Перед зеркалом. Двойной портрет. Наука расставаний - Вениамин Александрович Каверин

ли больше трех дней, командир подводной лодки ушел в поход и не вернулся.

Без малого сорок лет эта грустная история лежала в моей памяти, может быть, потому, что моряк был моим другом. Уходя в поход, он оставил мне для будущей жены свою единственную драгоценность, некогда принадлежавшую его матери. Я передал девушке кольцо. Она держалась необычайно спокойно, хотя сорок дней бесплодного ожидания могли бы, кажется, сломить любой еще не сложившийся характер.

Потом она уехала, и жизнь пошла своим чередом. Этот «свой черед» был еще неслыханной за Полярным кругом обороной – и еще более неслыханной победой, доставшейся благодаря светлому мужеству командующего и любого матроса. Были совершены десятки открытий в тактике и стратегии морского боя, открытий, которым то помогала, то свирепо мешала природа. Печальный приезд девушки-вдовы давно потонул в тысячах других происшествий, каждое из которых было частью грандиозной панорамы беспощадного спора. Но эта одна из бесчисленных трагедий все-таки сохранилась где-то в самом далеком уголке памяти, как бы догадываясь, что теперь не до нее и что у меня одна задача – принять посильное участие в грядущей победе.

И через сорок лет она оказалась незабытой. Она стала центром столкновения характеров, она внушила мне мысль о тяготах верной любви, она позаботилась о стройности и занимательности прозы, она, опираясь на подлинные воспоминания, потребовала, чтобы сцена, на которой происходит действие, была обставлена не кое-как, а опытной рукой и с далеким расчетом. Она вооружила меня неотступным интересом к несовершившейся судьбе, она обратилась к воображению, которое дополнило все, что я видел своими глазами. И наконец, когда сюжет был обдуман, она заставила просить о помощи тех, кто был в те дни и месяцы рядом со мною. Нельзя ошибиться, нельзя положиться на постаревшую память.

В одной комнате со мной в Полярном жил ныне опытный писатель-маринист, а тогда корреспондент «Правды» Н. Г. Михайловский, который щедро поделился тем, что, казалось, было навсегда позабытым. Вице-адмирал Н. А. Торик прислал мне свои бесценные замечания. Вдова члена Военного совета Э. И. Николаева, с которой я дружен много лет, рассказала мне о том, что было тогда яснее для женского, а не мужского взгляда. Вдова вице-адмирала Колышкина подробно и живо поведала мне о женщинах флота, работавших не покладая рук на Победу. Адмирал В. И. Платонов, командовавший после войны Северным флотом, познакомил меня со своими удивительными по ясности и простоте воспоминаниями, которые представляют собой на редкость удачную историю его поколения, – он стал одним из самых рассудительно-смелых руководителей флота. Адмирал В. Н. Алексеев, получивший за полгода четыре ордена и звание Героя, рассказал мне о рискованной работе катеров, подтвердивших, что внезапность и смелость являются лучшим оружием против опытных врагов.

Но не только люди войны помогли мне написать эту книгу. Один из моих верных и любящих друзей прислал мне «Афоризмы житейской бодрости» и стихи, которые я давным-давно разучился писать. Это – Елена Александровна Благинина, автор многочисленных талантливых книг для детей.

И все, что подарили мне эти прекрасные люди, вся их искренность и доверие внушили мне надежду, что я напишу правдивую книгу.

В ней невольно участвовало то, что произошло в моей жизни.

То, что я написал в прежних книгах, удачных и неудачных.

То, что я прочел в чужих книгах.

То, о чем я думал и о чем забывал.

То, что сохранилось в памяти, и то, что не сохранилось.

То, что совершилось по воле автора, и то, что не совершилось.

Каждая книга, как человек, создает себя. Каждая книга, как человек, за себя отвечает. Первая фраза связывается со второй, вторая с третьей – их ведет таинственная нить, без которой люди перестали бы доверять друг другу, без которой жалкая трусость заставила бы их думать только о себе, низкая злоба восторжествовала бы, а доброта металась бы, не находя себе места.

1982

Верлиока

Глава I,

в которой автор представляет читателям Розового Кота и Шотландскую Розу, утверждающую, что пенсия и одиночество всегда были в прекрасных отношениях. Ошибка паспортистки

Эта история начинается разговором Шотландской Розы с Котом Филей, причем нет ничего удивительного, что они понимали друг друга с полуслова.

Шотландская Роза считала себя – и не без оснований – хозяйкой дома.

На первом этаже в столовой был овальный фонарь, ряд высоких – от пола до потолка – окон, и даже в этом просторном фонаре Розе было тесновато.

Красавицы обычно знают, что они красавицы. Знала и Шотландская Роза. Даже привыкший ко всему на свете солнечный свет медлил, скользя по ее стройным, упругим ветвям, хотя ему-то, без всякого сомнения, не полагается медлить. И нельзя сказать, что она торопила его: они нравились друг другу. Зато всех других влюбленных она останавливала равнодушным взглядом.

Что касается Филиппа Сергеевича, или Фили (как называла она своего собеседника), можно смело сказать, что знаменитый Кот в сапогах в сравнении с ним был недалекий малый. Ухоженный, гладкий, розовато-рыжий, с большим, похожим на лиру пушистым хвостом, он считал, что ловля мышей – это не больше чем хобби для уважающего себя, еще молодого, но уже завоевавшего солидное положение Кота. Хитрость соединялась в нем с честолюбием, а нечто хулиганское – с мудростью и благородством Дон Кихота.

– Я люблю детей, – сказала Шотландская Роза. – И в конце концов, почему