Жертвоприношения - Пьер Леметр

Время ожидания. Десять минут. Потом — четверть часа. Двадцать минут.

И тут Камиль подает сигнал: он расцепляет пальцы рук.

— Ладно. Не то чтобы я заскучал, но…

Он встает. Фарауи остается сидеть. Еле различимая, тонкая улыбка ползет по его губам, он даже откидывается на спинку стула, как будто хочет вытянуться.

— Вы держите меня за почтальона?

Камиль уже у двери. Ладонью ударяет по ней: знак, чтобы открыли. И тут он оборачивается:

— В каком-то смысле — да.

— И что я за это получу?

Камиль делает оскорбленное лицо:

— Но… ты же помог юстиции твоей страны! Что за вопрос, черт возьми!

Дверь открывается, охранник отходит в сторону, пропуская майора, который на секунду застывает на пороге:

— Кстати, Мулуд… Как звали того типа, что тебя сдал? Как же его звали?.. Черт, вертится на языке…

Фарауи никогда не знал, кто его сдал, он сделал все, чтобы узнать, был готов заплатить за информацию четырьмя годами тюрьмы… Всем это было известно. И никто не мог представить себе, что Фарауи сделает с тем типом, когда его найдет.

Фарауи улыбается и кивает.

Это первое послание Камиля. Встреча с Фарауи означает: я только что заключил сделку с убийцей.

Если я сообщу ему имя того, кто его сдал, он ни в чем мне не откажет. В обмен я могу пустить его по твоему следу, он настигнет тебя раньше, чем ты успеешь вздохнуть.

Начиная с этой минуты можешь считать последние секунды своей жизни.

19 часов 30 минут

Камиль садится за стол, коллеги заглядывают в кабинет, приветственно машут рукой: все уже знают о его деле, хочешь не хочешь, он оказался в центре всех разговоров. Если не считать тех, кто был свидетелем «карательной операции», коллеги не проявляют беспокойства, но механизм уже запущен, мадам дивизионный комиссар начала свою подрывную деятельность. Так что же он творит, этот Камиль? Никто ничего не понимает. Даже Луи практически ничего не знает, а это значит, что слухи набирают обороты, — шпик его уровня… Значит, есть что вменить ему в вину, одни удивляются, другие — удивлены. Известно, что дивизионный комиссар в ярости, и это идет не от судебного следователя, он будет созывать всех. Сегодня уже и генеральный инспектор Ле Ган не церемонится, но Верховен — что удивительно! — беспечно печатает отчет, будто ничего не случилось или будто налет с командой стрелков его личное дело. Ты что-нибудь понимаешь? Вот и я не понимаю. Странно все же. Но коллеги на этом не задерживаются, их уже влечет дальше, там, в коридорах, говорят уже о чем-то другом, слышны крики… Здесь никто никогда не отдыхает — работа идет сутки напролет.

Камиль должен разобраться со своим докладом, попробовать ограничить размеры надвигающейся катастрофы. Ему и нужно-то лишь немного времени; если его план сработает, он быстро найдет Афнера.

День или два.

Цель его доклада — выиграть два дня.

Стоит только найти Афнера, арестовать его, все объяснится, туман рассеется, Камиль сможет оправдаться, он извинится, получит письменное уведомление от администрации, может быть, даже уведомление об увольнении, никакого продвижения по службе до конца его работы, возможно, ему даже придется просить — или согласиться — на другую зарплату… Какое это все имеет значение, если Афнер окажется за решеткой, а Анна — в безопасности. А остальное…

В тот момент, когда Камиль садится за свою хитрую писанину (уж докладов-то он…), ему вспоминается страница из блокнота, которую он отправил в мусорную корзину несколько часов назад. Он встает, извлекает ее на божий свет. Вот на него смотрит Афнер, вот Анна на больничной койке. Пока он одной рукой разглаживает на письменном столе скомканную страницу, другой он набирает номер Герена, чтобы оставить ему сообщение — третье за сегодняшний день. Если Герен сразу же не отвечает, значит не хочет. А вот зато генеральный инспектор Ле Ган ходит за Камилем по пятам уже не первый час, все ходят друг за другом. Четыре эсэмэски одна за другой: «Что ты творишь, Камиль? Перезвони мне!» — ну просто разошелся! Впрочем, есть из-за чего. Камиль едва напечатал первые строчки доклада, как телефон завибрировал снова. Ле Ган. На сей раз Камиль принимает звонок и закрывает глаза, ждет обвала.

Но голос Ле Гана звучит спокойно, тихо:

— Тебе не кажется, что нам нужно увидеться, Камиль?

Камиль может сказать: «Да, кажется» или «Нет, не кажется». Ле Ган — друг, единственный, кто выжил после всех кораблекрушений, единственный, кто может еще изменить траекторию выбранного Камилем пути. Но Камиль молчит.

Он переживает один из тех решающих моментов, которые могут спасти вашу жизнь, и молчит.

Не нужно думать, что Камиль неожиданно превратился в мазохиста или потенциального самоубийцу. Наоборот, он очень проницателен. Несколькими штрихами в пустом углу страницы он рисует профиль Анны. Он точно так же рисовал Ирен, как только у него оказывалась свободная минутка, — другие в таких случаях начинают грызть ногти.

Ле Ган пытается его урезонить, интонации самые убедительные, самые выверенные:

— Ну и зачем ты днем все это устроил? Никто не может понять. Мы что, ищем международных террористов? Ты переходишь все границы. Осведомители верещат, что с ними обращаются как с предателями. Тебе просто плевать на всех коллег, которые корячились весь год со всякой швалью. Ты за три часа уничтожаешь работу целого года, а если учесть убийство этого серба Равика, то все совсем запутывается. Ты должен мне объяснить, что происходит.

Камиль не поддерживает разговор, рассматривает рисунок. Это могла быть любая другая женщина, говорит он себе. Но это она. Анна. Она случилась как в его жизни, так и в пассаже Монье. Почему она, а никто другой? Загадка. Камиль вновь берется за рисунок, форма губ… Камиль, кажется, чувствует их вкус, усиливает линию в одном месте, сразу под подбородком, это так возбуждает…

— Камиль, ты меня слушаешь?

— Да, Жан, слушаю.

— Я не уверен, что ты еще можешь легко отделаться, понимаешь? Я приложил много усилий, чтобы утихомирить Перейру. Он неглуп, и именно поэтому не нужно его держать за идиота. Ну и конечно, начальство уже час ест меня поедом, но, думаю, потери можно сократить.

Камиль кладет карандаш на стол, наклоняет голову: он хотел только кое-что подправить и совершенно испортил рисунок. Так всегда: нужно, чтобы рисунок делался на едином дыхании, начинаешь исправлять, все пропало.

И вдруг в голове Камиля возникает совершенно неожиданная мысль, она так нова, что это скорее даже вопрос, и странно, что он возник впервые: что я буду делать после? Чего я хочу? И как случается подчас в диалоге глухих, когда, хотя им не удается ни услышать друг друга, ни понять, две стороны удивительным образом приходят к одному и тому же заключению?

— Тут что-то личное, Камиль? — спрашивает Жан. — Ты знаешь эту женщину? Лично?

— Да нет, Жан, на что ты намекаешь?..

Повисает тяжелая пауза. Потом Ле Ган пожимает плечами:

— Дело вышло из-под контроля… будут разбираться…

Камиль неожиданно понимает, что вся эта история, возможно, просто любовь. Он пошел по темному и ненадежному пути, и ему совершенно неизвестно, куда он может его привести, но он чувствует, знает, что ведет его не слепая страсть к Анне.

Что-то другое заставляет его любой ценой продвигаться вперед.

На самом деле он делает со своей жизнью то же, что всегда проделывал с расследованиями: он идет до конца, чтобы понять, как все так получилось.

— Если ты сейчас же не объяснишь, что к чему, если не сделаешь это сейчас, дивизионный комиссар Мишар обратится в прокуратуру. Слышишь, Камиль? Внутреннего расследования не избежать…

— Но что они будут расследовать?

Ле Ган снова пожимает плечами:

— Ну что же… Как скажешь.

20 часов 15 минут

Камиль осторожно стучит в дверь палаты. Молчание. Он толкает дверь. Анна лежит на спине, взгляд устремлен в потолок, он садится рядом.

Они молчат. Он просто берет ее за руку, она не вырывает ее, но все в ней говорит об ужасном безразличии, о полной капитуляции. Однако через несколько минут она произносит:

— Я хочу уйти отсюда…

Она медленно выпрямляется на постели, опираясь на локти.

— Раз они тебя не будут оперировать, — говорит Камиль, — ты можешь скоро выйти. День-два, не больше…

— Нет, Камиль. — Анна медленно произносит слова. — Я хочу отсюда уйти сию же минуту.

Камиль хмурится. Анна поворачивает голову направо-налево и повторяет:

— Сию же минуту.

— Никто не уходит из больницы ночью. И потом, тебя нужно осмотреть, сказать, что делать…

— Нет, Камиль, я хочу уйти. Ты слышишь меня?

Камиль встает со стула. Ее нужно успокоить, у нее начинается нервный приступ. Но она уже опередила его, спустила ноги с кровати, встала:

— Я не хочу здесь оставаться, никто не может меня заставить!