Ильин день - Людмила Александровна Старостина

можно будет отдохнуть. Зато завтра и послезавтра, и через неделю в доме будет некоторый запас дров, и можно будет истопить печь, чтобы в комнате было тепло.

У Ивана Васильевича уже в те годы было больное сердце, жена и дочери очень любили и берегли его, поэтому не позволяли ему заниматься тяжелым трудом. Он, в свою очередь, очень жалел своих женщин и старался помогать им всем, чем только мог. Он работал, был главой семьи, принимал все стратегические решения, с ним советовались не только дочери, зятья и племянники, но и множество других родственников. Но, тем не менее, если было нужно, он с удовольствием занимался с маленьким внуком Виталиком. Чаще всего они проводили время следующим образом: мальчик знал, что у дедушки под кроватью находится ящик с гвоздями, молотками и другими инструментами, необходимыми в хозяйстве. Как только они оставались вдвоем с дедом, внук вытаскивал этот ящик на середину комнаты и начинал перебирать его содержимое. А дед сидел рядом на стуле, потихоньку беседовал с мальчиком и следил за тем, чтобы ребенок не поранился или не потащил в рот какой-нибудь ржавый гвоздь.

Глава 35. СЛАДКИЙ ЧАЙ С ЛЕПЕШКАМИ

К началу октября 1941 года немецкие войска подошли совсем близко к Москве. Город бомбили каждую ночь, нередко бомбежки происходили и днем. Анечка вместе с другими жителями дома во время ночных бомбежек бегала на чердак гасить зажигательные бомбы. Екатерина Алексеевна и Иван Васильевич в первые месяцы войны, как и все, ходили прятаться от бомбежек в «щели» – в траншеи, вырытые в каждом московском дворе. Потом, после того, как средь бела дня бомба попала прямо в «щель» в соседнем дворе, где в это время прятались женщины, жившие по соседству, и все, кто находился в траншее, погибли, Смолины перестали бегать во время бомбежек во двор. Относились к этому вопросу философски.

Многие московские семьи уехали в эвакуацию. Те, что пока оставались в Москве, сидели на чемоданах. Все хотели знать ответ на один вопрос: сдадут Москву немцу или все-таки не сдадут? Ответа на этот вопрос не знал никто, поэтому всех терзали сомнения и страхи. Старшие Смолины боялись одного: если немцы войдут в Москву, что будет с их дочкой-девушкой? Слухи о зверствах немцев ходили самые ужасные. Тоню с ребенком отправили в деревню.

К середине октября у москвичей почти не осталось надежды на то, что Москву сумеют отстоять. Смолины решили, что им тоже пора уходить из города. Екатерина Алексеевна сшила всем троим – себе, мужу и Анечке – холщевые заплечные мешки и стала укладывать в них какие-то вещи. Куда идти, надолго ли, на чью помощь рассчитывать за пределами родного дома – было совершенно не известно. 15 октября вечером, перед тем как наутро было решено идти, Иван Васильевич принял окончательное решение: «Мы никуда из своего дома не пойдем. Идти нам некуда, никто нас нигде не ждет, а здесь мы в любом случае у себя дома. Тем более, что никто еще не сказал, что Москву собираются сдавать врагу. Раз идут такие страшные бои, значит, бьются наши воины, не теряют надежды военачальники, даст Бог – отстоят столицу!». Женщины вздохнули с облегчением, и напряжение последних дней немного спало.

По воспоминаниям моей мамы и многих других москвичей, переживших эти дни в городе, 16 октября 1941 года был самый страшный день. Москву бомбили и с земли, и с воздуха. Казалось, что вражеские войска подобрались совсем близко к городу. Люди с тюками и чемоданами, держа за руки детей, старались втиснуться в переполненные трамваи. Пожилые женщины плакали. Смолиным, и Екатерине Алексеевне, и Анечке, конечно, было так же страшно, как и другим. Но для них главное решение уже было принято: они никуда не едут, и от этого становилось спокойнее на душе.

17 октября на фронте, видимо, произошел какой-то перелом, заметно изменились интонации информационных сообщений по радио. Стало ясно, что нашим войскам удалось отодвинуть передовые немецкие части от границ Москвы. Панические настроения улеглись, и общая атмосфера в городе начала понемногу меняться в лучшую сторону. Рядом грохотала война, бомбежки не прекращались, продуктов с каждым днем становилось все меньше. В каждой семье с замиранием сердца ждали весточки от своего фронтовика. Но быт горожан уже твердо встал на военные рельсы, и жизнь в городе продолжалась.

Тоня с ребенком вернулась из деревни в Москву, в свою пятиугольную комнату, и стала работать – шила на дому ватные штаны и телогрейки для солдат. Надомная работа была ей удобна, почти весь день ребенок был у нее на глазах. Тоне приходилось оставлять сына на руках матери или сестры Анечки (кто из них мог в это время побыть с малышом) только в тех случаях, когда нужно было отвозить готовые комплекты телогреек и штанов на фабрику, где она получала работу. Молодая женщина (в 1941 году Тоне исполнилось 28 лет) плотно связывала в один большой узел 10 или 12 комплектов телогреек и штанов, взваливала этот узел себе на спину и шла с ним по улице до фабрики, до пункта приема, куда надомницы партиями сдавали пошитое ими солдатское обмундирование.

Анечка продолжала учебу в институте. Стайка ее школьных подружек пополнилась подружками институтскими. Развлечений в ту пору в городе было мало, но молодость есть молодость – девушкам хотелось побольше общаться друг с другом, смеяться, заводить новые знакомства. Почти все мальчики-одноклассники уже были в армии. В Москве оставался Лева Гецин, он не подлежал призыву в армию по состоянию здоровья. Чаще всего он один и «разбавлял» девичью компанию. Завелся обычай по вечерам группками по два-три человека ходить друг к другу в гости.

Во многих домах угощать гостей, как правило, было нечем. Продуктовые карточки можно было отоварить далеко не всегда. Многие семьи в городе жили впроголодь, особенно те, в которых были так называемые «иждивенцы» или двое – трое маленьких детей. На их карточки продуктов полагалось совсем немного. Были и такие семьи, в которых люди голодали оттого, что просто не умели рационально распорядиться имеющимися ресурсами.

Екатерина Алексеевна прилагала все усилия к тому, чтобы ее семья не голодала, чтобы в доме всегда было что поесть. Крупа, картошка, овощи, яичный порошок – все продукты использовались до последней крошки. Одним из самых популярных «блюд» были лепешки. Мать семейства приспособилась печь лепешки из всего, что только могло быть под рукой, даже, например, из картофельных очисток. Она их очень тщательно мыла, пропускала через мясорубку, добавляла