Последняя из слуцких князей - Юзеф Крашевский

— Что нового узнал? — спросил его князь. — Слышал что-нибудь?

— Нового не слышал, но был во дворце Ходкевичей.

— Как тебе удалось туда проникнуть?

— Не столь важно как, главное, что был и все, что смог, осмотрел. Я прошел через обе площади, видел, где стоят орудия, где во время штурма будут стоять солдаты.

— Ну и молодец же ты, Тамила! Этой твоей услуги я никогда не забуду! — воскликнул князь. — А теперь расскажи обо всем, что видел, подробно, нам это очень важно знать.

— Солдат в крепости как сельдей в бочке, — рассказывал Тамила, — я еле продрался между людьми, пушками, грудами сложенного оружия. На стены втащили орудия и нацелили их на прилегающие улицы, их меньше со стороны церкви, там, кажется, стоят всего три орудия; а самая мощная оборона со стороны улиц Замковой и Савич. Хорошие укрепления со стороны площади и домов князей Острожских. Проделаны скрытые площадки для стрелков, а также бойницы, да такие, что взять их можно только если обвалится стена, а они могут безнаказанно стрелять в нас. Около ворот натянуты крепкие цепи, лежат железные решетки для того, чтобы защищать ворота даже в том случае, если они будут разбиты. Во дворе и на стенах кроме ядер и пороха лежат груды камней. Думаю, что неспроста во дворах стоят большие котлы: не иначе как на наши головы собираются лить кипяток.

Князь Януш переглянулся с присутствующими.

— Если бы их удалось выманить в поле, — сказал Зборимский, — там бы мы с ними справились, пусть бы они только вышли за Вилию. А из этой лисьей норы их не выкурить!

— В самом деле, выкурить их оттуда будет непросто, — согласился Тамила.

— Ничего страшного! — успокоил их князь. — Разнесем по камушку все дома, сделаем пролом в стене и ворвемся через него!

— Прошу простить, что вмешиваюсь, — заговорил Тамила, — но очень уж непросто будет делать там пролом. Я не такой уж вояка и знаток военного дела, но все же понимаю, что там негде подступиться к стенам, чтобы сделать пролом. На улицах тесно, как в глотке, когда выпиваешь. Даже если и проделаем дыру, мы не прорвемся внутрь, потому что и оттуда, и сверху на нас нападут защитники.

— Разложим костры и выкурим их дымом! — воскликнул князь Януш и стукнул кулаком по столу.

— Они и огня не испугаются! — возразил Тамила. — У них есть чем погасить его. Да и не возьмет их огонь. А сидеть там они могут долго.

Князь поморщился.

— Подождем до утра, — сказал он. — А там будет видно. Я схожу к князю воеводе. А вас прошу, ради всего святого, стоять наготове со своими полками и охраной, пусть каждый будет на своем месте и ждет приказа. Вам всем вовремя скажут, что нужно делать. Солдат в город не отпускать. Я знаю, что им приходится несладко, но пусть потерпят и, главное, не обижают горожан, потому что и так теперь на нашей совести будет любая жалоба жителей, им тоже тяжело.

Князь Януш кивнул головой на прощанье и заторопился к отцу.

Воевода тоже советовался с некоторыми из своих соратников о том, что делать. Разговор был бурный, князя пытались убедить, что лучше мир, чем война. Воевода сердился и нервничал. По всему было видно, что в душе он не только не хотел решать этот спор силой оружия, но, доведенный до отчаяния, втягивался в войну против своей воли, а потому был зол на самого себя и был всем недоволен. Он боялся потерпеть поражение уже с первых шагов. В душе спорил сам с собой, боялся опозориться, не хотел войны, не знал с чего начать. Но на словах выступал за войну и угрожал ею.

Князь Януш вошел к отцу как раз тогда, когда тот отвечал Дорогостайскому:

— Если вы хотите мира, то укажите мне путь к нему! Уговорите Ходкевичей…

— Даже и не думайте об этом! — с порога возразил ему Януш. — Я только что получил оттуда свежие вести. Они укрепились так, будто на них собираются напасть татары. Со всех сторон поставили орудия, наносили под стены камней, перегородили ворота цепями, собираются лить на нас кипяток! И народу там у них, как мака!

Воевода недовольно слушал рассказ сына. Ему хотелось легкой победы, сама мысль о долгом сопротивлении, затяжной войне выводила его из равновесия. Он весь встрепенулся, пожал плечами и воскликнул:

— Мы еще посмотрим, сколько им удастся продержаться! Завтра увидим! Вы отдали приказ людям? Они будут готовы?

— Им сказано ждать приказа, который поступит утром.

— Еще раз напомните всем, чтобы не бродили где попало. А собрались на Лукишках и по приказу все вместе выступили в город. Раз уж они подготовились, то и мы не будем спать в шапку, — добавил он, все более распаляясь. — Если же начнется война, если она разгорится, то берегитесь, паны Ходкевичи, потому что пощады не будет никому, не будет прощения, и горе вам, если проиграете!

Шестое февраля

Ранним утром (еще даже не рассвело) по всему городу зажглись огни в окнах, и началось необычное движение. Тут и там по улицам шли большие отряды солдат, слышался грохот молота, это где-то в спешке закрывали ворота. В домах, стоящих недалеко от возможных военных действий, были даже заколочены нижние окна, в более отдаленных домах их заложили досками изнутри. Из каменных домов, стоящих вблизи дворца Ходкевичей, некоторые жители даже выселились.

Когда рассвело, улицы оказались пустыми. Все молчало. Никто не выходил из домов, никто не выказывал никаких примет жизни, только в церквях и костелах, как обычно, перекликались колокола, но в этот раз они напрасно звали к молитве. Двери костелов стояли открытые, но никто не приходил, скамейки пустовали, и ксендзы отправляли молебен только для нищих с паперти.

Что творилось внутри каменных и деревянных домов — описать трудно; ночь прошла без сна, день начинался в страхе и тревоге. Жители опасливо всматривались сквозь щели заложенных досками окон, пытаясь разглядеть, что делается на улицах, прислушивались, не донесется ли выстрел, возвещающий о начале войны. Но с самого утра было тихо, ничего необычного не происходило, только в девять часов, рано для зимней поры, войско Радзивиллов вступило в город и заняло Сенаторскую и Святодуховскую улицу, небольшую площадь перед церковью Богородицы, а также территории около костела Святого Яна и рядом с замком. Топот непривычно раздавался в глубокой тишине, он повергал горожан в ужас.

— Ну все, сейчас начнется битва! Уже идут войска Радзивиллов! Уже идут, уже окружают крепость Ходкевичей, — пугались жители.

Самые смелые осторожно вышли разведать и подтвердили догадки. Войско уже стояло в городе.

А в это время послы короля торопились к воеводе. Епископ Гедройц решил не отступать и лучше пожертвовать в этот день своей головой, чем позволить взяться за оружие. Старый ксендз взял с собой братьев Завишей и вместе с ними пришел в кардиналию. Здесь они застали большой совет, который думал не о сохранении мира, а о том, как бы половчее приступить к нападению и штурму. Каждый предлагал свое, каждый разумел это дело по-своему, но все советы и предложения казались воеводе неподходящими. Он хотел сходу навалиться, разбить, уничтожить, пленить, победить и уже вечером справить свадьбу. И все теперь старались доказать ему, что такое невозможно.

— С таким войском, как наше, да не смести эту горстку! — бушевал он.

— Им очень удобно защищаться, а нам трудно нападать, — объяснял ему Дорогостайский. — Что вы тут сделаете, если даже половина наших солдат не уместится под крепостью. А для штурма и вообще места нет. Только где-то тысяча сможет там подступиться к стенам. А что делать кавалерии? С ней можно хорошо развернуться в поле, а здесь она не пройдет, на стены не взберется, ей некого рубить и стрелять.

— Перво-наперво надо выбить ворота! — предлагал воевода.

— Ворота защищены орудиями, — заметил кто-то. — Около каждых — штук пять. Мы не пробьемся под их огнем, многих погубим. Они начнут сверху стрелять из орудий, а подойдем поближе — сметут из ружей.

— Может быть, лучше начать штурм со стороны церкви, они там слабее всего, — предложил князь.

— С церковного двора? — уточнил Зборимский. — Священники сказали, что они нас во двор не пустят, потому что как только с той стороны начнут стрелять из орудий, то непременно повредят церковь, а она под опекой конфедерации, вы, пане, наверное, не захотите, чтобы ее уничтожили. Крышу совсем недавно покрыли дранкой, чуть что — сразу пожар.

Князь Константин Острожский, киевский воевода, подтвердил:

— Монахи уже приходили ко мне, просили saecuritatem — неприкасаемости — для дома Божьего. И я пообещал, что если дойдет до войны, то буду стараться, чтобы церковь никоим образом не повредили. И это будет справедливо, потому что у нас и так уже отобрали столько церквей, а тут еще и мы натворим беды. Я приказал ротмистрам, чтобы церковь оберегали.

— Не иначе как Ходкевичи знали об этом и потому не поставили там орудий! — заметил воевода. — До чего же умные! Тогда, пане, дайте совет, с чего начать?