Жертвоприношения - Пьер Леметр

— Согласна, эта женщина — свидетель неизмеримой стратегической важности, и, чтобы предупредить опасность, которую вы не можете нам доказать, вы обыскиваете в Париже всех, кто родился от Белграда до Сараева.

— Сараево — это в Боснии, а не в Сербии.

— Не поняла?

Камиль прикрывает глаза.

— Согласен, — произносит он. — Я работал не по правилам, мой доклад, я вам…

— Не мне, майор.

Верховен хмурится, тревожные огоньки у него внутри мигают как бешеные. Он понимает, что может сделать дивизионный комиссар, если захочет. Она кивает в сторону комнаты, где лежит тело Равика:

— Вы своим шумом заставили Душана вылезти из норы, майор. На самом деле вы облегчили задачу его убийце.

— За это ничего не говорит.

— Не говорит. Но вопрос закономерен. А как минимум, силовая операция по зачистке исключительно иностранного контингента населения, организованная в обход начальства и не принимающая во внимание разрешение судебного следователя, все это имеет свое название, майор.

Честно говоря, Камиль не подумал о таком повороте дела, он бледнеет.

— Это называется карательной операцией, — говорит он и закрывает глаза.

Это называется катастрофой.

«Что делает Камиль?» Анна не притронулась к еде на подносе, санитарка, уроженка Мартиники, унесла еду нетронутой: нужно есть, нельзя распускаться, очень грустно смотреть на такие вещи… Анна тут же взрывается, она испытывает агрессию по отношению ко всем. Например, к медсестре.

— Все будет хорошо, вот увидите…

— Я уже вижу, — отрезала Анна.

Медсестра говорила искренне, она действительно хотела помочь, нехорошо так отвечать на благие порывы, на желание сделать добро. Но поскольку, как то и полагается, она заговорила о терпении, Анна снова не выдержала:

— А вас когда-нибудь били до полусмерти? Вас пробовали убить ударами приклада, вас били ногами? В вас часто стреляли — как в дичь на охоте? Расскажите, мне это поможет, я чувствую…

Когда Флоранс вышла, Анна в слезах окликнула ее со словами извинения и раскаяния. Медсестра только махнула рукой, ничего страшного.

Иногда кажется, что этим женщинам можно говорить все, что угодно.

— Вы захотели взять дело себе под предлогом наличия у вас некоего осведомителя, которого вы не можете нам предоставить. Кстати, как вы узнали о налете, майор?

— Герен.

Фамилия вылетела сама собой. Первый попавшийся приятель, чье имя подсказала память. Камиль ничего не мог придумать и положился на Провидение, но Провидение как гомеопатия — в нее нужно верить… Герену стоило бы позвонить, но он будет помогать Камилю, если это ничем ему не грозит. Дивизионный комиссар Мишар задумалась.

— А как Герен-то об этом узнал? — И тут же осеклась. — Я хочу сказать, почему он сообщил об этом вам?

Открывающаяся перспектива заставляет Верховена идти ва-банк, впрочем, он с самого начала только этим и занимается.

— Так получилось…

Ему категорически ничего не приходит в голову. А для Мишар дело, очевидно, начинает представлять все больший интерес. Дело у него отнимут. А может быть, и хуже. Это грозит прокуратурой, расследованием со стороны Генеральной служебной инспекции… Перспектива очень ясная.

Камиль перестает видеть Мишар. За считаные доли секунды перед его взором возникают отрубленные пальцы, пять Анниных пальцев, Камиль их прекрасно знает. Убийца вышел на тропу войны.

Дивизионный комиссар Мишар выносит свой зад на лестничную площадку и оставляет Камиля с его мыслями.

Он думает то же самое, что и она: он не может исключать, что помог убийце найти Равика, но у него не было выбора, он торопился. Афнер хочет избавиться от всех свидетелей и действующих лиц, участвовавших в нападении в пассаже Монье, — Равика, Анны, потом настанет очередь последнего статиста — шофера…

Как бы то ни было, ключ этой истории — он, глава банды.

Генеральная служебная инспекция, дивизионный комиссар, судебный следователь… Всему свое время, думает Камиль. А дело безотлагательное — от него зависит Аннина безопасность.

Он вспоминает, как учился водить машину, им говорили: если вы не вписались в вираж, есть два решения. Плохое — затормозить, и у вас все шансы куда-нибудь врезаться. Странно, но увеличение скорости гораздо эффективнее, а чтобы сделать это, нужно преодолеть инстинкт самосохранения, который заставляет остановиться.

Камиль решает увеличить скорость.

Это единственная возможность выйти из опасного виража. Ему не хочется думать, что ускорение может привести и к тому, что машина окажется в кювете.

Кто не рискует…

18 часов

Каждый раз, когда Камиль видит перед собой этого человека, он думает, что меньше всего Мулуд Фарауи похож на того, кто должен был бы зваться Мулудом Фарауи. Следы марокканского происхождения еще присутствуют в его имени, но во внешности они полностью стерлись за три поколения неожиданных браков, случайных связей — хаотический вихрь с поразительным результатом. Лицо этого парня просто исторический дайджест. Очень светлый шатен, почти блондин, довольно длинный нос, шрам, чье появление, видимо, очень болезненно, пересекает квадратный подбородок и однозначно указывает на то, что перед вами не мальчик из хорошей семьи, ледяные сине-зеленые глаза. Ему от тридцати до сорока, точнее сказать трудно. Для очистки совести нужно прочесть его дело, послужной список свидетельствует о редкой и ранней зрелости. В действительности Мулуду тридцать семь.

Он спокоен, почти беззаботен, экономен в жестах и словах. Усаживается перед Камилем, внимательно, напряженно смотрит ему в глаза, будто готовится к тому, что майор сейчас извлечет свое табельное оружие. Недоверчив. Да и с чего бы: он все же не дома, где может чувствовать себя спокойно, а в комнате для посетителей центральной тюрьмы: ему грозило двадцать лет, получил он десять, отсидит семь, в тюрьме уже третий год. Несмотря на всю внушительность Фарауи, при взгляде на него Камилю становится ясно, что время — вещь чрезвычайно длинная.

Недоверие марокканца к этому шпику — неожиданный визит — аж зашкаливает. Он держится очень прямо, скрещивает на груди руки. Мужчинам не всегда обязательно говорить, они уже сумели обменяться фантастическим количеством сообщений.

Один только визит майора Верховена представляет собой чрезвычайно сложное послание.

В тюрьме все всё знают. Стоит только заключенному войти в комнату для посетителей, как эта новость уже побежала по всем коридорам. Что полицейскому из уголовки может быть нужно от сутенера калибра Фарауи? Это — вопрос, и на самом деле само содержание беседы уже ничего не значит, потому что слухи о ней разойдутся по всем уголкам тюрьмы, гипотезы, как самые правдоподобные, так и самые безумные, будут сталкиваться на этом электрическом бильярде, предоставляя очки каждому в соответствии с его интересами, с весом наличествующих банд. Интрига будет развиваться сама собой.

Вот почему Камиль здесь, в этой комнате, просто смотрит на Фарауи, положив ладони на стол. Дело делается само собой, ему не нужно и пальцем шевелить.

Однако молчание становится просто зловещим.

Фарауи сидит, не меняя позы; он следит, ждет и не произносит ни слова. Камиль тоже не двигается. Он думает, почему ему вспомнилось это имя, когда дивизионный комиссар Мишар расспрашивала его по телефону. Его подсознание уже говорило, что нужно делать, но Камиль понял только значительно позже: это самый короткий путь к Венсану Афнеру.

Чтобы дойти до конца туннеля, в который только что вошел Камиль, ему придется пережить тяжелые моменты, тоска заполняет его, как вода ванну, и, не смотри на него сейчас Фарауи так пристально, он бы встал и открыл окно. Сам факт того, что он вошел в центральную тюрьму, для него уже испытание.

Вдох. Еще один. И все же он должен был сюда прийти…

А еще он думает о том, что сам назвал «многоходовой историей»: его мозг работает быстрее его самого, он только позднее понимает, что именно решил. Как сейчас.

Часы отсчитывают секунды, потом счет начинает идти на минуты. В закрытом помещении непроизнесенные слова сгорают со скоростью звука.

Поначалу Фарауи неверно оценил происходящее: он решил, что это испытание молчанием, когда каждый ждет, что заговорит другой, — этакий инертный армрестлинг, — не очень изобретательная техника, и это его удивило. Майора Верховена он знал понаслышке, но такие полицейские не опускаются до подобного. Значит, тут что-то другое. И поскольку Фарауи не глуп, то принял единственно возможное решение: уйти.

Камиль угадал это еще до того, как тот осознал.

— Но-но-но… — произносит майор, не поднимая глаз на своего собеседника.

Поскольку Фарауи всегда точно знал, что ему выгодно, он решил доиграть свою игру до конца. Время шло.