Террор на пороге - Татьяна Алексина

Отец и в повседневных человеческих отношениях, в житейской «будничности» и в поступках государственной важности неизменно проявлял свою порядочность, не терпевшую нравственных компромиссов, неформальную заинтересованность в судьбах людей и всего, за что призван был отвечать. Его характер интеллигента, не бряцающий знаниями и изысканным воспитанием, коими он обладал в полной мере, а естественно, не настырно всегда оставался на стороне справедливости и добра. На сделку с совестью он не шел даже в самых критических ситуациях.

По воспоминаниям близких и знакомых нашей семьи тому примеров было множество — всех их не перескажешь в этом моем беглом изложении. Приведу пример особо дорогой мне, документальный, и на первый взгляд самый обычный — строки из папиного письма, написанного в 1936 году из Средней Азии, где, как я уже упомянула, он руководил строительством очередного железнодорожного моста. Каким-то чудом это единственное письмо ко мне сохранилось, хотя наша семья много раз из-за обысков и конфискаций, войны и блокады Ленинграда, послевоенной неустроенности теряла все, всего лишалась… Но это письмо уцелело и осталось для меня бесценным свидетельством любви незабвенного отца, его трогательного отношения к маленькому по возрасту, но, вероятно, достойному, по его мнению, уважения существу…

«Моя любимая дочурка! Мое письмо ты получишь в день своего рождения. Тебе исполнится пять лет. Ты теперь стала большой девочкой — и я буду писать тебе отдельные письма. Ко дню твоего рождения мамочка купит тебе за меня подарок, а когда я приеду в Москву, то привезу много игрушек. Я по тебе очень скучаю. Мама обещала прислать мне твою фотографическую карточку, но почему-то не присылает. Поторопи ее. Я ведь тебя очень давно не видел, а по карточке смогу узнать, как ты сейчас выглядишь. Попроси мамочку, чтобы она за тебя написала ответ на мое письмо. Ты ей будешь диктовать, а она напишет. Напиши, что тебе подарили ко дню рождения. Какие игрушки больше всего понравились. Напиши, как ты проводишь время, сколько и с кем гуляешь. Что ты делаешь, когда мама уходит на работу? Напиши обо всем подробно. Крепко тебя целую.

Твой папа».

В эпоху «великого террора» отца несколько раз снимали с работы (иностранный специалист «не вызывал доверия»!), исключали из партии, а затем восстанавливали: он был еще нужен! В те короткие периоды, когда оставался не у дел, зарабатывал крохи, чтобы помочь жене-машинистке: давал сеансы одновременной шахматной игры на тридцати досках, составлял кроссворды для журнала «Огонек», делал переводы технической литературы, чертежные работы…

Ожидая неизбежного ареста, Евсей Борисович 12 февраля 1937 года фиктивно разводится с моей мамой Марией Георгиевной, дабы ее и меня, их дочь, не постигла судьба семьи «врага народа». На обратной стороне свидетельства о прекращении брака (номер 138) написано рукой заведующей бюро ЗАГС: «Договоренность. Дочь Татьяна остается при матери. Отец обязуется уплачивать ежемес. одну четвертую часть своего заработка». И подпись.

Выходя из ЗАГСа, мои родители так тесно и нежно прижались друг к другу, что швейцар поздравил их с «законным браком» и пожелал счастья…

Об этом периоде жизни нашей семьи Анатолий Алексин написал повесть «Ночной обыск», естественно, переработав биографические факты в литературный сюжет. Повесть посвящена памяти моего отца… Впервые она появилась на страницах «толстого» московского журнала «Октябрь». Но я опять забежала вперед.

По рассказам мамы, папа уже давно понял, как он и многие, очень многие безупречно честные люди тяжко заблуждались в своих идеалистических представлениях «о благостном коммунистическом будущем для всего человечества». Но причиной полного прозрения стало для него убийство Кирова. В тот вечер он сказал маме: «С революцией покончено окончательно! Это будет использовано для развязывания террора еще невиданного!»

Кстати, вскоре к нему пришел его давний, с мурманских времен, друг Петя Северов, который — случаются же и такие совпадения — был близок к братьям Румянцевым: именно их сестра послужила очень пригодившимся чекистам поводом для того, прозвучавшего в Ленинграде, выстрела. Она была одной из помощниц Кирова, домой возвращалась позже, чем хотел бы ее муж Николаев, о котором Петя отозвался как об агрессивном шизофренике. Тот жену безумно ревновал, грозился убить Кирова. Об этом работники из охраны сообщили в Москву, но оттуда никаких указаний не последовало. Николаев свою угрозу осуществил (ему «не помешали»!). Его арестовали, допрашивали, а однажды по дороге в тюрьму он был убит. Братьев Румянцевых арестовали сразу. Петя ожидал ту же участь.

Через какое-то время после того разговора к папе пришла уже Петина жена и сообщила, что его «забрали», а ее с грудным ребенком выселяют из квартиры… Петя, к сожалению, не сообразил, как это сделал мой отец, фиктивно развестись с Сусанной. На дворе был уже 1935 год.

Второго мурманского друга Михаила Зингера арестовали 13 августа 1936 года у него дома. А его жену Татьяну с маленьким сыном Эльгардом выслали. Миша был расстрелян в Москве 8 октября того же года, а жена и сын вернулись в Москву нелегально осенью 1943 года и семнадцать лет так и существовали на нелегальном статусе в небольших городках под столицей нашей родины.

В чем же провинился перед страной Михаил Зингер? Он был одним из первых и главных создателей промышленных центров и портов Норильска и заполярной Дудинки. В середине тридцатых организовал на Урале добычу сырья, необходимого для производства титана, без которого впоследствии стало бы невозможным создание космических кораблей. Вот, вероятно, за подобные «прегрешения» и был загублен еще один талантливый человек.

Жизнь всей страны погрузилась в ад.

У Анатолия Щиголя, самого близкого друга папы с мурманских дней совместной работы, открылся скоротечный туберкулез — и он скончался в январе 1937 года. На похоронах Евсей был все время рядом с женой То ли — Зиной и, видя ее неутешное горе, сказал: «Ты не переживай так. Ведь Толя умер дома, в семье, а мы умрем неизвестно где…» Те трагические фразы Зинаида Мартинсен запомнила и воспроизвела их в письме, написанном по моей просьбе рассказать «о Севе и Марочке», об их жизни: «Очевидно, он думал не только о себе, но и о своих уже репрессированных друзьях, да и вообще обо всех, незаслуженно и жестоко погибающих… В те дни Сева ожидал решения своей участи.

Тяготясь своим неопределенным положением, он написал Кагановичу письмо с просьбой либо дать ему возможность работать, либо как-нибудь иначе решить его судьбу. Это был крик души измученного человека. Но никого из власть имущих он не тронул. Наоборот, напомнив о себе, Сева, возможно, ускорил события». И еще; «Как-то, во время наших мучительных от ожидания грядущих событий хождений по городу, мы с Севой зашли в Исторический музей. И в зале, посвященном декабристам, он сказал: «И о нас, как о декабристах, будут вспоминать». И далее: «Сева дал мне прочитать отпечатанное на папиросной бумаге «Завещание» Ленина. Очевидно, он и его друзья по оппозиции еще с мурманских времен пытались бороться с грозой «культа личности». Но силы оказались неравными».

Они, я думаю, и в Ленине уже разобрались… Но то «Завещание», пытавшееся предотвратить сталинский «культ», тогда одобряли.

Тридцать первого мая 1937 года три друга с женами собрались в кафе гостиницы «Национал ь», чтобы проводить одного из них в Испанию. Давид Бейка уезжал добровольцем в интернациональную бригаду, сражавшуюся с «мятежниками» генерала Франко (по возвращении из Испании он был, естественно, арестован и погиб в ГУЛАГе. Но это было позже!). А в тот вечер, после ужина, мужчины попросили жен уйти, чтобы остаться втроем. Двое других были: мой отец и наш сосед по квартире Арон Шнейдер. Когда мама и жена Арона вернулись домой, там уже «ждали» Евсея Фейнберга. Папу они увели с собой. Решение об аресте принял лично «сталинский нарком» Каганович…

Сгинул человек… Лишь через полгода мама получила написанное карандашом на папиросных (маленьких и прозрачных) листках письмо, брошенное сквозь решетку тюрьмы на колесах и неизвестно как и кем доставленное по адресу. Вот оно:

«8-го октября 1937 г.

Милая моя детка!

Сегодня исполнилось десять лет со дня нашей женитьбы… Тяжело мне подводить итоги нашей совместной жрзни. Уж слишком много тяжелого пришлось нам пережить. Но большая часть страданий пала на твою долю. Это терзает меня сейчас больше всего. Ведь я лишен возможности в продолжение долгих восьми лет загладить мою вину перед тобой. Большим утешением для тебя является наша Танюша. Придется, родная, воспитывать ее без меня. Твоя самоотверженная любовь к ней, твой характер служат гарантией того, что тебе это должно прекрасно удасться. Если сумею наладить регулярную пе-' реписку с тобой из лагеря, то я получу возможность хотя бы лишь советами участвовать в воспитании нашей дочери. Восемь лет — срок большой. Поэтому, детка, подумай основательно, как тебе лучше наладить свою личную жизнь. Какой бы вариант ты ни избрала, в любом случае ты останешься для меня самым близким и любимым другом. Как бы я был счастлив, если бы у вас все было благополучно и вам удалось наладить тихую, спокойную жизнь. Я много уже перенес и смогу перенести все, что меня ожидает, если буду здоров. Ну, родная, желаю тебе много, много счастья. Крепко целую вас.