Карамельные сны - Марина Серова

Оттолкнув меня, следом на Френкеля кинулась Ия. Перед глумливым лицом Йосика мелькнули ее руки — и две длинные красные борозды появились на его щеках.

— Остановись, Ия! — я решительно встала между ней и пленником.

— Убью!..

— Да ты сначала узнай, где мальчик!

Это подействовало. Тяжело дыша, Ия встала перед Френкелем.

— Где мой ребенок?! Отвечай, паскуда!

Йосик молчал.

— Надо взять себя в руки… силой от него ничего не добьешься, это же ясно! — сказала я.

Тяжело дыша, Ия отошла в сторону и села на диван. Старушка бросила мне на колени записную книжку и мобильный телефон Френкеля. Что ж, приступим. В первую очередь — мобильник. Глянуть, кому этот тип чаще всего звонил в последнее время, скорее всего, именно у этих людей сейчас и находится мальчик!

И прозрение пришло сразу же, как только я увидела первый телефон. За последние сутки Иосиф звонил по этому номеру девять раз. «Мама», — был обозначен номер. Ну конечно! Можно было и раньше догадаться!

— Ребенок находится в доме у его матери, Музы Платоновны… Назови адрес сам, если не хочешь, чтобы к ней завалилась рота омоновцев! Ты же сидел, Френкель! Неужели хочешь, чтобы теперь зону топтала твоя мать?

Он молчал. А потом длинно сплюнул прямо на пол.

— Ну?!

— Потемкина, двенадцать, — пробормотал он нехотя. — Квартира двадцать семь… Не надо никого туда вызывать. Мать ничего не знает, я сказал, что это сын моих друзей и на несколько дней надо за ним присмотреть… Да! И она ни в чем не виновата. Она ничего не знает про меня. Я только вчера пришел к ней. Я сказал, что освободился условно-досрочно…

— А что с мальчиком? Он жив, здоров?

— Да что ему сделается…

Ия кинулась в прихожую, за ней поспешила старушка Гонопольская. Вместе они быстро оделись и выбежали из квартиры.

Мы остались одни.

— Ну что ж… Начнем, пожалуй. Мне так много о тебе известно, что иногда кажется, еще чуть-чуть — и ты станешь сниться мне по ночам… Да, ведь мы, кажется, еще не поздоровались. Здравствуй, Иосиф.

— Мы на «ты», кажется, еще не переходили, — сказал Френкель, снова сплевывая…

— Ничего, переживешь. Если бы на моем месте был писатель, он бы немедленно сел за стол и написал фразу типа: «Подумать только, как может меняться человек…» Я такой фразы писать не буду, я просто спрошу тебя: почему?

— По кочану.

— Ясно, не хочешь говорить… Ну что ж. Я сама скажу. Итак, четыре года назад тебя посадила собственная жена. Да-да, не играй передо мной фальшивое удивление, тебе это плохо удается. Это Марина где-то раздобыла и подбросила тебе четыре килограмма высушенной конопли — страшная улика! За такое количество «дури» ты бы мог сесть лет на пятнадцать, но судья попался милосердный, а может быть, и мать посодействовала, ходила, обивала пороги. Конечно, это Марина подбросила траву в духовой шкаф. Она знала, что именно ты до поры до времени ее там не обнаружишь — кто из мужчин ни с того ни с сего полезет в пустую духовку? Она подбросила траву, позвонила в милицию и сдала тебя ментам. Вот почему именно ее дальше никто не терзал, не таскал на допросы, не пытался посадить вместе с тобой на скамью подсудимых. Конечно, это сделала Марина. Зачем? Чтобы иметь возможность выйти замуж за Гонопольского.

— Да, — прохрипел Иосиф, отводя глаза. — Я не давал ей развода. Я все надеялся…

— Зря надеялся. Тебя посадили, и Марина в два счета оформила развод. Это так просто сделать, когда муж сидит в тюрьме! И зажили они с Максом счастливо. Правда, жили недолго…

Через очень небольшое время у Гонопольского со своим другом и партнером по бизнесу начались серьезные разногласия. Гога Попов всерьез задумался об убийстве. А тут ты снова появился на горизонте… Очень вовремя. Скажи, тогда, в тюремной больнице, сбежали все восемь человек или один ты? Или…

— Нас было трое. Ночью мы подожгли щиток, выбрались на крышу… Она была совсем прогнившая, дыры кое-как забиты фанерой. Ее мы тоже подожгли.

— Понятно, и высушенная недавней жаркой погодой фанера вспыхнула как солома. Я сразу поняла, что администрация колонии, где находилась тюрьма, просто скрыла факт удачного побега заключенных. Очень уж уверенно они рапортовали о восьми погибших, в то время как обгоревшие тела нельзя было даже опознать.

— Эти… пятеро, что остались там… Они на моей совести, — вдруг сказал Френкель глухим голосом. — Я думал, они успеют выбраться. Я не знал…

— Надо же, какая чувствительность при такой кровавой биографии после. Скажи, а почему ты решил бежать? Просто хотелось на волю?

— Нет… Там, в колонии, был один… Он был… Про таких говорят — в авторитете… Я ему чем-то понравился. Может быть, потому, что был сам по себе, не ходил ни под кем — не знаю… Как-то подсел он ко мне. Начал расспрашивать про то, как я за решетку попал. А мне все равно было, кому рассказывать, такая была тоска… По Маринке, по дому, по матери… По всем. И главное — я ничего не понимал! Совсем, совсем ничего не понимал — как, почему? Какая трава, откуда, почему в моей квартире? Я рассказал этому человеку все, а он…

— Что?

Иосиф помолчал.

— Он рассмеялся… Долго смеялся, а потом рассказал, как все было. Он как в воду глядел. Он был опытный. Все мне объяснил, как было… Я сначала не поверил и долго не верил, но он меня убедил… А потом предложил этот план — бежать. Сказал, нам обоим нужно попасть в больничку, там с нами будет еще один, третий, тоже надежный человек… И я согласился. Раньше мне было все равно, а теперь я решил — должен бежать. Должен в глаза ей посмотреть, Марине… Должен узнать, что там…

Френкель стал вдруг очень разговорчивым, но тогда меня это не насторожило.

— Мы бежали, все прошло по плану… Хотя я и не знал, и не догадывался даже, что пятеро человек, оставшиеся на пожаре, лягут на мою совесть. А когда переправились через Иртыш и разошлись в разные стороны, я отправился сюда — к Марине. К моей Мальвине.

— К Мальвине? Ты тоже называл ее так?

— Я всегда ее так называл — «моя Мальвина». С первого дня знакомства у меня в душе не осталось места для других женщин. Никто и никогда не любил ее так, как я…

— Но ведь она предала вас?

— Да… но, в конце концов, я ведь сам подтолкнул ее к этому… Почему я не стал таким же богатым и успешным, как Макс? Тогда бы она меня не бросила. Я должен был стать достойным моей королевы. А вместо этого, словно леший, таскался по горам. Оставлял ее одну. Да, я сам был во всем виноват…

— Гм…

— Да, это так, я это понял давно… И Гоге сказал то же самое, когда пришел к нему ночью, оборванный, обросший, худой… караулил его возле поселка. И Гога меня не испугался, нет! Провел к себе, дал во что переодеться, погнал мыться, бриться, накормил. Он был один. Мы потом долго говорили с ним при свете лампы. Гога научил меня, что делать. Надо восстановить статус-кво, сказал он. Нужно снова сделать Марину свободной, только на этот раз она будет свободной и богатой и примет тебя — ведь это ты подаришь ей свободу и достаток! Я спросил — а как это сделать? Гога ответил — ерунда, ты же столько лет шлялся по горам, ты неплохо знаешь химию, придумаешь что-нибудь… Но придумали мы вместе, в ту же ночь. Я действительно химик, самоучка, правда. Но очень хороший химик — ведь я имел дело с травами и сборами… И мне ничего не стоило добыть алкалоид (никотин — это алкалоид) из нескольких блоков сигарет, которые вместе с мини-лабораторией, в которой было все необходимое по моему списку, мне принес Гога. Пока я делал это, передо мной все время стояли Маринкины глаза… Мы, я и Гога, начинили никотином сигары, и на следующий день он подарил ящик с нашими сигарами Максу. Получилось даже удачнее, чем мы ожидали, потому что Макс засмеялся и вручил Гоге свой ящик с сигарами. «У индейцев есть обычай выкуривать трубку мира, — сказал он. — Будем считать, что, обменявшись кубинскими сигарами, мы эту трубку выкурили». Ну… вот и все. Дальше вы знаете.

— Нет, не все. Зачем вы убили домработницу и молодого мужчину по имени Стас? И кстати, откуда вы взяли винтовку?

— Винтовку я купил, и даже не одну, а две, ведь Гога дал мне денег. Оружие я носил в футляре из-под скрипки и использовал только один раз. А почему вы спрашиваете, зачем я убил ее любовника? Конечно, из ревности. Я не хотел, чтобы рядом с моей Мальвиной был еще кто-то. Я сам хотел быть с ней.

— Из ревности? Хорошо, допустим, убить из ревности молодого красивого Стаса — это понятно. Но домработница? Шура?

— С ней вышла ужасная, трагическая ошибка… Я следил за домом из окон соседнего дома и принял ее за мужчину. Высокая, в мужской одежде… все это меня обмануло. Я подумал, что у моей Мальвины есть еще один любовник, который до того близок, что даже живет с ней… И выстрелил… А за сутки до того я убил того, второго. Говорю же, я знал, где их застать. Ведь я следил за ней…