История ислама. Исламская цивилизация от рождения до наших дней - Маршалл Ходжсон

На архипелаге, включая Малайский полуостров, имело место противоположное явление. Архипелаг можно поделить на три части. Сам пролив то и дело становился центром какой-нибудь торговой империи и находился в непосредственных отношениях с ведущими регионами Ойкумены. Но здесь кипела и внутренняя торговая жизнь архипелага, стимулируемая межрегиональной торговлей. Развитие Малайи и Суматры (насколько это было возможно с учетом того, что большинство населения в глубине второй из них не знало письменности) было тесно связано с жизнью пролива; и его язык, малайский, стал языком межнационального общения для всего архипелага. Ява и Бали образовали вторую, отдельную часть. Там вдали от побережья возникли аграрные государства, где выращивали рис; им подчинялись торговые порты северных берегов. После 1000 года развилась богатая литература на яванском языке в индийской традиции. Когда власть в проливе ослабевала и одно из яванских государств приобретало господство над большей частью Явы, оно иногда пыталось установить свое влияние и в самом проливе — как периодически поступали тайцы с материка. Наконец, были еще меньшие, «отдаленные», острова и прибрежные районы (в частности, побережья Борнео или Калимантан). Молуккские острова, составлявшие восточную оконечность архипелага, с ростом торговли стали главным источником специй. Они и перевалочные пункты на этом пути все больше зависели от торговли. Острова Банда в южной части Молуккских представляли собой торговые республики, которые ввозили питание из других районов в обмен на экспорт мускатного ореха. В отличие от Явы, на внутренней части тех островов, где присутствовали только перевалочные пункты, мало отразилась международная высокая культура, равно как и социальные формы общества аграрного уровня.

По принципу «омнибуса», в XIV и XV веках преимущественно мусульманскими стали не только порты Малайи и Суматры, но и многие периферийные земли. Как только мусульмане закреплялись в каком-то месте, их внутренняя сплоченность помогала им иногда приходить к власти и в другом месте; а придя к власти, они поощряли дальнейшее обращение населения. Однако внутренняя часть Явы приняла ислам гораздо позже 1500 г. В отличие от великих речных государств севернее себя, Ява (размером примерно с Апеннинский полуостров) была со всех сторон окружена морем, и каждый ее сектор имел свой порт на северном побережье, непосредственно вовлеченный в торговлю. Престиж ислама как проводника космополитичной культуры был огромен, и когда, наконец, главное государство вдали от побережья ослабло, торговые города сумели объединиться и надолго навязать территориям в глубине не только свою власть, но и свою религию.

Натурализация ислама в Малайзии и Индокитае

Мусульмане, жившие на всех этих юго-восточных территориях, принесли свою традиционную культуру с земель между Нилом и Амударьей в том виде, в каком она сформировалась в раннем Средневековье. В частности, распространились формы ислама, принятые в Южной Аравии и на Западном побережье Индии. Суннитский ислам южных морей, в целом, обрел шафиитский уклон. С ослаблением шафиизма на севере при великих империях ханафитов и шиитов XVI века, Хадрамаут на юге Аравийского полуострова стал ведущим центром шафиизма, влияние которого распространялось на весь регион южных морей и способствовало формированию самобытного характера южного исламского шафиизма. (Другие секты Южной Аравии тоже периодически приобретали широкую популярность. Исмаилизм оказался сильным в Гуджарате и Синде, а оттуда в итоге перебрался в Восточную Африку. Еще быстрее в ведущую силу в Восточной Африке превратился хариджизм Омана.) На этих землях арабы и персы обладали определенным авторитетом как носители истинного ислама; но в каждом регионе общее мусульманское наследие развивалось на местном диалекте. Суахили представлял собой арабизированный банту, который к XV веку мог похвастаться собственной утонченной поэтической культурой: гуджарати и тамильский язык использовались как проводники исламской культуры в Индии гораздо позже; но к XVI веку в Малайе, где под влиянием индуизма сформировалась прекрасная литература, стала развиваться уже исламская литература, в которой общие для мусульман темы — особенно суфийские — присутствовали параллельно с местной самобытной поэзией.

Именно на Малазийском архипелаге экспансия ислама была самой интенсивной и успешной в плане проникновения в культуру удаленного от побережья населения. Индуистскую и индо-буддийскую культуру на этих землях изначально переняли правящие классы на богатых рисовых плантациях, создав впечатляющие памятники с участием местных талантов. Не только в обширных долинах рек материковой части Индокитая, но и на островах государства долго оставались в стороне от космополитичной и, следовательно, отчасти исламизированной жизни портовых городов. Есть свидетельства того, что ислам проник в глубь материка сначала на уровне низших слоев населения (по крайней мере, в маленьких городках), предположительно (как в Бенгалии, например) в качестве эгалитарной альтернативы высокомерному индуизму аристократии. Но и монаршии дворы в конечном итоге сдались. С формированием мусульманских султанатов в центре региона ислам приняло и остальное население. Лишь один остров, Бали, удаленный от основного торгового пути, стойко хранил верность индуизму; а в той части исламизированных островов, где прочнее всего закрепилась рисовая цивилизация (на внутренней, то есть центральной и восточной, части Явы), в аристократических видах искусства и в литературе продолжалось мощное влияние древнеиндийской традиции.

Исламская культура в Малайзии, проникшая туда из прибрежной Индии, представляла собой смесь арабского и персидского наследия; все три языка — малайский, арабский и фарси — были языками высокой культуры. Более того, все три с самого начала были средствами проникновения в общество ориентированного на суфизм ислама второй половины Средних веков — той формы ислама, которая была абсолютно адаптирована к потребностям народа в эпоху бурного развития культурных контактов. Во всей Малайзии суфизм как учение, включавшее в себя весь ислам, приобрело беспрецедентную популярность. Система суфийских тарикатов представляла собой все фазы исламской традиции. Как минимум, в глубинной части Явы тарикаты создали особую модель передачи мусульманских знаний (не только суфизма, но и фикха, калама и всех родственных им дисциплин): в маленьких городках, разбросанных по провинциям, относительно отошедшие от дел наставники обучали учеников из близлежащих деревень, которые тут же и жили; это позволяло всему крестьянствующему населению приобщаться в меру возможностей к духовной жизни. Таким образом, шариат распространялся во многом именно под эгидой суфизма, и еще до окончания Средневековья у самых ревностных шариатских улемов практически не было возможности диктовать условия. Приверженность шариату не получила особенного развития — по крайней мере, во внутренней части Явы. Шариат действительно играл основополагающую роль; но, как и везде, его нормы свободно модифицировались с учетом местного обычного права, и менее значимые обычаи центральных мусульманских регионов — например, ношение покрывал у женщин — так и не укоренились.

Народный ислам деревенских школ отчасти подпитывали древние малазийские культурные традиции. В размытую категорию джиннов попадали (как это всегда было на всех мусульманских территориях) местные духи. Добрые или злые, они наполняли каждый уголок природы и стали (в большей степени, чем где бы то ни было в исламе) основой целой системы правил повседневного поведения и межличностных отношений, и все это с благословения представителей и обрядов ислама. У землевладельческой аристократии эта система, естественно, была сложнее. Наряду с древнемалайскими обычаями, особенно в глубине Явы, богатейшей страны региона, аристократия придерживалась и индийских по происхождению традиций в их исламизированной форме. Их поэзия, сохраняя старые яванские мотивы, наполнилась ссылками на героев санскритской «Махабхараты», пришедших на смену доисламским арабским всадникам или древнеперсидским царям (о которых столько писали в центральных регионах), предложив внеисламский подход к осмыслению человеческой жизни. Это наследие повлияло и на суфийские тарикаты — как минимум, на уровне аристократии, — оставив отпечаток на языке и, вероятно, на некоторых идеях суфиев. В целом, суфизм даже в центральной части Явы мало отличался от суфизма остального исламского мира. Если ислам сначала принимали низшие слои, то суфизм — здесь, как везде, — подспудно противопоставлялся аристократическому индуизму. (Общепринятое представление о суфизме в Малайзии как об «индо-буддизме» — вследствие того, что его отвергает современный шариатский пуританизм — является серьезным заблуждением.) Но, пожалуй, нигде больше в исламском мире ранним героическим легендам не оказывали такого религиозного почтения, как в аристократических кругах восточной Явы. Когда землевладельцы приняли ислам, эти традиции переплелись с суфизмом, который обогатился с их помощью и приобрел прекрасные самобытные яванские черты[345].