О чем поет вереск (СИ) - Ольга Зима

— Ты не особенный. Все волки чувствуют страх, конечно, мы ведь живые, — Мидир пригладил черные вихры. — Но мы волки не только по рождению, мы волки благодаря нашим душам: мы не отдаем своих, не бежим от схватки и не позволяем страху овладеть нашими сердцами. Мэллин, боятся все, но не показывают.

— Плямо все? — серые глаза недоверчиво прищурились. — И даже Мэлвин? И даже папа? — на пару утвердительных кивков братишка выдал самое скептическое. — И даже ты?!

— Все — это значит все, Мэллин. Я тоже время от времени боюсь, — Мидир усмехнулся, глядя на вытянувшееся в удивлении лицо брата. — Но я никому не показываю страх, не позволяю ему взять над собой верх, он не получает добычи и уходит.

— Тогда стлах тоже волк? — Мэллин задумчиво пригляделся к Фелли, будто представляя, что так выглядит страх.

— Ну почти, — Мидир непреклонно уложил братишку в постель, укутал со всех сторон, подоткнул одеяло, похлопал по руке. — И вот теперь докажи этому волку, что ты уже большой волчонок! И тебя за один укус не раскусишь! Не бойся, спи.

Мэллин побледнел, глаза расширились и показались темными в полумраке спальни.

— Мидил, а может, ты не будешь уходить еще недолго? Я бы не боялся и уснул!

— Ну нет, так со страхом сражаться не получится, — Мидир смирил свое собственное заволновавшееся за брата сердце. — Но ты же знаешь, я за стеной, в своих покоях, рядом, как и весь наш дом. Тебе нечего бояться в Черном замке! Спи.

Поцеловал братишку в лоб, устроил поудобнее Фелли, задул свечу, подкинул дров в камин и вышел. Когда Мидир обернулся в дверях, ему показалось, что Мэллин спрятался под одеяло с головой, уткнувшись лицом в подушку.

Мидир прикрыл дверь аккуратно, дошел до своих покоев, подкинул дров в камин. И обеспокоенно прислушался чутким волчьим слухом, но со стороны покоев брата не долетало ни звука. Мидир прекрасно слышал брата всегда — вот только не сейчас.

Мидир нахмурился: брату он приходить к себе запретил, так что Мэллин останется в комнате и будет спокойно спать всю ночь. Нет смысла переживать. Ведь именно из-за Мэллина он не узнал, кто напал на Волка.

Спасительное раздражение все равно не перекрыло беспокойства — в спальне Мэллина было очень тихо. Мидир снова отогнал лишние мысли, заполз под одеяло, уткнулся в подушку и мгновенно уснул.

Проснулся он посреди ночи. Камин прогорел сильнее, но разбудило его не это — сквозь отдушину вслед за новым раскатом грома подошедшей ближе грозы послышался всхлип. Мидир выругался про себя, затаил дыхание, но больше ничего не услышал.

Чувствуя себя очень глупо, он поднялся, накинул на тонкую спальную рубашку халат, заправил свою постель и пошел к брату. Камин и в этой комнате грел не так ощутимо, но больше Мидира тревожила скрутившаяся под одеялом небольшая фигурка. Хотя дров, конечно, по пути он все равно подкинул. Слишком бесшумно подошел к брату — и понял это, присев на кровать.

Мэллин подскочил и уставился огромными темными глазами, отчаянно прижимая к себе Фелли.

— Плости, Мидил, плости, я не хотел колмить того волка, но он от меня плосто откусывает! — он поспешно стирал слезы рукавом, шмыгая покрасневшим носом.

— Вижу, вижу, не прыгай ты так, — Мидир поморщился, выказывая недовольство, а потом слегка подпихнул Мэллина на другой край кровати. — И раз уж ты меня разбудил, в наказание я затребую с тебя половину твоей постели. Как принц ты не можешь не уважать закон! Ты помешал мне спать и поплатишься за это!

Мэллин недоверчиво глянул, освободил место, дождался, пока Мидир ляжет под одеяло, а потом подпер вихрастой головой его подбородок. В грудь Мидиру уперся лоскутный Фелли, ощутимо втыкаясь пуговичным носом в солнечное сплетение.

— Ты еще научишься быть волком, Мэллин, научишься. Я уверен, из тебя выйдет отличный волк.

***

Пока Мидир задумчиво вглядывался в потолок, обращаясь к видениям прошлого, успело совсем стемнеть. Сумерки опустились рано из-за грозы, черно-серые тучи захватили все небо, грохоча, будто в самом деле склочные старые боги. Мидир припомнил несколько их встреч в том, большом старом составе. Невозможно, просто невозможно было не вызвериться на треклятого грифона, тогда такого же молодого и дерзкого, как сам волчий король. Даже помоложе, о чём Мидир не уставал неблагому напоминать. И по сей день реакция Лорканна на эти слова вызывала у Мидира улыбку. Айджиан все время их разнимал, и если бы не рассудительный фомор, вряд ли они пережили бы тот конец старого света и старых богов.

По счастью, Лорканн оказался более разумным, чем выглядел на первый взгляд. Айджиан, подмявший под себя весь океан, знал, что одному не выстоять, и нашел себе союзников. Он привлек их обоих, благого и неблагого, предложил план, поддержку и перемирие. И хотя тогда Мидиру казалось, что перемирие с неблагим в принципе вещь невозможная, Лорканн проявил присутствие не только магической силы, но и какого-то, весьма условного, как всё у неблагих, разума.

Втроём они смогли переменить свою судьбу. И когда времена обрушились, забирая старый пантеон, разобщенный, погрязший в склоках и дрязгах, благой, неблагой и фомор сохранили не только свои жизни, но и свои королевства.

Сейчас Мидиру было отчасти неприятно вспоминать те времена легендарных битв: он был крайне молод, вспыльчив, неопытен, и не сойдись он с неблагим и фомором, имел бы все шансы сгинуть в небытии, как и другие старые боги и прочие дома. Прояви Айджиан меньшую рассудительность, не забудь Лорканн о выщипанном хвосте, а он сам — о выдернутой грифоном шерсти, сейчас под Холмами было бы на одно королевство меньше. А может, на три. То есть, не осталось бы ни одного.

Все тогда казалось простым и естественным — очередное заблуждение молодости. Раз старые боги умирают, туда им и дорога, а если миру предстоит измениться, то это только к лучшему.

Тогда же в Нижнем не стало людей: поднявшиеся на дыбы времена за секунды махнули через тысячелетия, и все короткоживущие, кого не успели вывести в Верхний, обратились в прах.

Мидир вздрогнул, крепче прижимая к себе Этайн. Он тогда не понимал, насколько большую потерю понес их мир, в чем им довелось поучаствовать, и что именно они пережили.

Мир разваливался на части прямо у них на глазах… Раньше все королевства были пусть дальними, но краями единого мира, с общим временем, пространством, воздухом и магией. Насколько обширны будут бедствия от потери старого пантеона, все трое осознали, когда земля стала сползать, уходить вниз, в сторону мира теней. Крошились края вселенной, стирался небосвод. Айджиан с трудом не давал пропасть морской воде, все быстрее уходившей в скважины на дне. Лорканн предложил держать, что сможет каждый, вывернув миры своеобразным цветком. Мидир соединил всё не пространством, но более гибким временем, позволяющим сплести остатки мира кольцевой лестницей, уходящей вниз, но целой, ровной, настоящей и существующей.

За временем подтянулись пространство, магия и воздух, вновь обрисовав незримое, неощутимое Древо жизни.

Трое старых богов сохранили то, что сумели.

И перестали называться старыми богами: ничего божественного они прививать новой эпохе не хотели. Размылись, затуманили свои фигуры, отдали могущество своим мирам, назвались королями. Об этом помнили друиды, но более никто.

И уж точно об этом не нужно знать его прекрасной королеве.

Этайн как будто почувствовала, что Мидир вспомнил о ней, зашевелилась, открыла свои волшебные глаза, сонно пробормотала «моё сердце». Непогода за стенами беседки не давала Мидиру успокоиться, проснувшиеся воспоминания разбередили душу и давние страхи, поэтому он не дал супруге уснуть снова, добудился весьма приятным для обоих способом.

Этайн засияла глазами, а Мидир хоть немного отвлекся. Заклинанием очистил тела и одежду, притянул к себе благодарно покрасневшую красавицу, которая все ещё стеснялась показываться на глаза волкам сразу после жарких объятий с Мидиром. Он знал, ей казалось — все видят. Этайн была недалека от истины. Волки не видели, зато прекрасно чуяли…

Бежать вместе с Этайн под дождем в замок оказалось занятнее, чем с утра в беседку. Свежеиспеченная негаданная жена так и норовила оторваться от него, дразня и маня покачивающимися бедрами, Мидир легко её догонял, дергал за кончики намокших темных прядей, слушал азартный взвизг, и погоня продолжалась. Он схватил её уже на пороге, расцеловал, возвращая ее влажной прохладной коже тепло, щекам — румянец, а себе — хоть подобие спокойствия.

Всякий раз, как Этайн убегала, хотелось доказать себе и миру, что она — его!

— Ну не здесь же, моё сердце, — смутилась Этайн, поняв его желание.

Волчий король горько вздохнул, кое-как выпутал руки из её плаща и складок юбки, поправил одежду на ней, заклинанием высушил и её и себя. Нюх говорил ему, что за дверью их дожидались Алан и Джаред. Мидир не был уверен, что Этайн не замёрзнет в промокшей одежде: разговор мог затянуться.