на кровать. От окна шел жар. Я подумала о том, чтобы встать и включить вентилятор, но продолжала сидеть, глядя в окно на молочно-голубое небо, чувствуя, как тоска разрастается у меня внутри. Я слышала музыку, доносящуюся из грузовика, «Еще один субботний вечер» Сэма Кука, затем Мая крикнула что-то Розалин через двор, что-то насчет того, чтобы снять с веревки белье. И вдруг меня поразило, как жизнь там, снаружи, продолжает течь в своем привычном русле, а я зависла в ожидании, поймала сама себя в ужасающем разломе между жизнью и не жизнью. Нельзя было больше выжидать, словно бы этому никогда не наступит конец, конец этому лету. Я почувствовала, как брызнули слезы. Пора внести ясность. Что бы ни случилось… ну, значит, оно просто случится.