Пугачев - Абрам Исаакович Гайсинович

двух лет двадцати, авось господь, цар небесный, свет велит мне и видитца с ним.

У дверей пугачевского жилища стоял караул вернейших яицких казаков, составлявших своего рода личную гвардию. В пестрой массе, осаждавших Оренбург, яицкие казаки вообще занимали привилегированное положение. За стол с Пугачевым садились ближайшие его сподвижники — Овчинников, Лысов, Шигаев и другие командиры, в значительной части рекрутировавшиеся тоже из яицких казаков. Нередко веселились, пили; казаки пели песню специально сочиненную в честь Пугачева, писарь Васильев «игрывал на скрипице». Впрочем «самозванец от излишнего питья воздерживался и употреблял редко».{126}

За столом шли оживленные беседы. Обсуждали дальнейшие планы. Думали о том, как взять Оренбург, куда пойти после Оренбурга. Пугачев говорил, что пойдет на Казань, на Москву, Петербург. «А дальше что?» — допытывались друзья.

Пугачев представлял себе будущее таким образом. Если императрица встретит его «без брани, с честью», то он простит ее и отпустит; если же нет, «то уже я знаю, что тогда зделать», — многозначительно прибавлял Пугачев. Расправившись с царицей, он вернет народ к раскольничьей вере, а самое главное расправится с «боярами». «Многие из бояр-та» молодые люди середовичи, бывало еще при тетушке Елизавете Петровне, да потом и при мне, годныя бы еще служить, взявши себе чин, пойдет в отставку да и живиот себе в деревне с крестьянами, разоряет их, бедных, совсем, и они себе почти завладели всем царством; так я стал, таковых принуждать в службу и хотел отнять у них деревни, чтобы они служили на одном жалованье. А судей-та, которые дела судят неправдою и притесняют народ, наказывая и смерти хотел передавать». Тогда, добавлял Пугачев, бояре свергли царя, народного радетеля.

Затем Пугачев вступал в область воспоминаний уже правдивых.

— Где, да где уж я не был, и какой нужды не потерпел! Был холоден и голоден, в тюрьмах сколько сидел, уж только одному богу вестимо!

Искренние слезы текли по лицу сурового казака.

— Да что мне уже об етом говорить много? Вам самим ето вестимо, помните, как вы меня обрели, — рубашка на мне гроша не стоила.{127}

Из Берды Пугачев часто ездил в соседнюю татарскую Сеитовскую слободу, где гостил у приятелей-татар. Одного из них — Мусу Улеева произвел в атаманы, другого — Абдрешита — в сотники.

В досужие, тихие дни в армии Пугачева устраивались скачки, стреляли в цель или смотрели на пляску двух медведей, подаренных заводскими крестьянами. Пугачев демонстрировал искусную стрельбу, пробивал набитую сеном кольчугу, или на всем скаку попадал в шапку.

За слободой у Сакмары стояла застава из двухсот человек. Казачьи раз’езды оберегали безопасность других пунктов. По ночам раз’езжали дозоры. Они перекликались словом «казаки». Не было ни пароля, ни лозунга, и вражеские лазутчики легко могли проникнуть в Берду. Пугачев знал это и, опасаясь покушений на свою жизнь, часто менял кафтаны, чтобы его не узнал какой-нибудь подосланный убийца. На случай возможного бегства он держал также хороших скакунов.

Осаждающая Оренбург армия имела известную, довольно, впрочем, далекую от твердого порядка, боевую организацию.

Войско делилось на полки. Полковыми командира, ми были близкие Пугачеву люди: Овчинников, Творогов, Падуров, Хлопуша, Мусса Алиев, Кинзя Арсланов. Полки делились на сотни, с есаулами и хорунжими во главе. Казачий круг утверждал или отвергал кандидатов на те или иные должности. Вооружение было самое пестрое и плохое. Казаки дрались копьями, пистолетами, шпагами, ружей нехватало. Пехота имела штыки, воткнутые на палки. Солдаты пускали в ход дубины, а то и плети. Оружием башкир были луки и стрелы. Выстрелы из орудий сообщали утреннюю и вечернюю зори. Случалось, что сам Пугачев бегал под окнами казаков и вызывал в поход. Каждый полк имел знамя из желтого или красного шелка, с нашитыми на них раскольничьими крестами или изображением Христа, Николая чудотворца. Недавно еще маленький отряд верных Пугачеву людей разросся в большую армию.

Под Оренбургом стояло около 15 тысяч человек. Точной цифры восставшей армии никто не знал. Даже полковые командиры не знали, сколько подчинено им людей. Один человек не мог справиться с такой армией. Для управления завоеванным краем и для разрешения многочисленных, повседневно возникающих военных и административных вопросов Пугачев, копируя царский аппарат, учредил «военную коллегию».

Витошнов, Творогов, Шигаев, Скобычкин стали судьями «военной коллегии», Почиталин — дьяком. Горшков — секретарем. Шигаев играл в коллегии центральную роль: он распоряжался деньгами продовольствием, он был первым советчиком Пугачева. Большое значение имел и Творогов, подписывавший издаваемые коллегией указы.

Когда назначенные им судьи «военной коллегии» стали отказываться от нового звания, Пугачев приказал им не возражать.

«Военная коллегия» занималась хозяйственными и военными делами, формировала отряды, снабжала боевыми припасами и продовольствием, доносила Пугачеву о различных происшествиях, разбирала жалобы на действия пугачевцев, судила.

Из коллегии шли инструкции и приказы командирам. Особенно заботилась коллегия о том, чтобы повстанческие «поверенные» не чинили крестьянам никаких обид. Она боролась против насилий башкирских и мещерятских феодалов над русскими крестьянами, следила за сохранностью отобранного у помещика и казны добра, распоряжалась об описи экспроприированного имущества, о выборе новых властей в восставших деревнях, «да и того наблюсти, чтоб те старшины всяк своя чести достоин был, как в расправах, так и в поступках военных… также и в защищении верноподданных рабов».{128} Крестьян, лишенных сильными людьми собственности, коллегия восстанавливала в правах.

Разумеется, «военная коллегия» Пугачева не могла подчинить своему организующему влиянию разбушевавшуюся стихию крестьянского восстания; но показательны попытки внести порядок в пеструю, разрозненную, недисциплинированную повстанческую массу.

Пугачев зорко, хотя и не очень успешно, следил за дисциплиной. Он сурово преследовал дезертирство. Смертная казнь ждала каждого подозреваемого в намерении дезертировать.

Пугачев однажды грозился повесить Чику-Зарубина за отказ «выполнить боевое поручение» и повесил любимого своего «полковника» Дмитрия Лысова, избивавшего казаков, грабившего и топившего крестьян. Вдобавок Лысов проговорился, что знает истину о происхождении «императора». Одного солдата повесили за высказанное им сомнение в возможности взять Оренбург.

Максим Шигаев свидетельствовал, что Пугачев «над всеми без различия вел большую строгость не допускал возражений и строго следил и контролировал выполнение своих приказов. «Всякой дрожал и остерегался у Пугачева».{129}

Берда обладала большой притягательной силой. Сюда стекались новые отряды. Пришел марийский старшина Мендей с отрядом в 500 человек. Башкирский старшина Альвей привел 600 человек, старшина ставропольских калмыков Дербетев привел 300 бойцов. Конфисковали большую партию скота, которую киргизы гнали в Оренбург. Своих сторонников Пугачев не грабил, он предложил за скот деньги, но киргизы отказались и попросили товаров. Пугачев сказал, что с товарами придется подождать. Погонщики согласились