Учебник рисования - Максим Кантор

Посольства иностранных держав также переезжают в Сибирь, как бы то ни было неприятно милым атташе и веселым консулам, освоившим прелести московской ночной жизни. Визиты руководителей иностранных держав окажутся осложнены расстоянием — однако летают же Тони Блэр и Жак Ширак в Китай или Японию, прилетят и в Новосибирск. И совсем недурно будет для Берлускони прокатиться в Сибирь — для разнообразия после Сардинии. Что же касается отношений с восточными странами, то контакты упростятся. Надо наладить отношения с русскими поселениями на Дальнем Востоке, в Харбине. Надо рассмотреть вопрос с рабочими местами, отданными сегодня китайцам, — переезд правительства создаст условия, при которых русские из бывших республик смогут переехать в Сибирь.

Москва остается финансовым центром, в ней присутствуют иностранные банки и представительства тех корпораций, что сотрудничают с сибирским правительством. Впрочем, все серьезные переговоры осуществляются в Новосибирске. Москва остается также культурной столицей, и Струев злорадно подумал, что Кремль следует передать в ведомство Центрального университета современных искусств и мейнстримного авангарда (ЦУСИМА) — для демонстрации прогрессивных инсталляций, видеоарта, шедевров минимализма. Передать Кремлевский комплекс в музейное ведомство — необходимая мера. Кстати говоря, это снимет проблему Мавзолея — его можно будет сохранить как арт-объект, наряду с произведениями Лили Шиздяпиной, Иосифа Стремовского и Филиппа Преображенского. Основные помещения Кремля следует, как дворцы в Лас-Вегасе, преобразовать в игорные дома. В Грановитой палате — открыть казино, привлекать богатых туристов. Интенсивность духовной жизни в городе на семи холмах только возрастет. Интеллектуалы, разумеется, останутся в Москве и Питере, но те из них, что захотят тесного сотрудничества с правительством, должны будут двигаться в направлении метелей и низких температур. Конечно, москвичи решат, что их бросили, отдали неприятелю, однако оккупировать город никто не станет, он и так уже оккупирован. А страну — спасем.

Эта, противная Петровской, концепция развития показалась Струеву убедительной. Осталось сделать немного — придумать, как взять власть. Очевидно, что надо воспользоваться имеющимися правилами — то есть принципиальным отсутствием таковых. Сегодня на царство назначается практически любой, без заслуг, опыта и знаний — если он удобен, если за его место заплачено. Газеты, телевидение, парламент — примут любую кандидатуру, надо только разыграть карту правильно. Очевидно, что за текущими назначениями стоит некая сила, себя открыто не проявляющая; депутаты и министры — ее наместники. Эта сила выбирает из общей серой массы удобного исполнителя и назначает его менеджером страны. Этой силой может быть совокупное банковское лобби, иностранные корпорации, бывшие партийцы или КГБ. Они находятся в постоянной конкурентной вражде, но кто-то один из них решает. Следует вычислить эту силу, нейтрализовать ее, воспользоваться ее методами — и внедрить своего человека. Это требует невероятных денег, сейчас все меряют на миллиарды. Впрочем, в условиях всеобщего кредита, когда наличных уже не существует, и этот вопрос можно решить. А на первоначальные траты деньги есть. В сущности, это не труднее, чем в условиях социалистической идеологии сделать антисоветское произведение, выставить его в Центральном выставочном зале и потом продать в Америку. Раньше делал это, теперь займусь другим. Все просто. И Струев закурил новую сигарету.

XVIII

Планы Струева носили кустарный характер, не были встроены ни в какую из существующих партийных программ — и обсуждать планы ему было не с кем. Надо было готовить представление, как обычно, одному, и союзников подбирать по ситуации. Впрочем, со свойственной ему самонадеянностью, он не сомневался в успехе. Они все думают, к кому бы примкнуть — а я иду напролом, думал он. Так только и можно сделать дело.

Большинство, однако, думало иначе. К кому примкнуть? Дискуссия на тему коллаборационизма, вспыхнувшая в баре парижского отеля «Лютеция», была вызвана сомнениями Гриши Гузкина. Мастер находился на распутье — сцена в баре предшествовала его лондонской встрече с Сарой Малатеста. Именно тогда, в Париже, среди друзей, Гриша и искал решения своей проблемы: с кем быть? Сделать это было непросто. Союз с каждой из трех дам имел неоспоримые преимущества. Призвав в советчики верных друзей, Гриша невольно спровоцировал ссору меж ними.

— Следует, — сказал Жиль Бердяефф, — руководствоваться чувством прекрасного. Графиня Тулузская — дама уникальная.

— История моей семьи, — сказал Власов сурово и отхлебнул коктейль, — показывает, что легкого пути к свободе нет. Слушай голос совести. Не выбирай никого, живи сразу с тремя — а сам возвращайся к жене. Родина — прежде всего.

— Все вы врете, — сказал грубый Махно. — У Барбары такие сиськи, что и рассуждать нечего. О чем говорить, когда сиськи налицо. Если сиськи есть, то и совести никакой не надо. А твой дед с Гитлером сотрудничал, и совести у него не было.

Поскольку Махно не потрудился указать, какого именно деда он имеет в виду — печально известного генерала или сентиментального философа, то в возбуждение пришли оба внука.

— Ни с кем дед не сотрудничал! — крикнули они в один голос, а Власов прибавил:

— Трагедия в том, что дед хотел свободы для России, но воевать за нее мог лишь немецким оружием.

Да, подумал Гузкин, свобода не ищет легких путей. Например, брак с Сарой Малатеста — чем не сотрудничество с Гитлером? Но если цель — свобода? А как кончил генерал Власов? Тут было над чем поломать голову. Грише было не легче, чем Андрею Андреевичу Власову в его резиденции в берлинском районе Далем, когда он принимал судьбоносные решения, с кем пойти. Уехать бы к чертовой матери, куда-нибудь далеко, вдруг с тоской подумал Гриша. А как же современное искусство, подумал он. Так и генерал Власов порой думал: а как же Россия? И некстати возникла мысль: а как же сиськи?

— Николай Бердяев, — сказал Жиль Бердяефф, — даже сдал паспорт Лиги Наций, чтобы получить русский. Он сделал это в знак солидарности с Красной армией.

Сдать паспорт — это, пожалуй, чересчур, подумал Гриша, разумно ли? Много усилий потрачено, чтобы достать паспорт свободного гражданина, а тут — сдать. Поступок, что говорить, незаурядный. Он представил, как философ Бердяев возвращает паспорт, и ему сделалось не по себе. Что — в Россию вернуться? Интересно, расстреляли бы Николая Бердяева или нет? А его, Гришу? Полковник ГБ у власти, как-никак. Прямо в аэропорту и возьмут, долго ли? Пожалеют ли о нем, заплачут ли? Которая из трех?

— А чего ж он в Россию не вернулся? — спросил Махно. — Вернулся бы в знак солидарности, позер.

— А твой дед, — сказал Бердяефф, и на его морально озабоченном лице проявилась циничная улыбка опытного антиквара, — отчего не вернулся? Пользу бы отечеству принес! Драпанул в Париж с румынским золотом — отчего же не привез он золото на нужды Красной армии? Пригодилось бы — на танки.

Так вот почему Эжен Махно не ищет работу, подумал Гузкин машинально, небось и золото румынское у него осталось. Интересно, много золота Махно вывез? Вот, допустим, золото Клавдии Тулузской. Хватило бы его на поддержку Красной армии? Тут Гриша вспомнил, что Клавдия — дочь гауляйтера Парижа, и Красной армии помогать не собиралась. Ох, запутано все в этом мире. А впрочем, подумал Гриша, если представить, что я женат на Клавдии — и золото мое. Взять и отдать в Россию? Дикость какая.

— Мой дед предлагал помощь большевикам, — сказал Махно. — Отказались, сами и виноваты! А тебе, сука, я морду разобью!

— Попробуй, тронь, — взвизгнул внук религиозного мыслителя, — я тебе рожу расцарапаю.

— Остановитесь, — воззвал Ефим Шухман. — Спросите меня, если хотите знать мое личное мнение! Я лично считаю, что Гриша должен выбрать Сару Малатеста.

Ефим Шухман в споре чувствовал себя достаточно уверенно, поскольку его дед ни в чем подозрительном не участвовал, а выбрать Сару Малатеста Шухман посоветовал потому, что в последние дни начал встречаться с Барбарой фон Майзель, и у него появились некие соображения личного характера.

— Еще бы, — сказал Махно, — кого еврей посоветует? Конечно, жидовку с деньгами. Слушай Ефима, он всегда чует, где выгода.

— Ты, — волнуясь, спросил Шухман, — антисемит?

— А что, семит? — спросил грубый Махно. — Семит я или антисемит? Ну и вопросы ты задаешь, Ефим.

В словах Шухмана есть логика, думал Гриша. Выбирая из трех дам, следует учесть фактор национальности. Понятно, мы живем в гуманистическом открытом обществе. И все же, и все же. Барбара — немка, буду ли я чувствовать себя комфортно? В семье у них заправляет папаша, что ж, постоянно просить у него, унижаться? Не придется ли переступить через некие принципы? Строка из будущих мемуаров возникла в сознании Гриши. Сидели в отеле «Лютеция», обсуждали исторические коллизии. Решение, понял я, диктует не выгода, но принципы общего характера. В моем случае — то были принципы современного искусства.