Пугачев - Абрам Исаакович Гайсинович

и остались в армии восстания.

Пугачев устраивался в Берде надолго. Он надеялся, что голод заставит крепость сдаться, и приступил к правильной осаде Оренбурга. «Не стану тратить людей, — рассуждал Пугачев, — а выморю город мором».

Осаждавшие не прекращали стычек с гарнизоном. По ночам тайно подвозили орудия, которые открывали по утрам огонь. Особенно сильным был штурм 2 ноября. В этот день утром устроенные под городом батареи начали по приказу Пугачева жестокую пальбу. Обстрел Оренбурга продолжался весь день. Палили пушки, казаки стреляли из ружей, башкиры метали стрелы. Сам Пугачев во главе отряда спешившихся казаков пошел на приступ. Только картечь, которую густо извергала крепостная артиллерия, заставила его отступить.

Отвага, прекрасное знание различных сторон военного дела делали Пугачева отличным полководцем. Он работал днем и ночью, отдавал необходимые распоряжения и так умело направлял осадные операции, что Рейнсдорп сравнивал его с знаменитым французским военным инженером и выдающимся теоретиком и мастером осады Вобаном. Жившие тогда в России иностранцы проводили параллели между Пугачевым и великими военачальниками — древнего Рима Цезарем и эпохи английской революции Кромвелем. Говорили, что Пугачев получил образование за границей и развил военный талант на службе прусского короля. Помощники Пугачева не могли проводить подобных аналогий, но и они — непосредственные наблюдатели — единодушны в оценке боевого искусства своего командира.

«По неустрашимости своей, — свидетельствовал Шигаев, — всегда был напереди и подавал собою пример прочим. Также знал он [Пугачев] правильно, как палить из пушек, из других орудий, и указывал всегда сам канонерам». «Лучше всех знал правило, как в порядке артиллерию содержать, сам Пугачев», рассказывал Почиталин. О том же говорил Падуров: «Пушки и прочие орудия большею частью наводил сам самозванец».{130} Характерно, что боевая активность осаждавших заметно спадала в те Дни, когда Пугачев отлучался из Берды и лично не Руководил военными операциями.

Блокируя и обстреливая Оренбург, Пугачев не оставлял надежды взять город, перетянув на свою сторону казаков из гарнизона, запугивая командиров. Он отправлял указы оренбургскому атаману Василию Могутову, старшине Мартемьяну Бородину, Рейнсдорпу. Указы агитировали, звали в армию повстанцев, грозили, но безрезультатно.

Пугачевцы подходили к городским укреплениям, кричали осажденным, чтобы сдавались, ибо на помощь «императору» идет «наследник» с огромным войском. Защитникам Оренбурга угрожали голодной смертью, укоряли их, что они служат женщине-царице, а не «государю». Пугачев посылал в город верных людей, чтобы поджечь его изнутри, но поджигателей арестовывали прежде, чем они успевали выполнить поручение.

Оренбургские власти тоже не бездействовали. Часто делали вылазки, но все они неизменно отражались осаждающими. Пытались разложить лагерь повстанцев, запугать колеблющихся. Оренбургский губернатор предписал, «стараться через верных делать тем колеблющимся, а особливо в толпе его злодейской находящимся башкирцам, шкоду [вред], позволяя имущество их в добычу, а притом жен и их детей разбирать по себе».{131} Рейнсдорп напрасно надеялся внести разложение и в ряды казаков, действуя на них «сперва ласкательством… а потом и страхом увещевать, чтобы они от того злого предприятия всемерно отстали и находились в покое, внушая ежели они того не исполнят, то могут себя с женами и детьми их невозвратному разорению и погибели подвергнуть».{132}

Ни разложить, ни разбить пугачевцев не удалось. Немало соленых казацких шуток было отпущено по поводу неумелых действий оренбургского начальства, вздумавшего однажды переловить повстанцев с помощью расставленных в разных местах охотничьих капканов.

Правительство принимало свои меры для подавления «бунта».

На границах Казанской губернии расположились значительные военные силы. Казанские дворяне мобилизовали дворовых, слесаря чинили негодное оружие.

Из Москвы, Новгорода, Калуги, Сибири на Пугачева отправились военные части. Опытный боевой генерал Кар стал во главе противопугачевских сил.

Казанский губернатор отправил владетельного татарина, секунд-майора Тевкелева организовать из «надежных» башкир и татар верные правительству части. Тевкелев выступил против своего народа и бился в рядах усмирителей, пока пугачевцы не взяли его в плен.

Власти отпечатали «увещевательный» манифест для распространения в охваченных восстанием районах. Широкая огласка его запрещалась.

Попам оренбургской епархии предписывалось с церковных амвонов разоблачать Пугачева и призывать народ к спокойствию. Но казенная и церковная пропаганда не производила никакого впечатления. Илецкие казаки хотели отправить прибывшего к ним с правительственным манифестом посланца к Пугачеву, у яицких казаков чтение вызвало «зловредное отрыгновение».

Кар спешил на выручку Оренбурга. Пугачев отправил навстречу Кару лучших своих командиров — Чику-Зарубина и Овчинникова.

Овчинников получил приказ не допустить Кара к Оренбургу. К отряду Овчинникова примкнул возвращавшийся с заводов Хлопуша со своими людьми. Положение Кара было не из легких. Собранные для выступления против Пугачева калмыки взбунтовались и разбежались, среди солдат замечалась «некоторая колеблемость». Кар продвигался среди восставших или готовых восстать селений, в атмосфере общей вражды казацко-крестьянского населения.

Восьмого ноября Овчинников и Зарубин окружили отряд Кара у деревни Юзеевой.

Гренадеры перешли к пугачевцам, солдаты сложили оружие. Пленных отвели в Берду, представили Пугачеву. «Император» прослезился, выразил удовлетворение, что кончились его двенадцатилетние странствования и об’явил что жалует всех «землями, морями, лесами, крестом и бородою и всякою вольготностью».

Среди пленных был захвачен офицер Шванович. С офицерами Пугачев был беспощаден — он их вешал. Но пленные гренадеры заступились за Швановича: он относился к ним хорошо. Шванович получил чин есаула и стал служить пугачевцам. Выяснилось, что он владеет немецким и французским языками, знания эти были использованы. Шванович перевел несколько иностранных писем, шедших из вражеского лагеря и адресованных в Оренбург. Пугачевские канцеляристы попросили его показать им французскую азбуку. Пришлось выполнить неожиданную просьбу.

Случилось также, что Пугачев попросил Швановича перевести на немецкий язык один из самых распространенных своих манифестов, где об’являлось» «во всенародное известие», чтобы противники «Петра III» покорились, за что они получат прощение и всякие вольности. Кар отступил к Казани. Его преследовал артиллерийский огонь пугачевцев, стрелявших очень метко, «не так как бы от мужиков ожидать должно было».

Еще позорнее кончилась операция полковника Чернышева, который спешил, подобно Кару, к Оренбургу. В четырех-пяти верстах от города его отряд был встречен огнем повстанческих пушек. Калмыки и казаки немедленно перешли к пугачевцам, солдаты почти не сопротивлялись. Весь отряд был взят в плен. Сам Чернышев нарядился в старый мужицкий кафтан, сел в сани, взял в руки вожжи, надеясь таким образом спастись. Проходивший мимо казак Давилин увидел «человека непохожего на мужика простого, а паче по рукам признал, что они не рабочие».{133} Он спросил у солдат, что это за человек. Те сразу назвали командира Чернышева. Пленных офицеров и калмыцкого старшину повесили. Солдат остригли по-казачьи и разместили по казачьим сотням.

Вернулись Овчинников, Зарубин. Вернулся Хлопуша с