Тревожный месяц вересень - Виктор Смирнов

Ранним утром, когда матовый слой изморози еще покрывал траву и листву, Гупан со своими автоматчиками отправился в Ожин. В бричке с телом Абросимова сидел тот самый милиционер, который ночью призывал заходить левее. Глаза у него были сонные, и веко дергалось. Гупан и второй милиционер ехали верхами, еще одна лошадь шла в поводу за бричкой.

— Ты вот что, — тихо говорил, склонясь ко мне, Гупан. — Ты попробуй разузнать, через кого могли просочиться сведения о приезде Абросимова. Сдается, не случайно они наткнулись на бричку. «Планчик» этот их взволновал, переполошились. Ты разузнай, но поперед батька в пекло не лезь, понял? Очень мне непонятно, почему Горелый сидит под Глухарами, совсем непонятно! Тут что-то определенно кроется. А что?.. — Гупан взглянул на бричку, отвернулся. Эх, понабросали фашисты ядовитых зернышек, волчьих ягодок наоставляли.

И они быстро выехали со двора. Гупан спешил. Судьба Ожина, который мог оказаться на пути банды Шмученки, беспокоила его. Бричка мягко прыгала на рессорах. Абросимова они прикрыли старым рядном, но нога свесилась, и ботинок раскачивался в такт движению. Почему-то бандюги не сняли с Абросимова ботинки. При их лесной и болотной жизни в дело, наверно, годились только сапоги. Да и ботинки-то были худые, неумело прошитые дратвой по заднику.

4

— Ну вот, Попеленко, не разрешают нам идти в УР, — сказал я своему другу и помощнику.

Круглое курносое лицо «ястребка» отобразило скорбь и уныние. Хитрый был черт Попеленко!

— Ну что ж, товарищ Капелюх, начальству перечить невозможно, — сказал он. — Начальник — по всех печальник!

Мы шли по селу в полной боевой форме, и двенадцатикилограммовый МГ впивался мне в спину всеми выступами. При нас были и гранаты, и подсумки, а Попеленко сменил свой карабин на отремонтированный ППШ. Мы начали грозные ежедневные патрулирования, чтобы успокоить население, взбудораженное гибелью Абросимова. Вид двух мужиков, обвешанных оружием, должен был, по моему замыслу, вселить в односельчан чувство уверенности и спокойствия.

Стало жарко, с акаций сыпались прибитые утренником вялые листья.

— Вообще-то хорошее дело — патрулирование, — сказал Попеленко. Политически правильное. А мои сейчас редьку с огорода таскают. И телегу я не отремонтировал. Шкворень погнулся, придется к Кроту идти… Он, Крот, заломит цену.

Леса вокруг переливались всеми красками осени. Желто-зеленые волны подступали к пятачку земли, отвоеванному глухарчанами у деревьев. Мы были хозяевами небольшого островка.

— Попеленко! — спросил я. — Кому ты говорил, что к нам собрался ехать Абросимов?

— Никому!

— А ты припомни!

— Да никому… Мне Яцко из Ожинской кооперации передал. А ему сам Абросимов наказывал.

— А Яцко этот надежный человек?

— Яцко-то? Да уж полицаев он не любит, они у него брата убили. Не, Яцко надежный! Политически!.. Ну а как он мне сказал, я подался к Варваре.

— Постой! — сказал я, краснея. Дурацкое это свойство — краснеть, как мальчишка, пройдет ли оно когда-нибудь? — Откуда ты узнал, что я у Варвары?

— Насчет этого дела в Глухарах хорошо поставлена служба, — сказал Попеленко, ухмыльнувшись. — Кто куда ботиком скрып-скрып, а кто куда лаптиком шам-шам. Уж чего-чего… а если кто зайдет к вдове, то люди знают, какие на его штанах пуговки были… Она и сама-то не углядит, а люди будут знать!

— Ладно, брось болтать, — сказал я. — Ты про дело.

— Так вы же спросили, я поясняю: сразу подался до вас, к Варваре!

— И никому ничего по дороге?

— Ничегошеньки. Что ж я, не понимаю?

«Товарищ Абросимов сообщает, что выезжает для помощи в поимке бандитов… — вспомнил я. — На лошади, просит встретить…» Прозвучало это внушительно. Товарищ Абросимов из района, большой начальник, один, на лошади, выезжает ловить бандитов! Если бы гореловские дружки нас слышали, они постарались бы товарища Абросимова не пропустить. Но бандиты не могли знать об этом сообщении. Его слышала Варвара. Варвара!.. Но стоило спешить с выводами. В конце концов, Горелый мог наткнуться на бричку случайно.

— Попеленко! — спросил я. — А как ты относишься к Варваре?

— Да чего ж! — Он, застенчиво крякнув, погладил автомат и забормотал: ничего… С пониманием отношусь! Гладкая. В самый раз! Ничего, ей-богу. Медовая…

— Попеленко! — сказал я. — Когда ты наконец выплюнешь галушки изо рта?

— Откуда вы взяли, что у меня галушка? — удивился он. — У меня пшеничной муки-то нема и на понюшку, а какие галушки с житной муки? И та с высевками да с подмесом, дранка. Разве ж до мельницы доедешь, до Мишкольцев?

— Не отклоняйся!

— А… Про Варвару? Ну что ж тут мне разобъяснить? Баба она, конечно…

— Ты чего мямлишь? Я тебя не спрашиваю… ну, про это. Я тебя про другое спрашиваю. Политически!

— Про Варвару — политически! Товарищ старший! Он даже приостановился. Лукавый его нос был весь в капельках пота — нелегко таскать полное вооружение.

— С Горелым-то она была или нет?

— А… Ну, это дело прошлое, — сказал он. — Конечно, надо было бы всыпать ей горячих по… Так ведь и то надо понять — Горелый был парень в силе, в форме, при оружии… Вот как вы! — закончил Попеленко. — Бабы это сильно любят!

Он знал, что начальству надо льстить, хитрый черт. Эх, не было у нас в Глухарах губы, посадить бы его хоть на сутки для перевоспитания!

— Ты что ж, меня с полицаем сравниваешь? — спросил я.

— Та я ж по мужской части, а не политически! — Он изобразил на лице испуг.

— Она его любила? — спросил я.

Попеленко пожал плечами и презрительно скривился, давая понять, что на такую легковесную тему он, как серьезный семейный человек, беседовать не намерен.

— Да ведь она слышала, как ты сказал о приезде Абросимова! Что ты, не понимаешь, о чем речь, дурья башка? — взорвался я. — Может, она поддерживает связь с Горелым?

— А! — догадался Попеленко. — Товарищ старший, так вы бы мне ясно и объяснили, а то все наводящиеся вопросы задаете.

— Ну!

— Товарищ Капелюх, с чего бы она снова к Горелому в коханки подалась? Она баба умная, понимает… Когда он черный кителек носил — другое дело. Не! Сейчас у него в кармане — от коника{15} лапка. Да он еще вроде на Семеренкову Нинку переключился. Перед ней как петух гарцевал. На Справном, бывало, въедет в село, а за ним охрана- чистый генерал фон фельдмаршал.

— Я тебя не про Семеренкову, — прервал я «ястребка». — Нинка про Абросимова не слышала.

— Гм… — Попеленко почесал затылок. — Ну что ж сказать еще насчет Варвары? Конечно, я ей не могу рекомендацию дать. — Он примолк, как будто любуясь издали только что произнесенным трудным словом. — Баба! Другой состав. Кто ее знает! Надо бы допросить… Полицаи были большие мастера допрашивать. Про родную маму расскажешь!.

— У нас — Закон, — сказал я. — Мы так не можем.

— Ясное дело, — согласился Попеленко. — Тут у нас слабость. Но политически правильно!

— Мы вот что сделаем, — сказал я. — Установим наблюдение.

— У нас в селе сейчас столько безмужних баб, что никакого наблюдения не надо, все друг за дружкой следят, — сказал «ястребок», — Баба без мужика лучший наблюдатель.

— Откуда в тебе столько мудрости, Попеленко? А если бы кто огородами тихо прошел ночью, неужто уследили бы? И не обязательно лично общаться. Может быть, «почтовый ящик», «дубок», понял?

— Какой «дубок»?

— Условленное место. Где через записки общаются.

— Варвара — через записки? — Попеленко захлебнулся хохотом. — Ой, не смешите, товарищ старший. К чему ей эта письменность?

— Тебе тоже письменность ни к чему. А если б я приказал?

— Ну, то ж вы, товарищ старший. Вы прикажете — я все сполню!

Мы поднялись к хате Малясов, откуда открылось нам все село, гончарный заводик и необъятность осеннего лесного моря.

— Установим ночное дежурство, — сказал я внушительно, как будто был полностью убежден, что этот новый замысел непременно приведет к успеху. — Ты будешь незаметно дежурить в самой деревне, где-нибудь под хатой…

— Можно под своей? — спросил Попеленко. — Это ж близенько от Варвары!

— Можно.

Я оглядел окрестные поля и огороды. Господствующей высоткой поблизости конечно же был Гаврилов холм, который черным горбом вставал за нежной зеленью озими. Под старыми вербами и акацией на холме виднелись четкие треугольники досок, прибитых к вершинам крестов. К кладбищу вела узенькая дорожка «Свозить к Гавриле», или, еще короче, «на Горб», — вот так говорили глухарчане. С Гаврилова холма хорошо были видны Глухары и все подъезды и подходы к ним.

— А я там подежурю, — сказал я, махнув рукой по направлению к кладбищу. Оттуда хорошо видать. Если какого-нибудь связника заприметим, мы его возьмем в клещи. Я отрежу от леса, а ты — от деревни, понял?