Девочка, которая любила Ницше, или как философствовать вагиной - Вика Соева

— Конечно. Никогда не yebalas с вечностью…

Смех.

— А твоя подруга?

— Не трогай ее.

— Понимаю — любовь. Я же не люблю людей, ни далеких, ни близких. Моя любовь принадлежит вещам и призракам.

— Подожди… не туда… так скучно…

— Хочешь почувствовать себя музой философии?

— Почитай… Анальный секс особенно располагает к романтике…

— Изволь.

Животное тепло совокупленийИ сумрак остроглазый, как сова.Но это все не жизнь, а лишь слова, слова,Любви моей предсмертное хрипенье.Какой дурак, какой хмельной кузнец,Урод и шут с кривого переулкаИзобрели насос и эту втулку —Как поршневое действие сердец?!Моя краса! Моя лебяжья стать!Свечение распахнутых надкрылий,Ведь мы с тобой могли туда взлетать,Куда и звезды даже не светили!Но подошла двуспальная кровать —И задохнулись мы в одной могиле…

Разламывающая боль и бесконечное падение в… нет, не в сон, а в бездонный колодец, а еще точнее — во вращающийся калейдоскоп, неутомимо выкладывающий бесконечные вариации разноцветной смальты. Платоновское странствие освобожденной души или наркотический приход от впитавшейся во влагалище спермы бессмертного? Чем должен оплодотворять Вечный Жид — Диоген-космополит, чьей глиняной бочкой стал весь мир? Зажимаюсь ладонью, удерживаю в себе липкий, холодный сгусток, стекающий по складкам вагины, распознав бесплодие искалеченной матки.

Холод и запах сена. И еще чего-то, почти неуловимого. Дым? Рыба? Рядом Танька разметалась невинной куклой, подставляясь скудным каплям утра. Подползаю. Нечто неконтролируемое, тянущее, зовущее. Животное. Держусь за ее колени, развожу все шире и шире, и втираюсь, вдавливаюсь, чувствую движение складок — неожиданно пьянящее. Глаза любовницы закрыты, голова мотается из стороны в сторону, руки стыдливо прикрывают груди, краска возбуждения спускается все ниже и ниже. Стылось уходит, уступая жару. Стоны, вздохи. Разрядка и нечто выбрасывается, исторгается, точно чудо преобразило активную в нечто подобное мужчине, сжало сладчайшим мучением влагалище и выкинуло в разверстую вагину пассивной.

Падаю, растягиваюсь, прижимаюсь крпче, крепче, крепче…

— Что это было? — шепчет Танька.

— Оргазм, — подтверждаю.

— Я еще никогда… никогда так не… не кончала…

— Тоже… почти…

— А что значит — почти?

— Ревнуешь, любимая?

— Нет… то есть… у тебя такое случалось еще с кем-то…?

— Считаешь, что после лишения тебя лесбийской девственности, необходимо во всем признаться?

— Мне… интересно…

— Что ж… нет такого извращения, которое было бы обойдено стороной…

— И с кем… ну, с кем… такое было… острее… да, острее?

— С горбуньей.

Танька ошарашенно приподнимается на локте. Сосок близко, не удерживаюсь.

— С какой еще горбуньей?!

— Обычной. Ну, не такой, как в сказках про Бабу Ягу, но горб у нее наличествовал, хотя и небольшой.

— И где ты ее подцепила? Зачем?!

— Она гуляла по крыше, постучалась в окно. Юное создание с картин Ботиччели. Ты знаешь, уродство придает пороку привкус невинности… Блондинка с длинными вьющимися волосами, белой кожей, неловкими руками, беззащитным взглядом… И коротко стриженная брюнетка, смуглая, наглая и порочная… Но в итоге соблазнили ее саму.

— Ну, если она была такой красоткой…

Смеюсь.

— Гладкая кожа и длинные волосы еще не делают из горбуньи красавицу. Тут другое…

— И как же ЭТО произошло?

— У нее божественные пальцы… Тонкие, гибкие. И узкая ладонь, так что… Никогда не думала, что туда можно проникнуть всей рукой. Ни боли, ничего, кроме…

— Наверное, это ангел… — романтично вздыхает Лярва. — А горб — его… ее… сложенные крылья…

— Вряд ли. У этого ангела наличествовала вполне банальная pizda, и горб был горбом.

— Блять, нет в тебе романтики, Вика.

— Ни huya нет, — соглашаюсь.

Когда страсть проходит, начинаем осматриваться. Итог неутешителен: две голые дамочки, разгоряченные однополой любовью, и ни единого клочка одежды.

Танька на удивление держится мужественно. Любовь, что бы там не говорили, вдохновляет. А возможно ей грезится картина: ее доставляют грязную (антисептическую!) и голую домой и суровый милиционер вручает квитанцию административного штрафа за вызывающее поведение, оскорбившее взгляды и нравственность трудового народа, который направлялся к ближайшему ларьку поправиться после вчерашнего гужбана, но наткнулся на двух голых шлюх, сидящих в обнимку среди ящиков с давленными помидорами, и хотя дальнейшее расследование и восстановило картину произошедшего, тем более, что одной из шлюх оказалась доцент кафедры философии Н-ского института Виктория С., а второй — вольный художник Татьяна Л., но, тем не менее, етить вашу мать, ителихенция, опохмеляться надо, а не перфомансы под открытым небом устраивать! А ошалевшая мать всплеснет ладонями и скажет: «Танечка! Ну как же так! Шагом марш в ванну!» А осмелевшая от противозаконной любви Танечка ей ответит: «Мамочка, прости меня, родная, но, yebanyj в рот, меня уже zayebali твои blyadskiye придирки и вообще — с кем хочу, с тем и буду yebat'sya и тебя о твоем yebanom мнении спрошу в самую последнюю yebanuyu очередь!». А Виктория С., выглядывая из-за могучего плеча участкового, заявит успокаивающе: «Не стоит так переживать, право. Никаких наркотиков мы не принимали, только nayebalis до одурения, да одежду где-то похерили»…

Ежусь, растираю предплечья, подхожу к щелястым, как pizda проститутки, воротам, прикрывающим вход в амбар, смотрю на свет божий. Классическая пастораль — речка, деревца, жухлая трава в инее, неподвижные фигуры трех рыбаков, медитирующих над поплавками, слабый костерок и жбан с чем-то съедобным.

Танька прижимается сзади:

— Выйдем?

— Придется. Не зимовать же здесь. Одичаем.

— А они… они нас не изнасилуют?

— Помечтай о чем-нибудь другом, — советую. — Мужик, который на ночь глядя поперся в холод и дождь от теплой постели и бабы, на нас даже и не взглянет. Мы же не русалки.

— И не ставридки… Но ты — первая.

— Ладно.

— Давай сеном прикроемся?

— Тогда нас точно за сумасшедших примут. А чокнутые бабы вряд ли вызовут сочувствие в суровых рыбацких сердцах.

— А голые бабы вызовут сочувствие в суровых рыбацких сердцах?

— Вот и проверим…

Выхожу. Храбрюсь, конечно, хотя и боязно. Но в нашем однополом дуэте ваша покорная слуга — за мужика, поэтому сексуальная роль обязывает. Ступаю осторожно. Прежде всего к кострецу. Приседаю, протягиваю руки. Тишина. Покой. Оборачиваюсь. Танька машет рукой — давай, давай! Кому вот только давать? Мужики продолжают пялиться в вялую воду. Примечаю палатку.

— Привет! — решаюсь и встаю, прелести напоказ — шоковая терапия. — Как поклев?

Фигуры шевелятся, крайний оборачивается, рассматривает через очки-моноблоки. Ожидаю матерного восклицания, но рыбак добивает образованностью:

— О! Лолита!

Двое других нехотя полуоборачиваются. Танька, посчитав, что знакомство закончилось, выдвигает засечные полки, стыдливо держась за сиськи.

— О! — продолжает рыбак-набоковед. — А это кто?

— Мать Лолиты, — нагло заявляет Танька. Страх города берет.

— Хорошо хоть не бабушка, — ворчит средний и возвращается в исходное положение.

— Ваши вещички в палатке, — кивает очкастый. Второй крайний молча изучает нашу анатомию. — Если хотите, то можете супец похлебать, он еще теплый.

— Такое впечатление, что из этого амбара каждое утро по несколько голых баб выходит, — шепчет Танька.

— А ты разве не знала? — шепчу в ответ. — Это наш тайный розовый приют. Мы здесь постоянно оргии устраиваем. Вот голубые и привыкли.

— Кто — мы?

— Лесбиянки.

— А они, значит, — голубые?

— Ну не пидорами же их называть…

Вещички действительно наши. Облачается.

— Что-нибудь понимаешь? — вопрос риторический. Для Таньки все еще в новинку — дорожные приключения, однополый секс, рыбалка.

— Нет.

Выходят. Нет, выползают.

Садимся у костерка, подбрасываем веточки, опасливо молчим. Набоковед выползает из тины, стряхивается:

— Что тут только не повидаешь, — заявляет жизнерадостно. — Давеча подъезжает некий мэн, так и так, появятся две девушки, вы их не пугайте, вот вещички, вот денежки… Ну, денежки, мы, естественно, не взяли…

— Зря не взяли, нам бы отдали, — бурчит Танька.

— А вам-то зачем? — искренне удивляется Набоковед. — Что вы здесь покупать собрались?

— Презервативы, — предлагаю. — Вас ведь обслужить придется.

Танька бледнеет. Набоковед ржет:

— Ой, не могу! Ну что за веселые девчата попались!

На веселье подгребает Сексуально Озабоченный — молодец с редкой бородкой. Не насмотрелся на голых баб. Разглядывает.