Перед зеркалом. Двойной портрет. Наука расставаний - Вениамин Александрович Каверин

не сразу узнав его: был ярко освещен только письменный стол. – Вам что-нибудь надо?

Он промолчал. Он не знал, что ответить.

– Пора ложиться. Я как раз тут над вашей историей болезни сидела. Может быть, вы еще что-нибудь вспомнили?

– Да. Госпиталь, в котором меня взяли наши, находился не в Печенге, а в Киркенесе.

– А где этот город?

– Не знаю. Кажется, недалеко от Печенги.

– Вот и хорошо. Завтра мы найдем на карте и Печенгу, и Киркенес, а сейчас я провожу вас в палату. И спите, пожалуйста, спокойно. Доброй ночи.

Все уже спали, когда он пришел. Надо было лечь, но он только снял пижаму и сел на постель. Почему он назвал сестру Анной Германовной? В палате были открыты окна, и там в саду, ему показалось, кто-то бродит по дорожкам и шепчет. Кто такая Анна Германовна? Дверь открылась, свет упал в палату из коридора, кто-то пришел и ушел. Почему он чувствует себя растерянным, виноватым, когда произносит это имя? «Анна Германовна Сверчкова», – вдруг сказал он радостно и увидел ее так ясно, как будто она стояла рядом с его постелью. Снежный заряд за окном, а у нее уютно и тепло. Она разливает чай, он видит двигающиеся над белой скатертью ее добрые руки. Надо спать, но нельзя спать, во сне он забудет и Киркенес, и эти руки, и саму Анну Германовну. И вспомнил стекло окна, на которое вдруг налетают острые иголочки снега, и Киркенес, и Анну Германовну Сверчкову – боже мой, как же он мог забыть о ней? Она найдется, она назовет его, она узнает его. Ах, если бы можно было записать все, что он вспомнил! Страшно уснуть, нельзя уснуть, хотя уже два или три часа ночи.

И он ощупью надевает пижаму, находит под кроватью тапки и идет в коридор.

Пусто, но под лестницей у входной двери спит в мягком кресле санитар, молодой, совсем мальчик, должно быть, студент медицинского института. Студенты подрабатывают в больнице, и Мещерский, кажется, уже видел его.

– Послушайте, проснитесь!

Студент испуганно открывает глаза.

– У вас есть карандаш и кусочек бумаги?

Студент не сразу приходит в себя. Он смешно трясет головой, трет руками глаза, стараясь проснуться.

– Что случилось? Вам дурно?

– Нет, – нетерпеливо отвечает Мещерский. – Завтра я вам все объясню. А пока найдите бумагу и запишите: «Киркенес, Анна Германовна Сверчкова».

Он повторяет эти слова, пока студент ищет записную книжку.

– Снежный заряд, Киркенес, руки над столом, чай, Анна Германовна Сверчкова.

Студент послушно записывает. Он не раз дежурил в больнице. Но это с ним случилось впервые.

После завтрака Мещерский идет к главному врачу. Он долго, терпеливо ждет: главный врач занят.

– Простите, – говорит он полному пожилому седеющему человеку с умным, живым, энергичным лицом. – Дело в том, что я вспомнил. – Он не ждет вопроса. – Я вспомнил, как зовут женщину, которая прекрасно знала меня. И если сопоставить факты, о которых мы говорили, можно предположить, что она служила на Северном флоте. Мы были близко знакомы. И у меня к вам просьба: мной интересовался особый отдел. Скажите им, чтобы они написали обо мне в штаб Северного флота. Мне кажется, нужно просто рассказать, что я потерял память и что меня может назвать Анна Германовна Сверчкова.

– А бром вы сегодня принимали?

– Нет еще. Вы напишете, доктор?

– Надо принять бром. Вы очень взволнованы. Конечно, я напишу. А где он находится, этот главный штаб?

– В Полярном, – отвечает Мещерский, не замечая, что еще минуту тому назад он не мог бы сказать, что главный штаб находится в Полярном.

– Это город?

– Да. На Крайнем Севере.

– Сегодня же напишу.

Они расстаются, и жизнь превращается в ожидание. Мещерский уже почти свободно действует правой рукой, он окреп, посвежел. Анна Гавриловна посоветовала ему пойти в парикмахерскую. У него нет костюма, кроме парусиновой матросской робы, и она откуда-то принесла ему узковатый для него пиджак и поношенные, но еще вполне приличные брюки. И это ведь она посоветовала ему приняться за какую-нибудь работу в больнице. Людей не хватает, желающих работать в психиатрической больнице мало, а больных много, и с каждым днем становится все больше и больше. Она говорила с заведующим, он согласен. «Согласны ли вы?»

Конечно согласен. Ведь все это: парикмахерская, непривычный штатский костюм, работа – все это и многое другое – только ожидание. Вся жизнь превращается в ожидание. Он еще пытается вспомнить, но некогда вспоминать: надо ждать письма от Анны Германовны, письма, которое вернет ему прошлое. Правда, по ночам, когда он не спит, ему кажется, что чья-то рука как бы отводит в сторону воспоминания об Анне Германовне, что вслед за этим прошлым было еще одно прошлое – мелькнувшее и исчезнувшее, но оставившее неопределенный болезненный след. Какие-то фигуры плывут перед глазами на черном бархатном фоне, смотрящие ему прямо в глаза, и он едва может справиться с сердцем, которое начинает бешено стучать, когда он всматривается в них и узнает или не узнает, потому что слезы набегают на глаза и ничего нельзя разглядеть сквозь горькие, спускающиеся, как занавес, слезы.

Однако долго нет ответа из штаба Северного флота. Проходит полгода. Он не решается попросить главного врача повторить запрос. Проходит год. И он решается. На этот раз он приходит к нему не как больной, а как служащий, и не чувствует себя растерянным, скованным, потому что много раз встречался с главным врачом по служебным делам.

И главный врач не заставляет его ждать в приемной, он сам выходит из кабинета, и они садятся рядом на диване.