Во что я верую - Пьер Шоню

Время природы и время людей оставляет между ячеями жесткой закономерности крошечную толику свободы, Щель для надежды. Да, поистине, тому, что было, не обязательно суждено повториться. Существует крошечная толика свободы, надежды. В том истинном и доподлинном времени, в котором я пребываю, наделенном, подобно мне и благодаря вторичному бытию, свободой и судьбой, я есмь— как есть оно. Мы существуем вместе — не сливаясь. В это я тоже верую неуклонно.

Книга Третья В мире, наделенном смыслом

Наделенный смыслом мир, в котором смысл есть — вопреки а, возможно, и благодаря всему тому, что меня гнетет — и у моей жизни тоже, — вот о чем мне хотелось бы попытаться вам поведать. У мира есть смысл; по правде говоря, это — единственное, что мне по-настоящему хочется вам сказать.

Но в таком случае чего ради было так медлить, тратя драгоценное время на то, чтобы ломиться в открытые двери? Вы скажете мне: кто же по сути дела сомневается в своем существовании и в существовании мира, в котором мы пребываем? Уж, конечно, никто… Мне это известно, да и вам тоже, как и мне. А ведь напускное неведение по данному вопросу — это то, чем кичится немалая часть философствующих; среди них широк спектр тех, кто — от марксизма до атеистического экзистенциализма — еще недавно проповедовал философию Универсального Отрицания, с ее всеохватной нелепостью непостижимых провалов в памяти: марксизм забывает о личности, а ряд разновидностей экзистенциализма — о мире.

Охотно, впрочем, соглашусь с вами: в мире, освещенном солнцем, этим гигантским, довольно недурно отлаженным водородным устройством, не найдется человека, который усомнился бы в своем существовании, равно как и в существовании этого мира. Не сомневаются даже философы и философствующие ученые, которые твердят о полной бессмысленности вселенной. Я уже приводил изречения Реми Шовена. Никому не дано провозглашать свою не-свободу и свою полную детерминированность в полностью нелепом мире — и при этом продолжать жить и думать. И не случайно единственный социальный континуум, допустивший распространение бессвязных рассуждений о полной бессмыслице, — это тот, что уже не гарантирует передачу жизни. Можно жить по инерции и дальше, продолжая пережевывать эти мысли, но едва ли возможно заодно передавать обессмысленную жизнь.

Теоретическая мысль не может входить в противоречие с мыслью практической.

Но практический разум необходимым образом исходит из реальности сознания и мира. Между тем и другим существует какое-то минимальное соответствие, без которого невозможны какие бы то ни было теория и практическое познание.

Так вот, познание возможно, и сама возможность познания с ослепительной ясностью исходит из еще схоластикой провозглашенного adaequatio rei et intellectus[145].

Глава XI Игры и правила

Одно дело — исходить из наличия самосознания; исходить же из существования мира — другое. Если мы явным образом не хотим пренебречь здравым смыслом, невозможно, однако, не исходить одновременно из реальности того и другого.

Повторяю: между познающим человеческим разумом и миром необходима минимальная логическая взаимосвязь. Вполне очевидно, что без такого тождества немыслимы никакая теория, никакая практика познания. Но познание возможно. Наши повседневные встречи с мирозданием прямо-таки сбивают с толку: их разнообразие простирается от прославленной встречи с Нептуном (Берлин, 23 сентября 1846 года, в соответствии с указаниями, полученными утром того же дня от Леверрье[146]), — до зонда «Эксплорера-ii», который 27 августа 1981 года пробирается между двумя кольцами Сатурна. И не забудем при этом про наблюдения, сделанные в 1965 году Пензиасом и Уилсоном над тем, что в конце концов было определено как космическая основа радиоизлучения, — что в экспериментальном порядке подтвердило истинность стандартной модели вселенной и засвидетельствовало о событии, происшедшем через миллион лет после нулевого момента абсолютного возникновения времени, наступившего пятнадцать миллиардов лет назад.

Эти поражающие воображение встречи потрясают меньше, чем временная протяженность человека, непрерывно воспроизводящаяся вот уже десятки тысяч лет применительно к тремстам миллиардам судеб, в которых получает отражение — постоянное отражение — встреча нашего ума с мирозданием.

Такая непрерывность и эти поражающие воображение примеры ограничивают поле возможного: либо существует один только мой ум — и тогда внешний мир представляет собой всего лишь проекцию моего ощущения; либо же существует один только мир, и мой мозг — это всего лишь нарост на большом, лишенном сознания устройстве; либо же у моего ума и мира есть какой-то общий источник.

Никому по-настоящему не под силу доказать, будто внешний мир не существует, будто за восприятием не стоит ничего ощутимого, различаемого. Встреча с Нептуном, космическая основа излучения, единообразие наличия ощущения относительно всех проявлений сознания едва ли вызывают доверие к радикальному идеализму Беркли. Что до ума как устройства, мозга как детали, изготовленной мирозданием, которое отображается в ней, точно в мягком воске, то марксистско-ленинская теория познания оказывается наиболее уязвимым местом этого мировоззрения, страдающего от недостатка логической связности.

Трудно избежать дуализма. Если самосознание и вправду представляет собой первую неоспоримость, если трудно отрицать реальность чего-то кроющегося за доходящим до меня сигналом от него — то познание перестает быть нейтральным, превращаясь в первый шаг по направлению к Смыслу.

Я верю, что у мира есть смысл. Верую в это неуклонно. Сказать, что у мира есть смысл, — значит, прежде всего, отметить, что он доступен осмыслению. Доступен частично и практически, в духе praxis. С тех пор как наши предки из первобытных эпох сумели расколоть первый кремень, обнаружилась достаточная степень аналогии между миром и моим умом, для того чтобы мир оказался для меня постижимым. Наличие соответствующих приемов, а также их действенность говорят о том, что у мира есть, по крайней мере, какой-то минимальный, доступный моему уму смысл, благодаря чему я — хотя бы частично — добиваюсь от природы того, что я пытаюсь у нее вырвать.

Происходящее внутри любой атомной электростанции наглядно свидетельствует о том минимальном взаимодействии, которое наблюдается между структурой нашего ума и структурой материи.

Как охарактеризовать это минимальное adaequatio[147], сообщничество, сообразность нашего ума по отношению к миру — и мира по отношению к нашему уму? Ясно, что утверждая, что у мира есть смысл, я понимаю это иначе, нежели то, что какой-то смысл есть и у моей жизни. Смысл предполагает направленность[148], намерение, мысль. Говоря, что у мира есть смысл, что он не бессмыслен, я подразумеваю ряд значений. Во-первых, время, временная протяженность — это не протекание, без каких-то прочих черт, от одного значения к другому; протекающий мир течет в направлении к чему-то, следуя чему-то, что роднит его с каким-то смыслом; то, что направляет мой ум, не чуждо миру. Поймите, что я вовсе не утверждаю, будто взлелеянный мной умысел может применяться к миру настолько, что поглощает его. Мир бесконечно превосходит меня по протяженности и по сложности, и демон Лапласа, который в одно мгновение объединяет совокупность позиций, занимаемых составными частями мира, с законом движения и мог бы предвидеть совокупность состояний вселенной для совокупности времени, лишенного начала и конца, — это чушь, ныне вызывающая улыбку. Но куда более нелепым представляется мне недопущение возможности какого-то умысла, которым определяется наблюдаемый мной мир. Это означает, что я ни в коем случае не склонен присоединяться к точкам зрения, высказанным как Франсуа Жакобом, так и Эдгаром Мореном, хотя оба они вызывают у меня большое восхищение. «Во всех случаях в качестве главного направляющего начала живого мира выступает воспроизведение. С одной стороны, оно образует одну из целей любого организма. С другой — оно направляет лишенную цели историю всех организмов. В течение долгого времени биолог относился к телеологии, как к женщине, без которой он не в состоянии обойтись, но в чьем обществе он не хочет появляться на людях. Этой тщательно скрываемой интимной близости концепт программы ныне придает статус законности»[LXVI]. Меня весьма радует упоминание программы. Но со стороны вчерашнего биолога было очень глупо на основании глупых причин глупо-философского порядка стремиться отказывать жизни в этой направляющей оси, в этом смысле, находящемся в сердцевине жизни, как он находился в сердцевине нашего ума. Телеология — это не сифилис, подхваченный в ходе достойной осуждения интимной близости; она образует очевидное проявление эволюции.