Небо остается... - Борис Изюмский

Другая лаборантка, Санечка Полубоярова — каштановые с рыжеватинкой волосы, фигурка мандолиной, — с наивным бесстыдством посвящала в свои самые интимные дела. Муж старше ее на двадцать два года. Санечка заискивала перед ним, если он был даже несправедлив.

— Но вчера утром, — говорила она, — я посмотрела на него незатуманенным взором: широкие до колен трусы, жилистые тонкие ножки в волосах — и я вдруг решила: хватит, буду изменять!

— Мало же тебе надо для этого!

— Да уж сколько надо, — парировала Санечка, кукольно вскинув ресницы.

«Собственно, они неплохие женщины, — не однажды думала Новожилова об этих сороках, — и уж, во всяком случае, добрее и мягче меня».

Все же, по возможности деликатно, выдворяла она болтушек для завершения трепа в «аналитику». Недовольно побурчав, они гуськом отправлялись туда, понимая, что мешают ей работать.

После обеденного перерыва Лиля продолжала работать на поляризационном или на металлографическом микроскопах, изучала текстуры образцов, формы кристаллов, их взаиморасположение.

* * *

Решение стать шлаковиком и даже поступить в аспирантуру пришло к Новожиловой не сразу. Но, придя, укрепилось прочно, и Лиля написала реферат «Шлак как сырье для производства строительных материалов».

Аспирантура была новой, уникальной, и после сдачи — экзаменов Новожилову прикрепили к лаборатории Московского института новых стройматериалов.

С мамой она договорилась, что оставляет Вовку на ее попечение:

— Потерпи, родная, три года. Понимаю — трудно. Буду насколько можно чаще приезжать…

Тарас, узнав о ее поступлении в аспирантуру, процедил:

— От меня избавиться решила.

Темой диссертации Лиля избрала «Производство шлаковой пемзы».

В Москве Новожилову поселили в общежитии Академии, в комнате с двумя аспирантками, а ее научным руководителем определили профессора Виталия Арсентьевича Глухова — седовласого, вспыльчивого и резкого старика, встретившего ее неприветливо, но при ближайшем знакомстве оказавшегося добрым человеком и редкостным умницей.

Он недавно перенес инфаркт, жил на шестом этаже без лифта, часто болел. Со своей аспиранткой Глухов, не скупясь, делился знаниями, увидя ее серьезность и способности.

Диссертацию Новожилова написала довольно быстро, еще сдавая аспирантские экзамены, и после ученых советов, предварительных апробаций, статей, пролонгированных и напечатанных в журналах, модели опытной экспериментальной установки, построенной в мастерских, профессор Глухов решил, что его соискательнице, как любил он называть аспирантку, защищаться следует в ГДР, тем более что немцы недавно начали разрабатывать эту же проблему и проявляют к ней повышенный интерес.

Новожилова собирала там необходимые материалы, вместе с рабочими смонтировала на металлургическом заводе уже настоящую установку своей конструкции, бывала в научно-исследовательском институте города Унтервелленборна, где научилась бассейновым способом получать шлаковую пемзу. Вот по всем этим соображениям профессор решил, что именно в ГДР, в Веймаре, его соискательнице, неплохо знающей немецкий язык, надо отстаивать свое открытие, поднимая подобной акцией престиж московского института.

За годы пребывания в аспирантуре Лиля нет-нет да прилетала домой, на Урал, мучилась при виде подброшенного бабушке Шмелька, выслушивала ее жалобы на грубость, невнимательность зятя и его сентенции о вреде для семейной жизни бабьей эмансипации и опять улетала к своим шлакам, в мир, наполненный понятиями, звучащими поэзией: температура расплава, гранулятор, прямок, шнековый способ…

Несколько раз приезжал к ней в Москву Тарас. Эти наезды не приносили радости Лиле, и она все тянула Тараса на выставки, в музеи, лишь бы оказаться на людях.

Теперь Новожиловой дали отпуск, и она приехала в Ростов, где на летних каникулах был у бабушки Шмелек.

* * *

Мальчишка загорел, очень вырос, но вот беда: бессовестно эксплуатировал бабушкину доброту. «Ничего, — говорила себе Лиля, — я уже у финиша, а там за тебя возьмусь». Мама все время пребывала в тревоге, что ее девочка «среди этих немцев», все еще представляя их всех прежними, известными ей по оккупации.

В доме на Энгельса были свои новости: в квартире Штейнберга поселилась семья безногого инвалида; вдова, мальчик которой учился в Новочеркасском суворовском училище, жила в комнате Пресняковых. Тетя Настя с Дусей работали на Ростсельмаше, переехали в новый дом в районе завода. Врачевала в Центральной городской больнице дочка Эммы Надя, вышедшая замуж за ростовчанина. Умерли Марфа и, давным-давно, мать Габриэляна; в тех квартирах тоже были новые семьи. В общем, незнакомый дом, для нее наполненный тенями. Когда зашла тетя Настя, они стали вспоминать, как писали листовки.

— А твоя подружка Стелла вышла замуж за старого хрыча, лет на тридцать старше от нее, да зато какого-то начальника.

«Эх, Стелка, Стелка, мелкая душа», — хороня даже память о своей подруге детства, подумала Лиля.

У Стеллы и впрямь судьба то и дело давала перекосы. Отъезд из Ростова не состоялся. Отца почему-то срочно уволили в запас. Он возвратился в Ростов, снова стал работать в облторге, но был уличен во взятках, спекуляциях и попал в тюрьму.

У Ирины Савельевны вскоре появился молодой любовник, артист музкомедии, Серж, как она его называла, — фат с обильно напудренным лицом. Но Серж усиленно начал увиваться за Стеллой, был уличен и изгнан из дома. Дочку срочно надо было выдавать замуж, и случай представился. Когда мама со Стеллой отдыхали в Сочи, там за дочкой ходил по пятам годный ей в отцы одессит Семен Маркович. Ростом он был невелик, с животиком, плешеват, но приехал на своей «Победе», сорил деньгами и всячески проявлял пылкость чувств. В конце концов Семен Маркович оставил свою жену, двух дочерей на выданье и уехал вместе со Стеллой на Крайний Север, где у нее, не нарушив сроков, родился сын.

Стелла подбросила ребенка бабушке, а та взяла для присмотра няню.

О Васильцове тетя Настя сообщила, что он работал учителем в вечерней школе при Ростсельмаше: «У него Дуся училась…» Новожилова встревожилась: отец ей все же рассказал тогда о бедах Максима Ивановича, неужели они продолжаются?

* * *

Васильцов блистательно защитил диссертацию в Московском пединституте. Были отмечены важность и высокая профессиональность диссертации, значительность опубликованных работ.

Ему предложили остаться в Москве, но Максим Иванович избрал Ростовский университет, не желая расставаться с дочкой, с которой встречался, когда ему это разрешалось. Он еще не знал, что Дора, став женой москвича, уехала в столицу.

…Костромин был на защите, и после нее они вместе пошли на Воробьевы горы. Туманилась, синела Москва, внизу, в огромной чаше и за пределами ее, спокойно дышал огромный город.

— Душевно радуюсь за вас, — сказал Константин Прокопьевич, впервые за сегодняшний вечер давая оценку происшедшему. Он помолчал.

— Я недавно прочитал стихи, — задумчиво произнес он:

Мы всё уходим… все уходимОдной и тою же тропой…И тот, кто был при жизни моден,И кто не очень благороден,И с незапятнанной душой…

«Что за настроение?» — с тревогой посмотрел на него Васильцов.

За те два года, что Максим Иванович не видел своего учителя, Костромин словно бы подсох, почти белыми стали его короткие усы. Сейчас, произнося хрипловатым голосом стихи, он посматривал на Васильцова с ласковым, внимательным прищуром.

Костромин, конечно, не знал, о чем говорил когда-то до партсобрания Максим Иванович с Борщевым, но знал, что Васильцов не изменил себе, потому и принял двойное лихо, и это наполняло сердце Константина Прокопьевича благодарностью и нежностью. Он не умел открыто проявлять свои чувства, всегда был сдержан в них. Но по тому, как, положив руку на локоть Васильцова, повторял задумчиво: «И с незапятнанной душой», Максим Иванович безошибочно понял, как относится к нему его учитель, что хотел сказать этими словами и о чем думает сейчас.

— Константин Прокопьевич, а не тянет вас на Дон? — спросил он.

— Тянет, — признался Костромин и погрустнел, и Серафима зовет… Но нам хорошо там, где хорошо работается… А впрочем, я, может быть, и приеду на Дон помирать.

— Не хочу дожить до этого…

— Да я и не стану торопиться, — улыбнулся Константин Прокопьевич.

Работа в университете целиком захватила Васильцова. Даже получение новой квартиры не отвлекло его надолго, справился за два дня: купил и привез самую необходимую обстановку, хозяйственную утварь.

Как-то Максим Иванович встретил на улице Рукасова: он облысел, отрастил рыжеватые бачки. Увидя Васильцова, вскрикнул:

— Привет, коллега! — протянул руку, но Максим Иванович сделал вид, что не заметил ее. Генку это нисколько не смутило.