Фарфоровый птицелов - Виталий Ковалев

тесном русле — завидует, похоже, моей свободе. Да я и сам себе завидую: надо же, на такую гору залез, притом без шерпов! Шалый кузнечик садится на моё колено, вызвав прилив тёплых чувств. Нельзя шелохнуться — это же моя близкая родня, мы с ним не только современники, но и соотечественники и земляки. Наши жизни некоторое время текут рядышком, деловитый кузнечик обдумывает свои дальнейшие поступки. В конце концов он сильно отталкивается и, блеснув розовыми подкрыльями, улетает куда-то по своим делам. Забот у всех хватает. Только-только я ему порадовался и вот — разлука! Боюсь, судьба больше никогда нас не сведёт. Се ля ви. Метрах в тридцати от меня на каменный выступ, красиво спланировав, уселся самый настоящий степной орёл. Это тоже мой родственник, но с очень гордым и независимым характером. Мы молчим и долго-долго на пару царим над местностью. Наконец, орёл улетает, а я остаюсь — лень шевелиться.

Отдохнул. Слез с горы, не подвели меня ни ноги, ни руки, ни глаза. Не могу отказать себе в последнем удовольствии — пересечь реку по хлипкому и шаткому висячему мостику. Страшновато: тросы ржавые, деревянный настил местами выбит. Но иду!

Эге, кажется, переоценил свою отвагу. Раскачивается, скрипит окаянное сооружение. Внизу — косматая ревущая погибель. Дощечки дохленькие. Зря полез, дурак набитый! Но потихоньку, по сантиметру, ура, прошёл. Аттракцион! Самое ужасное, что придется возвращаться, т. к. дорога в городок Л идёт по оставленному мной правому берегу. Трепещу, но двигаюсь назад. Хорошо, что никто не видел моего «подвига». Минут двадцать убил. Полз, как гусеница, — «Позор презренному Перейре!». Зато надолго насытился острыми ощущениями.

В городке Л я купил хлеб, сыр и ветчину. И ещё мёд, т. к. здешний мёд, говорят, не имеет аналогов во вселенной. На обратном пути ночевал я в том месте, где мечтал построить бревенчатую хижину. Всё бы хорошо, но я не удержался и с пылу с жару искупался в речке, потный. Да ещё и напился сырой воды из ручья. Ночью поднялась температура, колотил озноб, сны и явь причудливо перемешались: злобный серийный убийца, сбежавший из тюрьмы, тянул ко мне в палатку свои волосатые руки, гнилые дощечки проваливались под моими ногами, и я летел в тартарары. В довершение некие бравые мужские голоса где-то высоко в небе грянули «Бесамемучо» и пошли выводить эту песню на все лады до самого утра. Какие-то вульгарные рожи мерещились, стоило закрыть глаза. Ночь показалась вечностью. Ничего из подходящих случаю лекарств, как и подобает гению предусмотрительности, я не захватил. Утром в полубессознательном состоянии на заплетающихся ногах я отправился в путь. Как добрался к Толеу, не помню, плёлся и плёлся: осыпи, карнизы, хребты, цикады. Неутомимые мексиканцы шли по пятам со своей «Бесамемучо».

Толик меня спас. Уложил на раскладушке в красном углу. Съездил в аптеку. Готовил еду. Ухаживал, как медбрат. Три дня мы сражались с болезнью и, наконец, победили. По этому случаю, естественно, был приобретен «пузырь». Пили и пели. По-моему, спели все песни, какие знали, да и какие не знали, тоже. Ну и, само собой, «Бесамемучо». Как же без этого! Тут даже Султан во дворе принялся нам подвывать. Наутро я уселся в седло и пустился в путь. Толик снял с себя голубую майку и махал ею мне вслед. Я ехал и думал: вроде бы такая невыдающаяся вещь — мой синенький ишачок, а как может преобразить жизнь! Сколько впечатлений! С хорошим человеком познакомился. Каменный коридор открылся мне во всей своей щемящей красоте. Что-то, безусловно, я и утратил. Да, утратил. Одной, сугубо личной волнующей тайны не стало. Растаяла. Жаль. Но без утрат у нас тут, в нашем лучшем из миров, ничего не приобретёшь. А приобрёл я гораздо больше, чем утратил. В общем, сальдо положительное. Возвращаюсь домой, чувствуя себя удачливым человеком.

Эпилог

Перечитал свою писанину. Где-то там, выше, я обещал написать скучный рассказ и, кажется, справился. Я не кокетничаю. В рассказе нет ни завязки, ни развязки, ни кульминации. Нет приключений. Дикие звери не нападали, скорпионы не жалили, над пропастью, держась за корни хлипкого деревца, герой не висел. Бандитов не встретил. Не был похищен НЛО. Или, например, он мог безнадежно влюбиться в какую-нибудь знойную Эсмеральду, занимающуюся рафтингом. Вылетела она из лодки на каком-нибудь ревущем пороге, и тут герой наш, рискуя жизнью, её спас. Спас-то спас, а вот с разницей в возрасте ничего поделать не может — трагедия. Великая трагедия, куда Шекспиру! Да мало ли ещё чего могло стрястись с ним в диком безлюдном ущелье? Но мне почему-то показалось: натолкай я в рассказ чего-нибудь этакого, скука бы только сгустилась и стала бы уж совсем непереносимой. А так, по-моему, ничего, терпимо. Обещал — выполнил. Для меня очень важно исполнять обещания. На том стою. Иначе грош цена была бы мне как бухгалтеру.

Осмелюсь на прощанье дать совет: если кто-нибудь предложит вам в подарок мопедик — берите не задумываясь. Славная непритязательная скотинка. У меня к нему очень тёплые чувства, в конце путешествия он стал казаться мне вполне одушевлённым существом.

Гюрза

Весьма на выдумки природа таровата…

Из басни

Кажется, это называется нарциссизмом. Ну и пусть себе называется. Не вижу в этом ничего зазорного. Да, я люблю смотреться в зеркало, любоваться собой. Потому что не так уж часто природе удаётся создать что-то безукоризненное — непременно у неё в чём-то обнаружится какой-нибудь изъян. А вот со мной ей повезло. Обошлось без досадных огрехов. Вот я и любуюсь. С благодарностью. «Пленительным пленён поэт, а это уж никак не грех» — откуда-то залетела в мою голову эта строчка. Мне она по душе. Я очень люблю себя и не стесняюсь в этом признаться. Кого же мне ещё и любить! Пышные густые волосы. Брови вразлёт. Чистый, без единой морщинки, лоб. Глаза синие, глубины необычайной — наверное, самое прекрасное, что у меня есть. Сижу перед зеркалом, смотрю в бездонные свои глаза и спрашиваю: «Неужели всё это состарится и умрёт?» И сама себе отвечаю: «Нет! Умрут все, только не я. Природа не разбрасывается совершенными творениями. Возьму и не умру! Возьму и не состарюсь!» А тело моё? Видели бы вы моё тело! Оно изваяно гениальнейшим скульптором — невозможно оторваться, созерцая его. Правда, невозможно. Никогда оно меня не подводило, такое гладкое, красивое и умное, и я со своей стороны стараюсь не вредить ему. Всё для него делаю.

Мужчины липнут