Во что я верую - Пьер Шоню

Невозможно отвергнуть свидетельство трупа. Люди бегут от трупа — или плутуют с ним, прибегая ко всяким уловкам (от кремации — до мумифицирования). Невозможность отвергнуть побуждает уклониться от обсуждения. Что может быть более возмутительным, чем отсрочка в плане сохранения человеческой видимости, отпущенная тошнотворному скоплению материи, которое в течение долгого времени было живой формой, сохранявшей свои неповторимые жизненные черты… за счет внешнего мира. Это наделенное знанием тело… утратило свою тайну. Труп свидетельствует о необратимости стрелы времени. Труп любимого существа знаменует вступление на путь отвращения, смешанного с ужасом, и, что гораздо хуже, — не-бытия.

Ведь не-бытие — это высшая точка отвращения, смешанного с ужасом, и о нем совершенно невозможно помыслить[LXXIV]. Мы не в силах осмыслить секунду, наступившую после последней секунды нашего истекшего времени. Анри Бергсон в «Творческой эволюции» и Владимир Янкелевич в своем эссе о смерти написали незабываемые, непревзойденные страницы о мгновении последнего мгновения и о том, что за этим следует. Янкелевич описал чувство, предохраняющее от грубого прикосновения этот миг, недоступный никакому словесному выражению; мгновение смерти — вне каких бы то ни было категорий; оно почти неуловимо; оно — вне каких бы то ни было категорий. Его невозможно выразить словами. Всего сказанного людьми — триста миллиардов раз за сорок тысячелетий — недостаточно для его выражения. Наше движение туда и обратно по крошечному кусочку пространства — это движение только в одном направлении по времени. Необратимое, векторное: «Ибо в день, в который ты вкусишь от него, ты умрешь» (Быт 2: 17). Предсмертный миг. Самый последний раз. И больше уже никогда ничего не будет. Прощание — «с Богом!»

Это мгновение выглядит как не-бытие, а не-бытия не существует. Не-бытия — нет. Мы не можем придти к не-бытию — как мы не приходим из него.

«Философы почти не занимались идеей не-бытия. А между тем она часто оказывается скрытой движущей силой, невидимым двигателем философской мысли; именно эта идея подставляет взгляду сознания тревожные проблемы, одно только соприкосновение с которыми вызывает головокружение: я задаюсь вопросом, почему я существую и когда я осознал взаимозависимость между мной и всей прочей вселенной; я хочу знать, почему существует вселенная, откуда она взялась и как понять, что что-то существует, как и почему — [что-то], а не ничто»[LXXV].

Если эти вопросы я оставляю в стороне и пытаюсь обнаружить то, что скрывается за ними, то — «Существование представляется мне как завоеванием над не-бытием […]. Или же я представляю себе любую действительность распростертой над не-бытием…» Что бы я ни делал, не-бытие всегда есть что-то. А если мне удается создать в своем сознании вакуум для того, чтобы вообразить мгновение, наступающее после, мгновение, предшествующее не-бытию, то «чем дальше, тем больше станут представляться мне ослабленными в своей остроте ощущения, посылаемые мне моим телом. Еще чуть-чуть, и они угаснут; они уже не слышны; они исчезают в ночи, в которой уже скрылось всё. Но нет! В то самое мгновение, когда моё сознание потухает, зажигается другое сознание; точнее говоря, оно уже зажглось, вспыхнуло в предшествующее мгновение для того, что присутствовать при исчезновении первого сознания. Ведь первое не могло исчезнуть иначе, как ради какого-то другого — и относительно какого-то другого. Я вижу себя очутившимся в не-бытии лишь только при условии, что посредством позитивного — хотя и невольного и неосознанного — действия я уже сам себя воскресил. Таким образом, мои усилия тщетны, я неизменно что-то воспринимаю — будь то вовне или внутри […]. Невозможно вообразить какое-то не-бытие [а тем более не-бытие самого себя], не заметив, хотя бы смутно, что оно появляется в воображении, то есть что происходит некое действие, осмысление и что, следовательно, что-то еще продолжает существовать».

В ходе существования нам дается опыт неравномерно протекающей временной протяженности, когда некоторые мгновения расширяются до бесконечности. Первое воспоминание, первые воспоминания расширены до бесконечности. Мы рождаемся у других, а не у самих себя. Должен ли я напоминать, что нечто подобное происходит и на уровне вселенной? В первую сотую долю секунды происходит больше событий, чем в ходе последующих пятнадцати миллиардов лет. Под воздействием поступающих к нам изнутри свидетельств мы охотно готовы поверить, — и недавние опыты с состоянием сознания больных, пришедших в себя после комы или кратковременной остановки сердца, побуждают нас склониться к такой точке зрения, — что мы умираем для других, но не для себя, и что последние доли мгновения расширяются по экспоненте, доходя до бесконечности и приводя к возникновению в памяти неподвижной картины всего сознания прожитой и остановившейся жизни. Нет сомнения в том, что увиденное извне, сознание представляется связанным с каким-то живым механизмом, регулирующим деятельность по меньшей мере 30 миллиардов клеток. Мне следует отметить, что не исчезает ни одна частица вселенной, какой бы ничтожно малой она ни была. Может ли быть так, что одно только сознание исчезнет путем, отличным от утраты возможности вспоминать, свойственной вспоминающей точке моего сознания? Таким образом, остается только факт местонахождения, за пределами обычно доступных ощущению размеров пространства-времени, того locus'a, в котором сосредоточены все воспоминания о времени, остановившемся для какого-то данного индивида. Той, находящейся в Боге точки вечного воспоминания о том, что пребыло однажды и не может перестать вечно пребывать в Боге, — или оставаться отброшенными в такое небытие, которое есть всего лишь иной способ находиться в отдалении от существа, стоящего у истоков бытия, Существа, которое чуть выше я назвал Богом.

Вот на какие мысли могут навести опыт и разум в связи с неразрешимым вопросом о смерти страдающего самосознания под взглядом смерти.

3) Третье положение касается постижения сущности мира. Менее всего представлению о мире соответствует образ лишенной разума машины, огромного часового механизма, игры в биллиард, в которой упругие шары наделены способностью бесконечно отскакивать. Физика, химия, современная биология, приборы — от радио телескопа до ускорителя частиц, соединенного с электронным микроскопом, — дают возможность увидеть совершенно иную картину неистощимого процесса углубления постижения мира.

Только что сделанное открытие самых последних частиц, не обладающих ни массой, ни энергией (чистые структуры, одним словом — дух) — высочайшее проявление этого феномена. В конце материи мы находим нечто, что неоспоримо наводит на мысль о разуме, о духе. Последний кирпичик в здании вселенной — это разум, разум вообще, который не может не наводить на мысль о его конкретных и частных формах.

4) Четвертое положение состоит в том, что мир — мир и я — не наделен бытием в себе; что, следовательно, мир и я должны возводиться к некоему Бытию в себе, которое не может не быть чем-то потусторонним, запредельным, трансцендентным от начала до конца.

Одно ныне достоверно: физика вселенной нуждается в квантовании времени. Стандартная модель космогенеза, так удачно сформулированная Стивеном Уайнбергом, предполагает наличие абсолютного начала, давностью в пятнадцать миллиардов лет. На худой конец вы могли бы возразить, что Большому Взрыву, нулевому времени предшествовало сжатие какой-то другой вселенной, но это было бы совершенной нелепостью, лишенной соотнесенности с тем, что предшествовало и что вызвало к жизни пространство и время; стандартная модель дает возможность сделать только одно утверждение по поводу существования такой воображаемой вселенной: она — коренным образом, полностью, всячески другая; добавлю, что с ней невозможно войти в соприкосновение; или же для установления такого контакта нужны неведомые до сих пор пути. Итак, стандартная модель не ушла в прошлое. Ее принимают 99 % физиков. До времени ноль нет ничего: есть только какие-то еще более странные системы. Должен ли я напоминать о существовании ныне отвергнутой системы Бонда, Голда и Хойла: стационарной модели, в которой сотворение мира идет непрерывно? Для преодоления физической энтропии и поддержки растущей негэнтропии космоса такая система предполагает постоянную поддержку в виде вновь возникающей материи и информации.

Итак, вам предоставляется выбрать между сотворением мира, начавшимся в каком-то исходном пункте, и сотворением, непрерывно сопровождающим вселенную; еще вероятнее кажется сочетание обоих путей, как это показано в книге Бытия.

Процесс познания испытал сильнейшее потрясение между 1850 и 1900 годами. Я не стану повторять, как это произошло[LXXVI]. Первым и на деле единственным, кто извлек из этого урок, стал Бергсон с его «Творческой эволюцией» (1907). Коль скоро познание покончило с суетной верой в порядок и возвращает времени его истинную психологическую природу, то для меня оказывается немыслимой замкнутая и самодостаточная вселенная. Она не может корениться сама в себе. Истинная вселенная, в которой я пребываю, — это самостоятельно возникшее Нечто — совсем другое и в совсем другом месте. В подтверждение этого я воспользуюсь неотразимым доказательством, выведенным моим коллегой и другом Клодом Тремонтаном[LXXVII].