Саксонские Хроники - Бернард Корнуэлл

На следующее утро я забрал троих моих детей во дворец. Этельред и Этельфлэд, которые хотя бы притворялись счастливой парой, когда того требовал церемониал, явились в Лунден, и Этельфлэд предложила моим детям поиграть с ее дочерью.

— Означает ли это, что ты не пойдешь в церковь? — спросил я.

— Конечно, пойду, — с улыбкой ответила она. — Даже если появится Хэстен.

Все церковные колокола в городе звонили в ожидании появления датчан, и на улицах собирались толпы, несмотря на то что ветер нес с востока пронизывающий холодный дождь.

— Он уже в пути, — сказал я.

— Откуда ты знаешь?

— Они двинулись сюда на рассвете.

Я наблюдал за берегом разливающегося Темеза и за маяками — на одном из них загорелся первый огонь, возвещая, что корабли покинули ручей Бемфлеота и движутся вверх по реке.

— Он делает это лишь для того, чтобы мой отец на него не напал, — сказала Этельфлэд.

— Он пронырливый эрслинг, — ответил я.

— Ему нужна Восточная Англия. Эорик — слабый король, и Хэстен хотел бы заполучить его корону.

— Возможно, — с сомнением сказал я. — Но он бы предпочел Уэссекс.

Этельфлэд покачала головой.

— У моего мужа есть шпион в лагере Хэстена, который уверен, что тот собирается атаковать Грантакастер.

Грантакастер был столицей нового датского короля Восточной Англии, и успешная атака могла бы принести Хэстену трон этой страны. Он определенно хотел получить трон, и все донесения говорили, что Эорик — слабый правитель, но Альфред заключил договор с Гутрумом, предыдущим королем Восточной Англии, и согласился, что Уэссекс не будет вмешиваться в дела этого королевства. Но если желанием Хэстена было захватить трон Восточной Англии, зачем ему понадобилось задабривать Альфреда?

Само собой, на самом деле Хэстен хотел получить Уэссекс, но Феарнхэмм убедил его, что такие амбиции удовлетворить гораздо труднее.

Потом я вспомнил один незанятый трон, и мне все стало ясно.

— Думаю, он больше заинтересован в Мерсии, — сказал я.

Этельфлэд поразмыслила и покачала головой.

— Он знает, что ему придется сражаться и с нами, и с Уэссексом, чтобы завоевать Мерсию. И шпион моего мужа уверен, что Хэстен нацелился на Восточную Англию.

— Посмотрим.

Этельфлэд заглянула в соседнюю комнату, где дети играли вырезанными из дерева игрушками.

— Утред уже достаточно взрослый, чтобы ходить в церковь, — сказала она.

— Я не воспитываю из него христианина, — твердо проговорил я.

Она улыбнулась, и на ее милом лице мимолетно появилось то озорство, которое я помнил со времен ее детства.

— Дорогой господин Утред, — сказала Этельфлэд, — все еще плывущий против течения.

— А ты, госпожа? — спросил я, вспомнив, что она почти убежала с язычником-датчанином.

— Я дрейфую в лодке своего мужа, — вздохнула она.

Потом вошли слуги, чтобы позвать ее к Этельреду. Оказалось, Хэстен уже показался в виду городских стен. Он появился на «Драконе-Мореплавателе» и поставил его на якорь у одного из гниющих причалов ниже по течению от моего дома.

Хэстена приветствовали Альфред и Этельред, оба в подбитых мехом плащах и бронзовых венцах. Зазвучали рога, барабанщики выбивали быстрый ритм, но он сбился, когда дождь полил сильнее и кожа барабанов намокла.

Хэстен — наверное, по совету Виллибальда — не носил ни оружия, ни доспехов, хотя его длинная кожаная одежда выглядела достаточно толстой, чтобы выдержать удар меча. Его борода была заплетена в косы, связанные кожаными шнурками, и я клянусь, что в одной из этих кос был спрятан амулет в виде молота. Его жена и два сына носили одежду белого цвета — цвета покаяния. Они пошли босыми вместе с процессией, взобравшейся на лунденский холм.

Жену Хэстена звали Бранна, хотя в тот день ей дали новое, христианское имя. Она была маленькой, коренастой, с беспокойными глазами, бегавшими по сторонам, как будто боялась, что на нее нападет толпа, стоящая вдоль узких улиц. Меня удивила ее непривлекательная внешность. Хэстен был притязательным человеком, страстно желавшим обрести славу одного из величайших полководцев, и для такого человека внешность жены была столь же важна, как великолепие его доспехов или богатство его сподвижников. Но Хэстен женился на Бранне не из-за ее внешности. Он женился на ней потому, что она принесла ему приданое, с которого начался его путь наверх.

Бранна была его женой, но, как я догадывался, не компаньонкой ни в постели, ни в доме, ни где-либо еще. Хэстен охотно позволил ей креститься просто потому, что она была для него неважна. Хотя Альфред, с его возвышенным взглядом на брак, никогда бы не понял такого цинизма.

Что касается сыновей Хэстена, я сомневался, что он воспринимает их крещение всерьез. Как только они покинут Лунден, он наверняка прикажет им забыть про эту церемонию. Дети легко меняют веру. Хорошо, что большинство из них, вырастая, в конце концов, обретают здравый смысл.

Процессию возглавляли поющие монахи, за ними следовали дети с зелеными ветвями, за детьми — еще монахи, группа аббатов и епископов, потом Стеапа и пятьдесят человек королевской стражи, шагавшие перед Альфредом и его гостями.

Альфред шел медленно, ему явно нездоровилось, но он отказался ехать в повозке.

Его старый экипаж, который я бросил в канаве возле Феарнхэмма, починили, но Альфред настоял на том, чтобы идти пешком, потому что ему нравилось унижаться, приближаясь к своему Богу пешим. Иногда он опирался на Этельреда, и, таким образом, король и его зять болезненно хромали вверх по холму. Этельфлэд шла на шаг позади мужа, а за ней и за Хэстеном следовали посланники из валлийских земель и Франкии, которые проделали немалый путь, чтобы стать свидетелями чуда обращения датчан.

Хэстен поколебался, прежде чем войти в церковь. Подозреваю, он считал, что это вполне может оказаться засадой, но Альфред приободрил его, и датчане робко шагнули внутрь, убедившись, что там нет ничего опаснее стада монахов в черных рясах.

В церкви было очень тесно. Я не хотел там быть, но посланец Альфреда настаивал на моем присутствии, поэтому я встал в самом дальнем конце и наблюдал, как от высоких свечей поднимается дым, и слушал пение монахов, временами тонувшее в шуме дождя, который дробно стучал по тростниковой крыше.

На маленькой площади снаружи собралась толпа, и перепачканный землей священник стоял на табурете в дверях святилища, чтобы повторять промокшим людям слова епископа Эркенвальда. Священнику приходилось орать, чтобы его услышали сквозь шум ветра и дождя.

Перед алтарем стояли три бочки, опоясанные серебряными обручами, наполненные до половины водой из Темеза.

Бранну, совершенно растерянную, уговорили забраться в среднюю бочку. Она издала короткий крик ужаса, погрузившись в холодную воду, потом встала, дрожа, скрестив руки на груди. Двух ее сыновей бесцеремонно усадили в бочки, стоявшие по бокам, после чего епископ Эркенвальд и епископ Ассер пустили в ход черпаки, чтобы полить водой испуганных мальчиков.

— Взирайте на сошествие духа! — прокричал брат Ассер, опрокинув черпак на их головы.

Оба епископа намочили волосы Бранны и проговорили ее новое христианское имя — Этельбран.

Альфред сиял от восторга.

Трое датчан стояли, дрожа, пока хор облаченных в белые длинные одежды детей пел бесконечную песню.

Помню, как Хэстен медленно повернулся, чтобы поймать мой взгляд. Он приподнял бровь и с трудом подавил ухмылку. Мне показалось — он наслаждается этим водяным унижением своей некрасивой жены.

После церемонии Альфред поговорил с Хэстеном, а потом датчане ушли, нагруженные дарами. Альфред дал им сундук с монетами, огромное серебряное распятие, Евангелие и раку с косточкой пальца Святой Этельбурги. Эту святую, кажется, втащили на небо при помощи золотых цепей, но ей пришлось оставить внизу хотя бы один палец.

Дождь лил еще сильней, когда «Дракон-Мореплаватель» отошел от причала. Я услышал, как Хэстен выкрикнул приказ своим гребцам, лопасти весел погрузились в грязную воду Темеза, и корабль устремился на восток.

Той ночью был задан пир, чтобы отпраздновать великие события дня. Хэстен, вероятно, упросил, чтобы его избавили от участия в пире, что было невежливо с его стороны, так как еда и эль подавались в его честь. Но это, несомненно, было мудрым решением датчанина. Люди не могут носить оружия в королевском доме, но эль, конечно, спровоцировал бы драки между людьми Хэстена и саксами.

Как бы то ни было, Альфред не оскорбился. Для этого он был слишком счастлив. Может, король и видел свою приближающуюся смерть, но полагал, что его Бог поднес ему великие дары. Он видел полный разгром Харальда, а теперь наблюдал, как Хэстен привез свою семью на крещение.