Байки старого еврея - Аарон Шервуд

Зрелище не для слабонервных! Мало того что это не по сценарию, так просто страшно! К тому же, мягко говоря, актёр Смолкин не возвышается над Джаки горой. Но, к ужасу актёра, оператор требует второго дубля! Все расходятся по местам. Звучит команда «мотор». Смолкин бежит, выходит Джаки, и… всё повторяется. Извините, но я не мог далее смотреть, как огромный дог хватает щуплого Борю Смолкина, и вышел из павильона в коридор. Через какое-то время оттуда выскакивает разъярённый администратор (он был новенький и со мной не был знаком) и на чём свет стоит материт дежурного плотника – меня, значит. Подойдя к нему, я поинтересовался, на каком основании он меня ругает. Вы бы его видели в тот момент! Он искал нормального плотника, а увидел «господина» в тройке, при бороде и в приличных очках. «Немедленно переодеваться!» – заорал он. «А у меня всё с собой», – заявил я и вошёл в павильон. Грузчики (каждый делает свою работу) перенесли бутафорскую стенку. Я подошёл к раскосу, поддерживавшему стенку. Раскрыл дипломат. Достал из него и надел передник. В павильоне повисла тишина. Затем надел нарукавники, перчатки, постелил коврик, встал на колено и одним ударом забил гвоздь! Собрав свой нехитрый инструментарий, под аплодисменты покинул съёмочную площадку и пошёл пить кофе. Вот что значит творческий подход!

Ангел-хранитель

Оговорюсь сразу: я не верю в гороскопы и прочую «херомантель». Как могут влиять день, час и место рождения на судьбу человека? Хорошо, если он родился в роддоме, тут, хотя бы можно говорить о месте рождения. А если, к примеру, человек появился на свет в самолёте? Согласитесь, за время родов младенец в самолёте пролетает не только города, но и часовые пояса. Что у нас получается? Опоздай мамаша к самолёту – и… Ребёнок будет от этого тупицей или гением? И тем не менее я убеждён в том, что там, наверху, всё же есть кто-то специальный, кто следит, чтобы со мной ничего плохого не случилось. В этом я убедился, служа в тогда ещё нашей родной армии.

Мне объявили отпуск – десять суток без дороги. Что должен делать счастливый отпускник? Правильно, накрыть поляну, проставиться. Проще говоря, счастливый отпускник должен напоить друзей, что я и сделал. Качественно напоил всю бригаду и водителя грузовика, который должен был доставить нас в часть. Места в кабине мне не досталось, и я устроился на щитах для сборной казармы. Это деревянные щиты размером два на четыре метра. Они довольно тяжёлые, к тому же обледенели, что добавляло веса. Таких щитов подо мной было четыре – тонны две с половиной общим весом. На одном из поворотов я почувствовал что-то неладное. В последнее мгновение успел развернуться по ходу движения. Дальше – темнота. Глаза не открыть, морда в снегу. Где-то над головой голоса: меня ищут. Нашли, вытащили из-под щитов. Наудачу мимо проезжал наш кран. Вытащили из кювета машину, погрузили щиты. Инцидент, за исключением потери моих очков, обошёлся малой кровью. Я благополучно отбыл отпуск. Дождавшись лета, пошёл на поиски очков. Очки я нашёл. Они очень аккуратненько лежали… точно посередине между двух остроконечных валунов высотой метра полтора. Это значило: почувствуй я что-то неладное на долю секунды позже – некому было бы писать «Байки старого еврея». Мне могут резонно возразить: один пример – не доказательство. Вот вам второй пример. Под конец службы в Череповце я на «законных дедовских» правах ушёл в самоход. Выглядел я, мягко говоря, как мечта любого патруля: на ногах отожжённые кирзачи, галифе ушиты, гимнастёрка неуставная – старого образца, со стоячим воротничком, пилотка старшинская, засунута за ремень, во рту сигарета. Итак, Мой внешний вид тянул минимум суток на пятнадцать гауптвахты или на один расстрел. И вот, в таком виде прогуливаюсь по городу. Перехожу через дорогу. Поднимаю голову. Прямо передо мной – красная табличка «Гарнизонная комендатура города Череповец». Превозмогая естественное желание пуститься во весь опор куда-нибудь подальше, спокойно захожу за угол и прыгаю в, несомненно, посланный «Им» автобус! Вы думаете, я успокоился? Нет, моя мятежная душа искала приключений, и я второй раз за день ушёл в самоволку, теперь уже на танцы. Там, познакомившись с двумя симпатичными девчонками, стал им заливать о своей нелёгкой службе. Служил я в ВСО, то есть военно-строительный отряд. Какой-то остряк расшифровал это как воздушно-силовая оборона. И вот я в лучших традиция охмурёжа рассказываю им о моей службе в воздушно-силовой обороне, в гренадерской роте. Процесс идёт по принципу: я знаю, что вы знаете, что я знаю. Они прекрасно понимают, что я им вешаю лапшу на уши, но виду не подают. Одна из них, думаю, забавы ради, говорит: «Гренадеры были при царе, и брали туда мужиков ростом не ниже метра восьмидесяти, а в тебе еле метр семьдесят». Отвечаю: «Сведения устаревшие, вышел совершенно секретный приказ о восстановлении гренадеров. Но это я вам говорю, нарушая подписку о неразглашении». Вдруг сзади строгий голос: «Гренадер, ко мне!» Не поворачиваясь, отвечаю: «Собакой своей командуй». Одна из объектов охмурёжа говорит: «Ты влип, это патруль из училища связи». Армия, как любая составляющая социалистического общества, жила по законам соцсоревнований, главным пунктом которых были показатели. Хорошие показатели в данном случае заключались в том, чтобы как можно больше отловить чужих самовольщиков. Помощи ждать было неоткуда. Возможно, если бы старшим патруля был не этот мальчик – младший летёха, ещё не налюбовавшийся своим отражением в зеркале, а нормальный, скажем, капитан, которому уже обрыдла служба, я бы имел хоть какие-то призрачные надежды, но – увы. Оставалось только одно – сохранить лицо. И когда старший патруля строгим, как ему казалось, голосом потребовал предъявить документы, то говорил я, больше обращаясь к девчонкам, чем к нему: «У нас в роте гренадеров есть рояль, вот на нём я их и оставил». Понятно, что я ему хамил и этим, возможно, добавлял себе лишних суток ареста, но не мог же я вот так просто сдаться. К тому же по привычке тянул время. И не зря! К нам приближалась группа ребят, явно уже отслуживших. Один из них, обращаясь ко мне, спросил: «Боец, домой скоро?» – «Дембель прёт, спасу нет!» Он, уже обращаясь к старшему патруля: «Как же ты, микромайор с дедушкой-ветераном разговариваешь? Тебе ж, как медному котелку, лямку тянуть, нехорошо!». Их, пацанов, было человек десять. Что мог сделать этот мальчик в погонах? Во всём парке (я не в счёт) их было трое: он и два курсанта. Поэтому они не стали мешать моим избавителям, обступившим меня кольцом, и, развернувшись, молча ушли.

Но я всё-таки добился своего – ночёвки на губе! Не специально, конечно. А случилось следующее. Мои спасители, угостив меня стаканчиком «сухаря» и снабдив сигаретами, проводили до выхода из парка. Немного не доходя до части, я увидел, как в армейский воронок садится старлей-двугодник. Нас познакомил мой друг, служивший в соседнем стройбате. Представил как приличного человека, земляка, человека абсолютно штатского, оказавшегося в армии после института. Я счёл своим долгом с ним поздороваться: «Моё вам почтение, уважаемый Виктор!» Он поворачивается ко мне. И я явственно вижу на рукаве его кителя повязку патруля! «Забирайте его», – сказал он. Конечно, он был прав. Он при исполнении, я же, в расстёгнутой гимнастёрке, с сигаретой во рту, протягиваю ему руку. Он что, должен был сказать своим солдатам: «Поздоровайтесь с моим корешем»? Видно, и у него, моего ангела-хранителя, есть предел терпения. Никаких обид, прав старик!

Трудно быть гением

Своё назначение на киноэпохалку о предоставлении Финляндии независимости я принял без особого энтузиазма. Знающие люди объяснили, чем мне как организатору производства это может грозить. Прочитав сценарий, я убедился в их правоте. Чего только могла стоить организация съёмок в Эрмитаже, о съёмках во дворе Смольного, да и в самом Смольном не хотелось даже и думать. Смею вас заверить, что проще организовать съёмки на самой секретной военной базе, чем на этом «сверхсекретном» объекте. Забегая вперёд, скажу, что подготовка одного дня съёмок во дворе Смольного, без права входа в само здание даже по нужде, заняла месяц. Документы проверялись через Большой дом – так ленинградцы именовали управу КГБ. Трижды я перепечатывал список. В первый раз я неправильно указал год рождения пиротехника. Возможно, это могло негативно повлиять на охрану объекта. В другом случае (как вообще таких как я земля носит) неверно указал дату съёмок. Информационная диверсия? Но, пожалуй, самой большой головной болью было то, что композитором фильма был Каравайчук. Наш режиссёр был в восторге оттого, что смог заполучить его. Это, по его словам, гарантировало музыкальную составляющую на высочайшем уровне. Я же предвидел огромные хлопоты с этим, безусловно, гениальным композитором. Всё: внешний вид, походка, манера общения – говорило о том, что он не совсем отдаёт себе отчёт в происходящем. Его привозили на «Ленфильм» на машине, а если он хотел прогуляться, сопровождали. Объяснялось это тем, что он в любую минуту, если так можно выразиться, был в музыке. Была реальная возможность того, что он просто куда-нибудь забредёт. Съёмки шли своим чередом. Приближалась кино-экспедиция в Финляндию. Я отчётливо сознавал, что меня за бугор не возьмут. В те годы поездка в Польшу считалась признаком удавшейся жизни, а уж к капиталистам ездили вообще единицы. На меня возложили подготовку документов. Площадь, выделенная мне редактором, не позволяет описать хотя бы вкратце этот процесс. Упомяну только, что наш оператор оказался недостоин проводить съёмки за пределами Родины, явившись в райком партии в джинсах, жокейке и рубахе с закатанными рукавами. Да к тому же не смог осветить международные новости, сославшись на большую занятость. На что ему, с чем я согласен, резонно заявили, что тоже работают, однако в курсе всех событий. Конечно, правы товарищи из райкома. Оператор – прежде всего боец идеологического фронта. Как он может сымать кино, не зная, что творится в Гондурасе? Но вот все сложности позади, оператора заменили на правильного, идеологически подкованного бездаря, но с правильной фамилией – Иванов, а не с непонятной – Чичулин. Отправка паспортов в ОВИР совпала с поездкой композитора в Москву. Посадить на поезд Каравайчука и передать пакет с паспортами проводнику поручили администратору, строго предупредив, что он обязан сдать Каравайчука с рук на руки проводнику, которому необходимо доходчиво объяснить, что этот странного вида пассажир – не бомж, а гениальный композитор. Но время было позднее, к тому же администратора выдернули из-за стола. И он поступил, как он думал, верно. Доведя до платформы композитора, не стал провожать его до вагона, а просто сунул ему в карман пакет с паспортами и, вручив билет, поспешил вернуться к застолью. И вот наш герой приближается к тамбуру вагона. В руках у него билет на поезд «Красная стрела», второй вагон, который не для каждого, – СВ! Купе в нём на двоих. Просто так, кому попало, в этот вагон билет не продадут. Соответственно, и проводник – словно пограничник, оберегающий неприкосновенность границы. И вот он, проводник, видит, как в вагон, который он охраняет, пытается проникнуть какой-то оборванец. Естественно, он его не пускает в вагон. «Бомж» утверждает, что он композитор Каравайчук. Проводник заявляет, что он – царица Савская. Ну не знал бедолага о том, как болезненно реагирует гений на издёвки, связанные с его внешним видом. Ему было абсолютно безразлично, во что он одет, но только до тех пор, пока на это не обращали внимания. Весил гений килограммов пятьдесят, если в одежде, а проводник – за сто. Но это его, композитора, не остановило. Он решил силой занять своё законное место в поезде. Подобно Паниковскому, с криком «а ты кто такой?» он бросается на проводника и… повисает в воздухе. Добрый проводник просто поймал его за воротник. Тут и блюститель порядка подоспел. А в это время дежурный диспетчер «Ленфильма» кемарит на кушетке. Раздаётся звонок телефона, она снимает трубку и окончательно ещё не проснувшись, слышит бодрый голос. Голос представляется милиционером с Московского вокзала и говорит, что какой-то ханыга устроил дебош и пытался проникнуть в вагон СВ, при этом у него в пальто обнаружены загранпаспорта и он утверждает, что он композитор. Мент просто интересуется, что ему с ним делать: оформлять как положено или скорую для шизиков вызывать? Диспетчер, собрав волю в кулак, кричит в трубку: «Не прикасайтесь к нему – высылаю «чайку!»