Восхождение богов (СИ) - Пар Даша Игоревна "Vilone"

— Да, теперь я знаю правду, — холодно отвечает Ктуул, открывая глаза и убирая ледяные руки с моего тела.

В его золотых глазах мелькают молнии раздражения и разочарования, когда он смотрит на своего верного слугу. Тот, от стыда, сжимается, проваливаясь под лёд отчаяния. Подвёл господина. Подвёл своего спасителя…

— Но нужно убедиться, — хищная улыбка прошлась по губам Ктуула, когда он наклонился и нежно коснулся моих волос. — Вдруг в этой тушке осталось что-то пригодное. Не узнаешь без проверки.

— Что ты задумал? — голос подвёл меня, и я попыталась дёрнуться, когда его улыбка стала шире, а его руки спустились к моим ногам. — Что ты…

И тогда я закричала.

Эта боль была простой, но всё равно обжигающей. Треск ломаемых костей разлетелся по помещению смешиваясь с моей искрящейся агонией, птицей, вырвавшейся из глотки. Я всё кричала и кричала, пока он ломал пальцы, выбивал коленные чашечки, кулаками ударяя по бёдрам. О, он не использовал магию: обычной физической силы хватило, чтобы превратить мои ноги в кровавое месиво, пока меня корёжило, а в глазах от невыносимой боли лопались сосуды, застилая свет и его улыбку любящего бога, медленно слизывающего кровавые капли со своих губ.

Так я и сорвала голос. Так я потерялась, растворившись в красных вспышках, когда он остановился. Я была готова молить о пощаде, но кому нужны мои мольбы?..

— Хм, — протянул он, выждав время, пока я пыталась хрипеть, и старалась лишний раз не двигаться — теперь даже простое напряжение мышц вызывал новую волну, проходившую через пах к сердцу. Казалось, что и оно запятнано ударами, и теперь бьётся через раз, молотками отзываясь в затылке — слишком много раз я билась головой о безразличный камень, пытаясь увернуться от безжалостных рук.

— Не сработало, — с сожалением сказал Ктуул, а Томар, пятившийся назад, перевёл дух.

Он глотнул воздуха, как воды, впервые сделав вздох после моих криков. Даже сквозь серую пелену, готовую утащить меня в спасительную тьму, видела, что он не ожидал такого.

— Милая Селеста, ты же не будешь возражать против новой попытки? Тебе же нравилась твоя сила? Будет обидно упустить её на развилке судьбы?

— Иди ты к чёрту, — выдавила я, вновь сжимая пальцы.

Тело сводило судорогой и мне никак не удавалось успокоиться, а взгляд всё время обращался вниз к потёкам крови. Маленькая струйка спускалась по желобку стола, уходя в слив. Я не могла смотреть на то, что он со мной сотворил.

— Знакомое выражение, — усмехнулся Ктуул. — Слышал, ты теперь видишь сны о ней? Интересно, как много в них меня? Ты уже всё посмотрела? Знаешь, начало середину и конец нашей с Клэрией истории?

Я безучастно уставилась на него. Да. Теперь знала, что он сделал с ней. Знала, как близко она подобралась к нему. Знала, что, несмотря на предательство, Клэрия оставалась для него ценным активом. И то, что во мне не было её души, бесило Ктуула. Он не закончил с ней, но она сумела вывернуться даже из проклятия.

— Что же, — не дождавшись ответа, пожал плечами Ктуул. — Тогда продолжим.

В тот же миг мир расцвёл красными сумерками.

* * *

Я всё-таки потеряла сознание. Кажется, это случилось в момент, когда он раскрыл мою грудную клетку, чтобы добраться до сердца. Или чуть позже, когда пытался отыскать сердечную тень? Или же когда пустил по моим венам суррогат нориуса смешанного с Чёрной пьеттой? Не знаю наверняка.

Знаю только то, что даже Томар Бай, этот предатель, в конце молил бога о пощаде, на все лады уверяя — во мне не осталось ариуса. Зачем же пытать просто так? Глупец. Ктуул любит такие игры. Ему нравится причинять боль.

А больше всего ему нравится потом восстанавливать уничтоженное, делая вид, что всё это — во благо. Вот и теперь, перенеся меня в персональную тюрьму, дворец Нимфеум, именно Ктуул занимался лечением, с какой-то садистской нежностью сращивая кости рук, собирая вывернутые лёгкие, зашивая без единого шрама грудную клетку. Возвращая цвет и структуру кожи. Его руки порхали надо мной под тягучую мелодию, а в его глазах цвели золотые бутоны, как если бы он был пчелой, поедающей мёд.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Он восстановил всё, кроме ног. Их поместил в лубки, говоря, что мне необходима передышка. Я слишком быстро бегаю. Разум не поспевает за скоростью, оттого совершает непростительные ошибки. Необходимо меня замедлить.

— Зачем? — спросила я, когда он вывел инвалидное кресло на балкон, водружая на колени поднос с крепким чаем и тарелкой супа. — Ты можешь меня убить. Или выбросить, как мусор, ведь во мне нет ариуса. Я больше не ценный актив. Никто.

Он усаживается в сотканное из воздуха кресло, расправляя полы золотистого халата. Напротив нас медленно спускается за горизонт солнце, подсвечивая его фиолетовые волосы разноцветной радугой. Он безмятежен и доволен. Мягок и деликатен, будто час назад и не взрезал мой мозг, пытаясь отыскать в нём тонкие нити ариуса. Будто вся боль, застрявшая в моих костях, была не его рук дела, а кого-то другого. Но даже в этом безмятежном покое, я видела обжигающий чуждый лёд. Видела равнодушный интерес учёного, спокойно взирающего на результат своих испытаний.

— Ещё пригодишься. Хотя я надеялся, что ты останешься маленькой белой бабочкой, из которой можно вылепить законченный шедевр. Твоя ценность уменьшилась, но сбрасывать со счетов ту, в чьём теле сохранились пустоты под ариус? Не стоит. Мало ли, вдруг ты ещё вернёшь себе крылья? — он тихо смеётся, наблюдая, как я молча поедаю куриный бульон. — К тому же, ты дорога Никлосу. Узнав, где ты, он вернется ко мне.

— Его здесь нет? — от неожиданности я подавилась, и раскашлялась до такой степени, что боль в искалеченных ногах прошлась волной от кончиков пальцев до сдавленных рёбер.

— Он не мог не попытаться сбежать. Такой сильный огонь, такая воля к сопротивлению! Вся его суть восстаёт против покорности, против слабости. Клос будет разгораться как сверхновая до тех пор, пока не взорвётся и не вознесётся к вечности, где я его жду, — с холодной теплотой в голосе и долей мечтательности протянул Ктуул. Алмаз в его лбу полыхнул красными искрами, и он помрачнел. — Однако, есть риск, что твой драгоценный Никлос не доживёт до этого момента. В глупой попытке сбежать, он махнул в опасное место. И раз его до сих пор здесь нет, мне придётся отправиться следом.

— А потом в благодарность за спасение, он раскроет свои объятия и падёт в твои руки как спелое яблочко? — желчно отвечаю ему.

Суп закончился, как и чай. Я всё ещё голодна. Меня бьёт озноб и ноги сводит тягучей судорогой. Потираю руки, пытаясь согреться, но холод этот идёт изнутри. Из того закрытого места, где обретается надежда. Видимо, я досуха исчерпала этот колодец.

Ктуул не отвечает. Его действия красноречивее любых слов. И когда меня пронзает укол да в висок, будто острой иглой вспороли череп, только выдохнула сквозь зубы, роняя поднос и скрючившись в припадке. Это было ослепляюще-обжигающе-жёстко, голова взрывалась как перезревший арбуз. Раз и всё кончилось. А вместе с этим я оказалась в постели, а рядом лежит Ктуул, держа мою ладонь.

— Ты утратила ариус, но не присутствие духа. Думаю, будет весело познакомить тебя с моими детьми, чтобы вы поиграли вместе, пока меня не будет. Давай посмотрим, что из этого выйдет? — с очаровательной интригой в голосе говорит Ктуул, глядя так доверчиво-восторженно, что лёд трескается вокруг белоснежной кровати, опадая серыми хлопьями.

По-своему он был красив. По-своему даже приятен, очарователен и мил. Особенность вечности в том, что она стирает с лиц любую тень возраста, так что нельзя прочитать сколько прожитых лет скрывается на дне глаз. Нет морщин, опухлостей, следов притяжения земли, седины и иных мелких деталей, скрытно подсказывающих, сколько человеку лет. Вечному одинаково можно было дать и двадцать, и сорок, и сто лет. То, что называется тенью души, прячущейся на дне зрачков, в особом окрасе радужки, у Ктуула казалось бездонным озером, завораживающим своей тьмой.

Да. Он прекрасен. Чем больше смотрю, тем больше вижу утончённости в том, как он мимолётно хмурит брови, как подёргивает кончиками губ, гася едва-уловимую ухмылку. В том, как разметались волосы по белой подушке, забирая последние солнечные лучи и отражая их, одаривая меня радужными бликами, полными тёплых ударов.