Саксонские Хроники - Бернард Корнуэлл

Но я был так же быстр, и Вздох Змея отбил клинок в сторону, а я ударил врага умбоном щита, толкнув его назад. Я быстро крутанул мечом и понял, что Отар даже не пытается парировать выпад Вздоха Змея, который скользнул по его горлу.

Я вынул Яркое Пламя из руки мертвеца. Мне пришлось перерезать ему глотку, чтобы не повредить его кольчугу еще больше. Кольчуга — дорогой трофей, столь же ценный, как и браслеты на руках Отара.

Феарнхэмм был полон трупов и живых победителей.

Едва ли не единственными выжившими датчанами были те, что укрылись в церкви, и уцелели они лишь потому, что Альфред переправился через реку и настоял на том, что церковь — это убежище. Он сидел в седле с напряженным от боли лицом, в окружении священников, пока датчан выводили из церкви.

Этельред тоже был там, с окровавленным мечом.

Алдхельм ухмылялся.

Мы одержали славную победу, великую победу, и вести о резне распространятся повсюду, куда норманны поведут свои корабли, и капитаны кораблей узнают, что отправиться в Уэссекс — значит выбрать короткий путь к могиле.

— Хвала Господу, — приветствовал меня Альфред.

Моя кольчуга была покрыта кровью. Я знал, что ухмыляюсь, как Алдхельм. Отец Беокка едва не плакал от радости.

Потом появилась Этельфлэд, все еще верхом на лошади, и два мерсийца, ведущие пленного.

— Она пыталась убить тебя, господин Утред! — сказала довольная Этельфлэд, и я понял, что пленный — это всадник, коня которого я пырнул Осиным Жалом.

Это была Скади.

Этельред уставился на свою жену, без сомнения, гадая, что та делает в Феарнхэмме, облаченная в кольчугу, но у него не было времени задать вопрос, потому что Скади начала выть. Это был ужасный вопль, похожий на вой заживо пожираемого могильным червем. Скади рванула себя за волосы, упала на землю и начала корчиться.

— Я проклинаю тебя! — провыла она.

Потом схватила пригоршню земли и втерла ее в свои черные волосы, потом сунула их в рот — и все это время корчилась и вопила.

Один из стороживших ее людей нес кольчугу, которая была на Скади в битве. Теперь Скади осталась в льняной сорочке, которую она внезапно разорвала на груди, измазала землей груди, и я невольно улыбнулся, когда Эдуард, стоявший рядом с отцом, широко раскрытыми глазами уставился на наготу Скади.

У Альфреда был такой вид, как будто боль, которую он испытывал, стала еще сильней.

— Заставьте ее замолчать, — велел он.

Один из мерсийских охранников огрел Скади по голове древком копья, и она упала на бок. Теперь на ее черных, как вороново крыло, волосах кровь смешалась с грязью, и я подумал, что она без сознания, но потом она выплюнула грязь и посмотрела на меня снизу вверх.

— Про́клятый, — прорычала она.

И одна из прях взяла нить моей жизни. Мне нравится думать, что она заколебалась. Но, может, и нет. Может, она улыбнулась. Колебалась она или нет, но она воткнула свою костяную иглу наискось, туда, где ткань темнее.

Wyrd biр ful araed[45].

5

Острые клинки кололи, острия копий убивали,Когда Этельред, повелитель бойни, разил тысячи.Река вздулась от крови, напоенная мечами река.И Алдхельм, благородный воин, последовалза своим господиномВ битву, жестокую битву, разя врага.

В таком духе поэма продолжается много, много, очень много строк.

Предо мной лежит пергамент, и спустя мгновение я его сожгу. Конечно, мое имя в нем не упоминается, вот почему я и сожгу его. Мужчины умирают, женщины умирают, скот умирает, но слава живет, как эхо песни. Однако почему люди должны петь об Этельреде? Он сражался довольно хорошо в тот день, но Феарнхэмм был не его битвой, а моей.

Я плачу моим поэтам за то, чтобы те записывали свои песни, но они предпочитают лежать на солнышке и пить мой эль. И, честно говоря, поэты наскучили мне. Я терплю их ради гостей в моем доме, которые ожидают услышать арфу и бахвальство.

Любопытство заставило меня купить этот предназначенный для сожжения пергамент у монаха, продающего такие вещи в благородных домах. Он пришел из земель, где раньше была Мерсия, и, само собой, мерсийские поэты должны превозносить свою страну — иначе никто о ней даже бы не услышал. Поэтому они и пишут такую ложь, но и они не могут тягаться с церковниками.

Все анналы нашего времени написаны монахами и священниками. Человек может бежать от сотен битв и никогда не убить ни одного датчанина, но, пока он дает деньги церкви, о нем будут писать как о герое.

Битва у Феарнхэмма была выиграна благодаря двум вещам.

Первая — то, что Стеапа привел людей Альфреда на поле как раз тогда, когда они были нужны. Вспоминая тот день, я знаю — все легко могло пойти наперекосяк. Этелинг Эдуард, конечно, теоретически командовал той половиной армии, и он, как и Этельред, имел больше власти, чем Стеапа. Вообще-то оба они настаивали на том, чтобы покинуть Эскенгам раньше, отменив приказ Стеапы, однако Альфред отклонил их предложение. Король был слишком болен, чтобы командовать самому, но, как и я, он научился доверять животным инстинктам Стеапы.

Поэтому всадники появились в тылу армии Харальда, когда та была в беспорядке и половина ее все еще ожидала переправы через реку.

Вторая причина нашего успеха — быстрота, с которой мой клин разбил «стену щитов» Харальда. Такие атаки не всегда срабатывают, но мы имели преимущество, разместившись на высоте холма, и датчане, я думаю, уже пали духом из-за бойни за бродом. И потому мы победили.

Господь Бог даровал победу, благоволя к Этельреду,Который рядом с рекой сломал преграду щитов.И Эдуард был там, благородный Эдуард, сын Альфреда,Коий, хранимый ангелами, наблюдал, как ЭтельредСразил вожака норманнов…

Сжечь — значит поступить со всем этим слишком милостиво. Может, я должен порвать поэму на куски и оставить в нужнике?

Мы слишком устали, чтобы как следует организовать преследование, и наши люди были ошеломлены быстротой своего триумфа. А еще они нашли эль, мед и франкское вино в седельных сумках датчан, и многие напились, бродя среди сотворенной ими бойни.

Некоторые начали стаскивать трупы датчан в реку, но трупов было так много, что тела нагромоздились у быков римского моста, образовав дамбу, и берега брода затопило.

Кольчуги свалили в кучу, как и трофейное оружие. Немногие пленники сидели под охраной в амбаре, их всхлипывающие женщины и дети собрались снаружи, в то время как Скади заперли в пустом зернохранилище, где ее охраняли двое моих людей.

Альфред, естественно, пошел в церковь, чтобы вознести благодарственную молитву своему Богу, и все священники и монахи отправились вместе с ним.

Епископ Ассер помедлил, прежде чем отправиться на молитву. Он пристально смотрел на убитых и на добычу, потом перевел холодные глаза на меня. Он просто молча глазел на меня, как будто я был одним из двухголовых телят, которых показывают на ярмарках. В конце концов, он с задумчивым видом зна́ком велел Эдуарду идти вместе с ним в церковь.

Эдуард заколебался. Мне было ясно: застенчивый молодой человек чувствовал, что должен что-то мне сказать, но понятия не имел, какие подобрать слова. Вместо него заговорил я.

— Поздравляю, господин.

Он нахмурился, на мгновение озадаченно взглянул на Ассера, но потом дернулся и выпрямился.

— Я не дурак, господин Утред.

— Я никогда так и не думал.

— Ты должен меня научить.

— Научить тебя?

Он махнул в сторону кровавой бойни; на мгновение испуг отразился на его лице.

— Тому, как ты это делаешь, — выпалил он.

— Ты думаешь так, как думает твой враг, господин, — сказал я, — а потом думаешь еще усерднее.

Я бы сказал больше, но вдруг увидел Сердика в проулке между домами. Я уже было повернулся к нему, но меня отвлек епископ Ассер, сурово окликнувший Эдуарда, а когда я снова обернулся, Сердика уже не было. Но его и не могло там быть, сказал я себе. Я оставил Сердика в Лундене, чтобы охранять Гизелу. И я решил, что усталость просто дурачит меня.

— Вот, господин.

Ситрик, который раньше был моим слугой, а теперь — одним из моих гвардейцев, уронил тяжелую кольчугу у моих ног.

— Она из золотых колец, господин! — возбужденно проговорил он.

— Так оставь ее себе, — ответил я.

— Господин?

Он удивленно посмотрел на меня.

— У твоей жены недешевые вкусы, так ведь? — спросил я.

Ситрик женился на шлюхе Эльсвит, не слушая моих советов и без моего разрешения, но я простил его и после был удивлен, что брак оказался счастливым. Теперь у них было уже двое детей, крепких маленьких мальчиков.

— Забери ее, — сказал я.