Я возвращаюсь за тобой - Гийом Мюссо

Настроение постепенно ухудшается. Дойдя до 50-й улицы, мы с Марисой останавливаемся, чтобы пропустить поток машин. Хором оборачиваемся, чтобы посмотреть, где Итан. А потом так и стоим там долго-долго, а вокруг все эти неоновые вывески, светящиеся экраны, непрерывный поток машин и вой полицейских сирен.

Мы стоим там до тех пор, пока не становится окончательно ясно: Итан исчез.

* * *

Манхэттен

Октябрь 1992 года

6 часов утра

Я искал его всю ночь — в ресторане, в магазинах и барах, которые у нас была привычка посещать. Позвонил родителям, чтобы узнать, не оставил ли он сообщение. Даже сходил в полицейский участок, но у них там оказались дела поважнее. Мариса осталась около «Мустанга». Если бы Итан просто потерялся, он вернулся бы к месту, где мы припарковались. Мы прождали до рассвета. И в конце концов уехали из Нью-Йорка рано утром, когда над Манхэттеном вставал бледно-розовый рассвет.

На обратном пути Мариса вела себя странно. Сам я весь истерзался, а она казалась скорее подавленной, чем измученной. Было впечатление, что она смирилась с исчезновением будущего мужа, причем с каким-то странным фатализмом. Что до меня, я представлял себе самое худшее — несчастный случай, нападение, похищение…

— Нужно, чтобы ты кое-что узнал, — вдруг сказала она.

— Что именно?

— Возможно, твой друг совсем не тот человек, каким тебе кажется.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ты что, не понимаешь, что он слинял? Не понимаешь, что он больше не мог все это терпеть? Не понимаешь, что ему нечего делать среди нас?

— Ты говоришь черт знает что.

— Мы его больше не увидим, Джимми. Голову даю на отсечение.

— Но как ты можешь говорить так о человеке, за которого собиралась замуж!

Она хотела было что-то ответить, но тут ее вдруг прорвало. И я в первый раз увидел, как она плачет. Это длилось, наверное, с минуту, а потом она вытащила из кармана платок, шмыгнула носом и призналась:

— Я уже много раз переживала этот сценарий в своих кошмарах. Я всегда знала, что когда-нибудь Итан сбежит. И лишь надеялась, что это произойдет как можно позже…

Всю оставшуюся дорогу мы не обменялись и словом. Только незадолго до Бостона я спросил:

— Послушай, а в чем заключался твой сюрприз?

— Что?

— Что ты собиралась сообщить ему за десертом?

Она повернула голову. Лучи оранжевого солнца освещали ее, как гравюру. Она помедлила несколько секунд, а потом сказала:

— Что я беременна.

* * *

Ноябрь 1992-го — апрель 1993 года

Несколько недель я постоянно ездил в Нью-Йорк. Провел настоящее расследование, расспрашивал всех, кто мог видеть Итана, — служащих вокзала, шоферов автобуса, полицейских, обошел все больницы, полицейские участки, морги, приюты для бездомных, станции различных служб.

Я отказывался верить в версию Марисы. Итан никогда не уехал бы, не предупредив меня об этом, не сказав ни слова, не сделав ни знака. Шесть лет назад, после смерти его родителей, а они умерли один за другим с перерывом в несколько месяцев, он перешел жить к нам, и я считал его практически братом.

Конечно, я не раз говорил себе, что он теряет с нами время, что это глупость, что он бросил университет, не окончив. Однако чисто эгоистически я был очень рад тому, что имел возможность общаться с ним каждый день. Это правда, в нем была какая-то тайна. Иногда, бывало, он мог застыть на целых полчаса, уставившись в одну точку, словно находится в какой-то другой реальности. Где он был в такие моменты? И с кем?

Через несколько недель я просмотрел корреспонденцию, которую присылал ему банк. И с удивлением узнал, что у него немало денег на счете — почти 30 тысяч долларов. И сомнений не было: это он выиграл в покер, когда играл без меня. Я посмотрел списание со счета по его кредитной карточке: там были покупки, осуществленные в Филадельфии, в Вашингтоне, затем целых несколько недель в Чикаго. К сожалению, вскоре после Рождества счет был закрыт.

В конце концов, я напал на его след весной 1993 года через наш бывший лицей. Университет Сиэтла просил переслать его досье, чтобы произвести там новую запись.

Не сказав ни слова родителям и Марисе, я снял деньги со своего счета и купил билет на самолет до Сиэтла. Поехал в кампус, где находилась масса студентов. В то время писком моды был «гранж», так что вовсе не нужно было быть хорошо одетым, чтобы произвести впечатление.

Я обнаружил его в университетском парке болтающим с другими студентами на газоне. Наверное, он увидел меня еще издалека, потому что сразу же пошел навстречу, не дав мне приблизиться к их группе.

— Откуда ты тут взялся, Джимми?

Это был уже совсем не тот Итан, которого я знал. Он похудел, подстригся и носил куртку, рубашку и брюки, а вовсе не джинсы.

— Что произошло?

— Ты бы все равно меня не понял, — ответил он, качая головой.

— Но хоть объясни, по крайней мере!

— Что ты хочешь, чтобы я тебе объяснил, блин! Я там просто задыхался! Меня задолбало торчать на этих стройках с типами, которые не прочли ни одной книги, которых ничего не интересует, у которых нет ни грамма культуры. Я бы просто сдох там — без будущего, без новых планов, без мечты!

— И ты…

— Раскрой глаза, Джимми! Найди смысл для своей жизни. Не будь слишком мягким с окружающими. Думай сначала о себе, а уже потом о других.

Он даже не спросил о Марисе или о моих родителях. Он просто перечеркнул нас и все то, что было когда-то его жизнью.

Но прежде чем уйти, он все же спросил:

— Скажи мне хоть одну причину, почему мне надо вернуться.

Я открыл было рот и уже готов был произнести: Мариса беременна. У вас на будущей неделе родится девочка. Возможно, он и вернулся бы, а может, и нет.

Но в итоге я решил сделать именно то, что он сам мне посоветовал: я подумал о себе, а потом уже — о нем.

А еще я подумал о Марисе, которую тайно любил.

И уехал, так ничего ему и не сказав.

В самолете, на котором возвращался в Бостон, я принялся придумывать имена для малышки.

Имена для своей дочки.

21

МАРИСА

Так мы и пытаемся плыть вперед, борясь с течением, а оно все сносит и сносит наши суденышки обратно в прошлое.

Фрэнсис Скотт Фицджеральд

Сегодня

Пригород южного Бостона

16 часов

Итан проехал 350 километров без единой остановки.

Припарковал «Мазерати» у тротуара на пересечении Хоуп-стрит и Джой-стрит — улицы Надежды и улицы Радости.

«Самые гнилые места всегда носят самые оптимистические названия», — подумал он, захлопывая дверь.

Небо было низкое и серое. Он нервно закурил сигарету, поднял воротник, чтобы защитить себя от ветра, и двинулся по улице, на которой прошла его молодость.

Место выглядело еще хуже, чем ему помнилось. За пятнадцать лет квартал не видел ни реконструкции, ни социального облагораживания. Он пострадал из-за ипотечного кризиса, о чем свидетельствовали брошенные на произвол судьбы сады, фасады и заколоченные окна. На тротуарах стояли остовы стиральных машин, клеенчатая мебель, дешевые безделушки, сваленные в коробки, — жалкие следы чьей-то жизни, мерный ход которой был прерван поспешным выселением.

Падение ставок потрясло мировые биржи только этим летом, но здесь уже вовсю бушевал кризис. Три последних года целая группа судебных исполнителей трудилась тут не покладая рук. Выселение шло за выселениями, постепенно превращая квартал в царство самозахвата квартир и развалин, которые неожиданно стали убежищем для наркодилеров и бандитских шаек.

Пока кризис затрагивал только самые бедные слои, это никого не волновало. Но когда вздрогнула Уолл-стрит, весь мир запаниковал.

Классический вариант.

Итан затоптал окурок и на ходу прикурил следующую сигарету. Будь такая возможность, он не отказался бы от стакана виски или глотка водки.

Вот она — оборотная сторона Америки — Америки работающих бедняков,[51] оставшейся на полосе аварийной остановки, той страны, которую редко увидишь в фильмах, которая играет в «Американскую мечту», но которой никогда не выпадают счастливые номера.

Той, откуда он так стремился сбежать.

Он на несколько секунд задержался у своего бывшего дома, который снимали его родители. На этом заброшенном жилище красовался щит: «Too late! No Copper! No Boiler!»,[52] предупреждавший возможных грабителей, что их уже опередили; В голове у него закопошились воспоминания — беспорядочные и запутанные.