Скитальцы - Марина и Сергей Дяченко

— Именем закона! Именем герцога Тристага!

Толпа притихла.

— Ретанаар Рекотарс, совершивший преступление против закона, слушай приговор!

Я попытался заглянуть в яму. Меня придержали за локти — вероятно, ещё не время.

— Вы, благородные господа и подлые смерды, собравшиеся здесь сегодня, слушайте приговор!

Я поискал глазами Танталь — и не нашёл.

— Сапоги снимите, пожалуйста, — тихо сказал стоящий рядом человечек. Исполнительный Тристагов палач.

— Властью герцога Тристага! Ретанаар Рекотарс приговаривается к смерти в змеиной яме! Да будут эти змеи орудием закона, приступайте!

— Холодно, — сказал я палачу.

Тот вежливо усмехнулся:

— Замёрзнуть-то… Не успеете.

И Танталь ЭТО увидит — как я жалобно, судорожно, в мокром снегу стягиваю сапоги…

Я огляделся. Сел на подвернувшийся чурбачок, барским жестом вытянул ноги. Кивнул подручным палача.

— Чего?! — обиделся младший из подручных, вчерашний подросток.

— Работай, — вполголоса велел его начальник. И парнишка, посопев, опустился в снежную кашу — снимать сапоги с Ретанаара Рекотарса, наследника Мага из Магов Дамира.

Мне вспомнился щуплый близорукий призрак из подвала родового замка. Как быстро я, однако, смирился с крахом собственной родословной…

Талый снег жёг подошвы.

— Ретано!!

Неужели Танталь не могла удержаться от патетического выкрика?

Весна… Р-рогатая судьба, весна-то придёт…

— Рета-ано-о!!

Я содрогнулся от этого вопля. И толпа, кажется, содрогнулась тоже; даже палач поднял голову, глядя, как стражники пытаются удержать растрёпанную женщину, но в конце концов уступают, вероятно, из милосердия, и женщина прорывается сквозь частокол копий, кидается к осуждённому и валится перед ним на колени:

— Ретано… Я… люблю тебя и буду… никогда…

Горячие пальцы схватили меня за руку. Судорожно, будто пытаясь удержать; я еле поборол желание высвободить ладонь.

Что это? Откуда? Залитое слезами лицо, трясущиеся руки, умоляющий голос… Танталь, да как же это?!

Её уже оттаскивали. Деликатно, но твёрдо. Попрощалась — хватит; толпа понимающе переглядывалась. Невеста? Жена? Возлюбленная? Бедолага…

Танталь, погоди. Ведь я же ничего не понял; ведь я же…

Меня тащили к яме. Я близоруко прищурился; да. Чёрное дно жило своей жизнью. Тусклыми отблесками, переливами, шелестом чешуи.

Туда?!

Мне в спину упёрлось остриё копья. Долю секунды я верил, что скорее дам проткнуть себя насквозь, чем…

— Рета-ано!..

Танталь, неужели ЭТО — потому, что я умираю?

— Властью закона! Именем герцога Тристага!

Копьё больно ткнуло меня в позвоночник. Я потерял равновесие — и яма сглотнула меня, втянула, поймала, так зловонный хищный цветок хватает муху…

Белесое небо осталось далеко позади. Здесь пахло землёй — как будто уже могила…

Светлое небо.

Где они добыли всех этих змей? Массивных, толщиной в руку, коротких, как скалка, длинных, как корабельный канат, тощих, будто шнурки, замысловатых, будто витые прутья парковой ограды, с головами приплюснутыми и круглыми, в капюшонах и без него, с узором и гладких, извивающихся и неподвижных, будто бы неживых…

С палача станется. Он мог набросать сюда и дохлых змей — для реквизиту… Ох, как быстро липнут к языку эти комедиантские словечки.

Они шипят, всё время шипят!..

Кажется, над ямой склонились. Кажется, все, стоявшие и сидевшие на помосте, сейчас сгрудились вокруг, никакой плетень не удержит, сейчас мне на голову посыплются добровольцы…

Отдалённый галдёж. Неразборчивые выкрики. Мир тонет в шипении или это у меня в ушах шумит?

— Властью закона! Властью герцога Тристага!

Орать и бежать; я издал сдавленный звук, взмахнул руками, поскользнулся и грянулся в сплетение холодных змеиных тел. Перед глазами у меня оказалась плоская маленькая головка, разинулись челюсти, обнажая две загнутые влажные иглы, и я малодушно зажмурил глаза, потому что в следующее мгновение гадина вцепилась мне в лицо.

Боли не было. Было мерзостное прикосновение холодной морды, но я всегда полагал, что змеиный укус ощущается иначе…

Они кинулись на меня все разом.

Они выстреливали в меня упругими телами, точно как спущенные пружины; они сжимали челюсти, я получил уже сто порций яда, во всяком случае, должен был получить…

Публика над головой орала. Сорвалась и канула на дне ямы чья-то шляпа; я сидел, вжавшись спиной в холодную стенку, змеи уже изгрызли меня, как кость, наступило время мучительной смерти от яда…

Я ощутил тошноту. Потом вроде бы заболел живот, потом перестал; вопли над головой сменились недоумённым ропотом.

Я встал на четвереньки, и меня вырвало прямо на змеиные тела. Среди рептилий случился взрыв возмущения; публика примолкла. Вероятно, рвота — первый признак отравления…

Я сдержал стон. Перед глазами у меня стояло заплаканное лицо Танталь.

Живая сетка извивающихся тел. Новые позывы к рвоте. Сейчас я перестану чувствовать и видеть; там, наверху, уже понимающе переглядываются.

— Может быть, подымать? — негромко спросил кого-то палач. Его голос без труда прорывался сквозь пелену общего гула, вроде как чёрная нитка в сплетении белой пряжи…

Я опустил веки.

Мне давно пора быть мёртвым. Меня казнили; я никогда не дождусь весны…

— Рета-ано…

Этот голос был едва слышным, но из прочих голосов выпадал, вырывался, новая нитка в клубке белой пряжи, но теперь красная.

Я разлепил веки.

Неподалёку, у самой стенки, в полумраке змеиной ямы вились спиралью два зеленоватых тела. Этой парочке плевать было на приказ герцога, на публичную казнь и на общее змеиное дело; две змеи предавались самому важному, с их точки зрения, занятию — страстно любили друг друга…

— Подымайте!

В яме стало темнее, шум отдалился. Меня ухватили за бок железным крюком; с самого начала казни это была первая боль. Я машинально выругался и вцепился в железо, желая ослабить хватку; наверху теперь было совсем тихо, только два голоса обменивались короткими, неразборчивыми репликами.

Странное орудие потащило меня наверх; я удерживался за древко, изо всех сил желая избежать кровоподтёка на боку. Белесое небо рывками приближалось — и наконец затопило всё вокруг, мне померещилось, что весь мир завален бесцветным талым снегом…

Подо мной оказалась рогожка. Всё лучше, чем на голой земле.

— Господин лекарь, именем закона засвидетельствуйте смерть…

Я поднял голову.

Тучный длинноволосый мужчина стоял в двух шагах, глядел на меня округлившимися, но не утратившими властности глазами: